Свава отгоняет эту мысль. Но мысль все-таки закрадывается в нее, и в тот камень, что бьется в груди, и в каждую клеточку. Свава чувствует, как у нее слабеют колени, она с трудом держится на ногах, сердце ноет, словно его безжалостно сдавили клещами. Шатаясь, Свава цепляется за ограду, у нее кружится голова, и она опирается о калитку, набираясь сил, чтобы прогнать прочь эту мысль. Куда же он подевался? Кто знает, может, этого несчастного случая вовсе и не было, ведь дети ничего толком не знают. Она чувствует, что они смотрят на нее, и слышит, как кто-то из них спрашивает: «Это ее сын?» Потому что дети всегда замечают то, что от них хотят скрыть. Ответа она не слышит, они уже отошли, в тех случаях, когда горе неподдельно, дети всегда тактичны. Но Свава знает, что они где-то рядом и наблюдают за ее страданиями, потому что они и жестоки. Она наедине с той мыслью, и в той мысли — смерть.
У Свавы так дрожат колени, что она не в состоянии идти дальше, но она не думает о себе. Она обращается к богу, о котором ни разу в жизни не вспоминала, хотя, как положено, и занималась у пастора, и конфирмовалась. Она зовет его, несмотря на ту мысль и на страх перед наказанием, наказанием за свое сегодняшнее легкомыслие, за эгоизм и за многое другое. Свава понимает, что она дурная женщина, действительно дурная, до сих пор она не понимала этого. Она плохо относилась к свекру, ни разу не сказала ему теплого слова, не помогла ему просто так, без нужды, как ей следовало бы ему помогать. Она знала, как ему хотелось погулять по саду, но не желала таскаться с ним, хотя времени у нее было предостаточно. Она хотела отправить его в богадельню или куда угодно, лишь бы у нее было две гостиные. Зачем ей теперь две гостиные? И хотя она знала, что старик боится даже подумать о богадельне, она ежедневно ворчала на Йоуна, чтобы он помнил, что отца надо куда-нибудь пристроить. И к Йоуну она тоже относилась плохо, теперь она и это понимает. И к детям, к Инги, которого она сегодня просто-напросто выгнала, потому что… О господи, ведь ты всемогущ!.. Она уже не знает, как ей молить бога, такого далекого и между тем такого реального, с равнодушным лицом судьи, которое страшнее всего. Но сейчас он должен помочь ей, потому что он единственный, кто в силах это сделать. Если он существует. Но он должен существовать, иначе она не смогла бы понять, что она дурной человек. Если бог ей поможет, она всегда будет хорошей, она будет собственноручно ухаживать за свекром до самой его смерти, она будет жить только ради детей и мужа, она начнет новую жизнь, добрую и бескорыстную. Дрожь в коленях постепенно стихает, и Свава пробует рассуждать спокойно. У Доудоу его нет, Доудоу думал, что Инги уже давно дома. Они не пошли провожать незнакомого мальчика, потому что она запретила это. Значит, Инги куда-то убежал. Но его нет ни у Дудди, ни у бабушки. Его нет нигде, куда он мог пойти. Он говорил сегодня, что хочет приехать домой вместе с папой на новой машине, но Йоун позвонил бы домой, если бы Инги прибежал к нему. А если Инги все-таки пошел к Йоуну? Свава не уверена, что он найдет дорогу. Может, он вообще надумал отправиться пешком в деревню, ведь он говорил, что ему хочется в деревню. Но если… Ей в голову снова приходит та мысль, и Свава почти теряет рассудок. О боже, или кто ты там есть, только не он, только не Инги! Она искупит все свои грехи, если господь избавит ее от этой нестерпимой муки. Она завтра же уедет с детьми в деревню, как хотелось Инги, она будет помогать свекру выходить в сад и будет подолгу беседовать с ним, она… Ей нужно сейчас же поговорить с Йоуном! Свава распрямляется и быстро, почти бегом, направляется к дому. Она позвонит Йоуну и попросит его сейчас же приехать домой. Она загладит все свои проступки перед мужем. Она уверена, бог должен услышать и понять, что ей не вынести этого… Бог должен дать ей возможность… Только один раз… Куда же он подевался? Последнюю часть пути она бежит, словно ее подталкивает неведомая сила. В ушах стучат частые удары сердца. Куда же он подевался?
* * *
Поднимаясь на крыльцо, Свава видит, что в дверях стоит ее мать. На матери темное нарядное платье с открытым воротом. Но она забыла приколоть большую брошь, которую обычно носит с этим платьем.
— Здравствуй, детка! — говорит она весело. — Инги нашелся. Оказывается, он зашел к дедушке и там заснул. — Свава смотрит на мать, как будто не понимает этих обыкновенных слов. Пока их смысл доходит до ее сознания, колени ее снова слабеют, и она вынуждена ухватиться за ручку двери. Мать видит это и берет дочь под руку.
— Тебе плохо? — Мать прижимает ее к себе. Свава слегка отстраняется, она так счастлива. Счастлива, почувствовав тепло и покой материнских рук, поняв, что все в порядке.
— Я так испугалась, мама, я просто себя не помнила. Вот дура! — говорит она и виновато смеется. Только теперь она вспоминает, что Инги хотел спросить у дедушки что-то про ягнят. А они не догадались заглянуть к старику, прежде чем искать мальчика на улице. Вот дуры, напрасно всех напугали.
— Все в порядке, — говорит мать и гладит дочь по волосам. — Все хорошо.
— Да, да, мама. — Свава распрямляется. — Ничего страшного. Я слишком быстро бежала, и мне стало плохо. Хотела уже звонить Йоуну. Я так растерялась, что сразу не позвонила ему.
— Я позвонила ему, — говорит мать, и только теперь Свава замечает необычную торжественность в лице и поведении матери.
— Что-нибудь с Инги?
— Нет, с Инги все в порядке. Это… Скажи, детка, вы с Йоуном не поссорились? — шепотом спрашивает мать, оглядываясь по сторонам.
— Что ты говоришь? — возмущается Свава.
— Т-с-с! Зайдем-ка сначала сюда. — Мать ведет Сваву в спальню.
— Мама, что все это означает? Почему ты решила, что мы в ссоре?
— Тебе прислали цветы, желтые розы… Я и подумала… Но это, конечно, глупо. Визитная карточка к цветам не приложена, поэтому я не знала…
— Чего ты не знала? — Свава твердо смотрит на мать. Мать не спускает с нее взгляда, она видит знакомые упрямые складочки в углах рта, видит, как светлое лицо дочери бледнеет.
— Я спрятала цветы в шкафчик в ванной, подумала, что так будет лучше.
— Как глупо! Я сама купила эти цветы и попросила, чтобы мне их доставили на дом. Мы хотели вечером отпраздновать приобретение машины.
Свава смеется и тому, что ложь ее смела и естественна, и растерянности, появившейся во взгляде матери.
— А… я… я вспомнила, что Йоун не любит желтые цветы, особенно розы, ты сама знаешь. И мне показалось…
— Это уже смешно! Йоуну совершенно безразлично, какого цвета розы. Он рад, если они мне нравятся. А какие они, желтые, зеленые, красные или синие, это ему все равно. Вспомни пасху. Разве у нас на столе не стояли тюльпаны всех цветов, когда вы с папой пришли к нам в гости? — Свава снова смеется, и сердито, и весело.
— Да, да, конечно, — лепечет мать. — Но Ауса сказала мне, что у тебя сегодня был гость…
— И раз мне прислали желтые розы, ты подумала… — шутя перебивает ее Свава. — Нет, мама, ты неисправима со своими догадками. Ты слишком увлекаешься детективами, в твоем возрасте это вредно. Под влиянием Агаты Кристи тебе всюду что-то мерещится.
Но мать не смеется и не подхватывает шутки над своими домыслами. Она смотрит на Сваву, и они прекрасно понимают друг друга.
— Я рада, что мне это померещилось, — говорит мать. — А то я уже испугалась. Ты иначе смотришь на вещи, чем я. Я, например, его не приняла бы.
— Господи, мама, какая ты старомодная!
— Да, конечно… но все-таки. Между прочим, цветы у рассыльного получала я…
— Тогда самое лучшее, если ты принесешь их, чтобы я могла поставить их в вазу к приходу Йоуна. Ведь он вернется на машине, — перебивает ее Свава.
— Нет, детка, не надо. — Мать вздыхает, к ней снова возвращается торжественность, теперь эта торжественность заполняет всю комнату. — Йоун уже вернулся, но ты даже не заметила, что машина стоит возле дома. Его отец при смерти.
