На подходе к нашему отделу стоит большое зеркало. Заглянул я в него и подумал, все еще наивно, что очень даже сильное впечатление должны произвести на коллег мой крымский загар и новый финский костюм. Но действительность, как вы уже, наверное, догадываетесь, превзошла все ожидания: со всех сторон - восхищенные возгласы. Я запомнил только один, самый оригинальный: "Да Андрюша - настоящий Отелло"! Кстати, если смотреть в корень и забыть, что в Венеции шестнадцатого века финские костюмы были еще дефицитнее, чем у нас - сей комплимент оказался еще и пророческим. Ведь вскоре мне тоже, как знаменитому мавру, предстояло отомстить за коварство и обман. Хотя и против воли... Но в тот момент, конечно, ничего такого я не предчувствовал, а совершенно искренне обрадовался и ответил сотрудницам, равно как и сотрудникам, что они все тоже очень похорошели.
По работе я соскучился, и потому быстро перестал реагировать на окружающее, тем более, что мой стол стоит самым первым в комнате, и сижу я ко всем спиной. ...А обернувшись примерно через час, увидел, что в отделе, кроме меня, осталось только двое: пожилая заслуженная Погожина, да мэнээс, дочка директора Евдохина.
- Куда это все подевались? - изумился я.
- Сами удивляемся, - пожала плечами Евдохина, - похоже на эпидемию, только очень уж разные симптомы. У Бурлаки вдруг зуб заболел, да так, что он аж заорал - вы не слышали разве? У Корнеевой температура подскочила до тридцати девяти, Фундуков схватился за живот - и бегом: сильнейшее расстройство желудка, Иванов и сам не понял, что с ним, только позеленел весь и потащился домой...
- А что Савельева? - спрашиваю, но уже начинаю догадываться...
- Сама ничего, но ей позвонили, что у нее квартира горит.
- А Танечка наша?
- Тоже позвонили: дочка ее в детском саду вывихнула ногу.
... Боже, неужели все мы такие слабые, завистливые существа? Но и я хорош: зачем было дразнить народ финским костюмом? А с другой стороны - целых две женщины устояли. Милые, добрые Погожина и Евдохина! Хотя... Как может Евдохина мне завидовать, имея такого папашу - директора и академика? А Погожина вообще ничего не замечает и ни о ком не думает, кроме своего фокстерьера Адольфа, по сравнению с которым мы все грубые и глупые существа. Да и на пенсию ей скоро. И все равно я чувствовал к обеим симпатию, чуть ли не умилялся их независтливости. Но тем более,подумал я умудренно: пока они такие хорошие, гуманно ли рисковать дальше? Мало ли что может их задеть!
- Ой, "признался" я, - что-то в глазах потемнело. Передайте, пожалуйста, шефу: пошел в поликлинику...
Я отыскал пустынный внутренний дворик, чтобы собраться с мыслями. Мысли собрались, однако облегчения не принесли, наоборот, стало страшновато. Вид мой оставался весьма благополучным, и не только у знакомых, но и у случайных прохожих мог пробудить зависть. К тому же первая реакция - только начало. "Пропишет" мне, например, ктото головную боль, у него самого голова начнет пухнуть, он тогда еще пуще мне позавидует - ведь я-то по-прежнему как огурчик - и уже такого пожелает, что "скорую" придется вызывать - ему, естественно...
Так что же делать? Конечно, прежде всего - срочно домой. Жена сегодня в отгуле, она умная, что-нибудь да посоветует. И потом, вот уж кто от меня не пострадает - не будет же она завидовать собственному мужу! Но на подходе к дому я засомневался. Дело в том, что моя жена - поэтесса. Причем поэтесса, которую нигде ни разу не напечатали. Она, правда, говорит, что это даже хорошо - значит, ее стихи опередили время: позднего Пушкина тоже ведь даже Белинский не понимал. Но все же, думаю, она предпочла бы, чтобы время за ней поспевало. И еще: когда мы женились, она высказалась в том духе, что, мол, я не должен удивляться, как это она выходит за меня - ведь это уж слишком, если оба супруга талантливы. Ну, а в результате вышло еще хуже, чем с Витькой: у меня изобретения, публикации, а у нее - полная безвестность. Я ее, опять же, утешал, она сквозь слезы кричала, что не нуждается в моих утешениях, что на самом деле я бы только обрадовался, если бы она оказалась бездарной и должна была, в связи с этим, погрязнуть в домашнем хозяйстве...
Вспомнил я эти сцены, и стало страшно. Убедиться в том, что она меня ненавидит... И еще хуже: из-за меня с ней чтонибудь случится! Представил - и бросился прочь от дома. Мало того, тут же вспомнил еще одну вещь, и совсем растерялся. Меня ведь завтра по телевидению покажут: угораздило недавно изобрести новый фильтр для очистки выхлопных газов. Запись еще до отпуска была, а теперь - передача. И сколько ж народу пожелает мне черт знает чего! Да и жена, конечно, специально телевизор включит.
Тут, правда, меня посетила счастливая идея. Звоню из автомата домой и убитым голосом говорю, что меня срочно гонят в командировку в Норильск на целый месяц. И расписываю, как там будет ужасно, даже гостиницу не бронируют. Жена стала возмущаться, хотела звонить в мой институт, насилу ее отговорил. Так что супругу я на время спас. Пока вот звоню ей, будто из Норильска, рассказываю, что живу в общежитии, терплю холод и всяческие лишения, а пробыть, возможно, придется еще месяц.
Да. Но вот с телевидением... Бросился я тогда сразу в редакцию. Конечно, к главному меня пускать не хотели, но едва кто-то говорил "туда нельзя", я напускал на себя счастливый вид, у очередного цербера сразу начинало что-нибудь болеть, и ему становилось не до меня. Признаю, это было жестоко, но что оставалось делать? Главный редактор, однако, отменять передачу отказался, даже когда я соврал ему, что фильтр не работает.
- Какая разница? - пожал он плечами. - Работает, не работает. Все равно у нас никакие изобретения не внедряют.
Мне оставалось только с ужасом ждать следующего вечера. И он настал. В те часы, как рассказал потом знакомый врач, скорая помощь смогла ответить едва на каждый десятый вызов. Счастье еще, что передачу сильно сократили,
- Ну, вот, - вздохнул Андрей, - так теперь и живу. Стараюсь никому на глаза не попадаться, ни с кем не разговаривать. Но тяжело, конечно, такое одиночество. Вот к вам рискнул обратиться, вы уж меня извините.
- Ну, что вы! - воскликнул я, - вы меня прямо-таки спасли!