Поистине, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Леонид Иванович приехал сразу же, бросив все дела и отложив консультацию. По его мнению, к сожалению, произошло именно то, чего он так опасался: энергетическое поле значительно повреждено, значительная часть жизненной энергии потеряна, аура предельно жухлая, аморфная. Впервые я видел Макарова за работой: пытаясь восстановить целостность и насыщенность биополя, он так сосредотачивался, что напоминал туго натянутую, слегка подрагивающую струну, - звука не слышно, однако он, безусловно, есть; ведь струна дрожит, волны создаются.
- Я понял, - вдруг сказал доктор совершенно не своим, какимто пустым, деревянным голосом; сказал, не меняя позы. Затем обессиленно бросил ладони на колени - именно бросил, будто они существовали отдельно.
- Понял... - не замечая никого и ни на что не реагируя, загробным, потусторонним голосом повторил он. Его ладони оторвались от колен, как два крыла, каждое из которых существует отдельно, но они стремятся обрести симметрию, приблизиться, присоединиться справа и слева к невидимому воздушному телу птицы. Нет, не соединились, какая-то сила снова отбросила их друг от друга - отпрянули, будто побоялись обжечься, сгореть.
Меня насторожило отрешенное, полугипнотическое состояние Макарова. Не знаю, может быть, так и надо, им, экстрасенсам, виднее, но почему же он остановился, бросил Макса, почему ничего больше не делает; может, лучше дать мальчику таблеток, пока доползет этот врач из районной поликлиники? Почему он молчит, ведь доктор же!
- Леня, - тронул я его за плечо, - Лень!
Он медленно, как робот, повернул голову на мой голос, и я увидел полностью отсутствующие, подернутые пеленой глаза. Когда-то я видел подобное у наркоманов, "переместившихся" в иной, миражный мир.
- Леня! - тряхнул я его сильнее, уже точно понимая, что так быть не должно. Не знаю, как, но - не так; что-то случилось.
Макаров пришел в себя быстро, секунд через сорок. Извинившись, сказал, что с ним такое впервые в жизни - наверное, это озарение, если не сошествие с ума. Увидев, видимо, ужас на наших лицах - не хватало еще рядом с больным ребенком сумасшедшего колдуна! - он тут же стал успокаивать, заодно пытаясь пояснить случившееся.
- Сейчас, - он посмотрел на часы, - четыре часа дня; наши пошли наблюдать за этой чертовой "666". Я всех их только что видел - на подходе к желтому дому... Но дело не в этом... Хотя и в том тоже... Понимаете, я понял: эти скоты, наверное, ставят свои приемники на автомат. Все мои заплаты на поле Максима разрывались; это не биологический вампир, а механический, искусственный. Наверное, когда конденсаторы уже насыщены, он превращает воруемую энергию в какой-то другой ее вид и, чтобы не потерять, начинает гонять ее по кругу; потому мы подсознательно - или во сне, как ты, или в отключке, как я, видим часть пути этой энергии...
- Да нам-то что делать? - одновременно испуганно, раздраженно и беспомощно воскликнула Люба.
- ...И я, кажется, понял, - продолжал размышлять вслух Макаров, не обращая внимания на ее вопрос, - я понял... что надо... центр квадрата... четыре угла... эмоциональное совпадение... направленный поток... Нужен четвертый. Срочно еще один человек, желательно близкий, который сочувствует вам, знает, что такое потерять близкого человека, и поэтому умеет ненавидеть, где Эдвард?
Максу не было ни хуже, ни лучше. Он лежал, безразличный ко всему, с безвольно протянутой вдоль худенького тельца ручонкой, и я, глядя на него, не мог сдержать слез; время от времени я смахивал их украдкой, но скрывать было не от кого - Люба, застыв, сама сквозь пелену слез смотрела на сына, не спуская с него взгляда. Пока Эдвард ехал к нам, мне в голову пришла мысль, заставившая подпрыгнуть на месте,так всегда бывает, когда понимаешь, что выход найден. Я предложил немедленно ехать в лесопарк и разворотить там все к чертовой бабушке под кореньвместе с приборами, сотрудниками и самим домом. Видимо, чувства действительно слепы и глухи. Макаров быстро отрезвил меня, сказав, что приборы могут стоять где угодно, и как раз менее всего - именно в особняке; а единственное, чего мы добьемся, - это оставим Макса без помощи и угодим в тюрьму за погром.
Стоило Эдварду войти в квартиру, какдоктор мгновенно преобразился. Не знаю, что он говорил моему приятелю, увлекши того на кухню, но через пять минут, когда они вернулись в комнату, я увидел другого Эдварда - с блестящими глазами, бегающими желваками и сжатыми кулаками.
Леонид Иванович, тщательно вымеряя расстояния, поставил нас каким-то определенным образом, по ходу дела поясняя, что сейчас мы представляем собою своего рода коллективный лазер особого вида, что наши биополя взаимодействуют, накапливая внутри квадрата какую-то энергию. Честно признаться, мне было не до терминов, я готов был висеть хоть на люстре, лишь бы Макс выздоровел. Затем Макаров попросил запомнить, по какому знаку мы должны плавно перестроиться в треугольник, внутри которого окажутся Макс и сам он. И, лишь убедившись в том, что все поняли последовательность и смысл действий, Леонид Иванович, отметив, что времени прошло уже много, сейчас семнадцать часов, и Макс без помощи и защиты больше не продержится, заговорил о коварстве и низости вампиров, о том, сколько несчастий они могут принести, если им не противостоять; об обескровленных детях с ранками на шее от вампирских острых клыков; о разлученных навеки возлюбленных; о материнском горе... Чем дольше он говорил, тем сильнее закипала во мне ненависть к Татьяне Львовне, к увиденной когда-то красной машине, к желтому особняку из сна, ко всему этому омерзительному сброду за круглым столом. Судя по лицам Любы и Эдварда, с ними происходило нечто подобное. Вскоре я уже не различал ни лиц, ни мебели - в сознании звучал лишь голос Макарова , и мне казалось, что я его не слышу, а вижу: этот все утончающийся золотой луч, состоящий из миллиардов микроскопических круглых вертких золотинок; луч этот не стоял на месте; удивительно, но я видел не только его все убыстряющееся движение по квадрату, от скорости превращающееся в движение по кругу, но видел и движение золотинок внутри фантастически быстро скользящей прочной, уверенной нити. Наверное, это длилось долго, и мы в каком-то гипнотическом состоянии уже перестроились, потому что появились очертания треугольника, пространство внутри него стало заполняться ровным желтым светом, который с каждой секундой становился все более вязким и тяжелым; потом он стал обретать какую-то упругость, пульсировать, пытаясь выйти за пределы границ; цвет на всех трех углах потяжелел...
