А Вера Павловна присела на краешек стула, как она теперь садилась – всегда на краешек. Быть может, потому что подсознательно ощущала себя почти всё время «на краю». На каком краю? На краю жизни, на краю бескрайней равнины времени… И стала думать.

Она всё поняла. В ней словно проснулся покойный муж-оперативник. Который поневоле когда-то научил её думать, как опер. Да, наверное, она всё-таки любила его, своего Витеньку, и часто вспоминала в последнее время. Наверное, она была с ним счастлива. Или просто время было такое, что можно было быть счастливой, даже не замечая этого…

Вспоминала, как его «подставили» на службе, и как его несправедливо уволили по отрицательным мотивам. Помнила, как он переживал это, тяжело заболел, и буквально в полгода сгорел. Кто подставил, так и не выяснили… Хотя поговаривали, что «подсидел» его именно Михалыч, давно метивший в его кресло. Она не хотела в это верить. На похоронах было очень мало народа. Но Михалыч пришёл. Даже речь произнёс.

– Михалыч, конечно, сволочь! Даром, что родственник… Он и до этого частенько брызгался и пачкался кровью. Но никогда не терял контроль над событиями и ничего не делал просто так. Это она знала наверняка.

Значит, и Айдара он к ней запустил не просто так. Знал, гад, что тот не выдержит и «поплачется ей в жилетку». Поняла: это Михалыч таким образом её к поискам девочки подключает. За одно и очередную проверку на преданность для неё устраивает. Знает, что я никуда не побегу и никому ничего не расскажу. У него ж всё схвачено. Значит, хочет, чтобы я тоже на «своей территории» в доме присмотрелась и поискала. А потом спросит… Как пить дать, спросит. Завтра же…

16

Ещё через несколько дней Вера Павловна решила остаться на ночь в банном тереме генерала. Такое случалось редко. Только когда гости задерживались в бане допоздна, и нужно было приготовить что-то праздничное и необычное. Под утро она уже валилась с ног от усталости и ложилась поспать на небольшую кушетку, стоявшую на этот случай в закутке на кухне. Укрывалась она теплым пледом, привезённым из дома. И, хотя генерал был прижимист, и даже жаден, такие дни оплачивал по двойному тарифу.

Сегодня у Веры Павловны резко подскочило давление, и она по привычке выпила свои лекарства. Но сердце всё равно отчаянно щемило. Подошла к окну и глянула в снежную темень за окном, но увидела лишь свое отражение.

«Я ли это?»– вдруг подумала Вера Павловна. Шагнула поближе к окну. Холодея, вгляделась в своё, показавшееся ей чужим лицо. И вдруг, нестерпимо, до ломоты в груди, захотелось набрать полные лёгкие горького воздуха и, заполнив всё собою, издать громкий, глубокий и печальный крик. Вместо этого она сказала, обращаясь к давно умершему мужу: – Витенька, любимый мой, мы, наверное, скоро увидимся… И снова будем вместе…

Ей даже показалось, что из темноты за стеклом на неё смотрит её Витенька. Тяжело дыша, прижалась морщинистым лбом к стеклу. Отражение надвинулось на неё и исчезло.

Ноги не держат. Она боялась, что вот-вот упадет, умрет, а хотелось плакать и жить. Да, жить! Ведь ещё не сделала того, что должна была сделать… За окном сновали снежинки, мохнатые, как пчелы. Много белых пчел!

Ночь мучительно долго выползала из настенных часов. Вера Павловна ждала её… Она уже знала, что девочка здесь, в доме. По едва заметным в пыли следам босых ног стало понятно, откуда девочка приходит. Вера Павловна специально не мыла полы на кухне несколько дней. У женщин с пылью свои отношения. Только намётанный женский глаз смог бы различить эти следы в пыли. Они вели к камину в зале бывшей библиотеки. Тетя Вера посыпала молотым перцем полы вокруг камина и протёрла раствором уксуса все наружные поверхности. Теперь собаки наверняка не смогли бы учуять девочку. Они итак дурели от кухонных запахов и бестолково разбредались в поисках еды и кошек. А она ждала её. Особенно после того, как в прошлый свой приезд оставила еду и записку. Это было опасно. Но Вера Павловна всё уже решила для себя. И ее руки успокоились обычной работой. А потом она присела на кушетку и… уснула.

Разбудило её едва заметное движение воздуха на кухне и холод из приоткрывшейся форточки. Из-за двери выметнулась черненькая девочка с каким-то размытым от слез лицом. Это было видно даже в полутьме неосвещённой комнаты.

Вера Павловна, не вставая с кушетки распахнула по-матерински руки, и девочка кинулась к ней. – Иди ко мне, дочка!..

С этими словами она провела рукой по голове прижавшейся к ней девочки. Той вдруг захотелось потереться об эту руку и заплакать, но девочка сдержалась. А мама Вера, у которой никогда не было своих детей, ощутила, как под тонкими ребрышками девочки бешено колотится маленькое бездомное сердце. Обеим показалось, что обыкновенные слова им ещё не скоро понадобятся.

Наконец, женщина решилась что-то спросить, и приподняла успокоившуюся голову девочки. Та посмотрела на неё и не по-детски твёрдо сказала:

– Меня зовут Бороон, – такое теперь будет у неё имя, решила девочка, ведь прежнее имя всё равно никто не знал, и оно ей уже было не нужно.

– А меня: Вера Павловна, – тут же ответила Вера Павловна и немного отстранилась от девочки.

Бороон подумала: да, именно веры ей сейчас и не хватало… Но больше всего ей не хватало мамы, и она сказала:

– Можно я буду называть тебя «Мама Вера»?

Да, ей очень не хватало веры в себя, веры в то, что всё это с ней сейчас происходит на самом деле, и что это – не игра !.. А, если и игра, то какая-то отчаянно жестокая, где люди играли судьбами других людей. Игра, в которой можно было покрыться многолетней усталостью, а можно было сразу, безо всякого истощения чувств оказаться проигравшим, и, не познав весёлой силы надежды на выигрыш, сразу же оказаться вне игры.

Ей слишком рано суждено было осознать, что жизнь, в которой родители и дед оставили её одну на обиду другим людям, жизнь – это такая почти детская игра на выбывание…, в которой, если уже успел родиться, то ты в игре!

И тут она, маленькая, живая, настоящая, с чёрными грустными глазами, вдруг увидела, что старая женщина, которую она только что назвала Мамой Верой, беззвучно плачет.

Вера Павловна не прятала мочёные яблоки своих глаз. Она внезапно почувствовала, как обретает ту самую материнскую силу, о которой мечтала всю жизнь, ту силу, которая одна могла дать то самое напряжение чувств, которое к ней никак не приходило в её прежней покорной человеческой жизни. И почувствовала она эту силу по отношению к девочке, которая была рождена не из её крови, а из крови других совсем не известных ей людей.

Эта огромная материнская сила выдавливала из неё не только слёзы, но и какую-то безотчетно-радостную волну возбуждения и прибавляла силы. Она знала: – теперь всё будет хорошо. Совсем хорошо…

Наконец-то этот причудливый дом, может быть, именно в этот момент наполнялся истинным смыслом своего существования, утерянным за годы никчёмной жизни. Рядом все также текла жизнь, ничего не нарушалось – с такой же скоростью бежало время. И никто не собирался его торопить… Время счастья.

17

– Это страшно: спать с незнакомыми людьми. Ложиться к ним в постель страшно: вдруг тебя не полюбят, ты не понравишься, или, наоборот, полюбят. – Так, или примерно так, когда-то наивно думала маленькая девочка, которая хорошо училась в школе и хотела её закончить с медалью. Но в школе её окружали подростки, едва осилившие половое созревание и думавшие почему-то об ином.

Ей пришлось пройти эти курсы с другими. Курсы первой любви, хождения в кино, чтобы можно было держаться за руки, целоваться в подъездах… Расставания, конечно, тоже пришлось пережить. И разные душевные травмы, а еще соперниц, изменения прически и отношения к учебе…

Повзрослев, и не выйдя слишком рано замуж, она уже думала, что только в постели с нелюбимым можешь почувствовать особенно явно собственное одиночество. – Ну как это так: смотреть на парня, который лежит рядом и пытаться думать, что ты не одинока, и, что из этого что-то может получиться…