Я расценил этот сон как предупреждение и решил отправиться с утра на лодке в город. Там, помолившись в мечети, я поспешил во дворец великого визиря, чтобы самолично рассказать ему всю эту историю.
Мне пришлось ждать до поздней ночи. Но вот великий визирь вернулся наконец из сераля, где, как обычно, делил трапезу с султаном. Ибрагим принял меня — но был довольно груб и попросил, ради Аллаха, не обременять его новыми заботами, ибо у него и своих хватает.
Я выложил ему все, что по секрету сообщила мне Джулия; в доказательство правдивости своих слов я бы с удовольствием отдал Ибрагиму и тысячу дукатов, но Джулия уже успела отобрать их у меня и бросить в бездонный мешок Альберто.
Выслушав меня, великий визирь побагровел от гнева, топнул ногой и прошипел сквозь зубы:
— Ну все! Хватит! Если эта лживая, одержимая манией величия женщина осмелится и дальше вмешиваться в государственные дела, то я ей такое устрою! Она меня надолго запомнит! Только Аллаху ведомо, какой бес вселился в султана, когда он в минуту слабости приблизил к себе эту хитрую, подлую бабу, которая не принесла ему ничего, кроме хилого потомства с дурной кровью. Было бы лучше, если бы ее недужных детей задушили прямо в колыбели, хотя даже самый верный друг не решился дать султану столь мудрого совета.
Несколько минут Ибрагим в ярости метался по комнате и колотил бесценные китайские вазы, ибо человеку его положения не нужно сдерживать своего гнева.
Когда же визирь чуть-чуть успокоился, я спросил, что мне делать с той тысячей дукатов?
Ибрагим раздраженно ответил:
— Оставь ее себе! Это все равно не имеет никакого значения, ибо в этой стране я решаю, с кем вести войну, а с кем заключать мир, и никто не осмелится мне противоречить! Султан прислушивается к моим советам, ибо знает, что я — единственный его настоящий друг.
Глядя на меня своими большими сияющими глазами, великий визирь усмехнулся и добавил:
— Возможно, в последнее время я не слишком заботился о своем друге султане. Надо придумать для него какое-нибудь развлечение, чтобы эта мерзавка не могла каждую ночь морочить ему голову, нашептывая всякую чушь. Господин Гритти сейчас, как известно, в Буде, но ведь у тебя прекрасный дом, Микаэль эль-Хаким! Он довольно далеко от сераля и совсем рядом с Перой и Галатой, да к тому же еще и окружен надежными стенами. Так что не удивляйся, когда однажды ночью я пришлю к тебе двух дервишей; и еще будет неплохо, если ты как можно скорее начнешь покровительствовать бедным поэтам, приглашать их к себе, щедро угощать и одаривать новыми халатами. Прекрасные стихи, доброе вино и упоительная музыка способны порой решить судьбу державы... Если же ты будешь принимать еще и высокопоставленных особ, положение твое в глазах крупных интриганов лишь упрочится. Но в те дни, когда в дом твой пожалуют знатные гости, тебе придется для безопасности отправить жену в сераль. Пусть проведет ночь-другую в гареме, гадая там на песке...
Ибрагим замолчал, улыбнулся — и я впервые заметил жесткие складки у его губ, когда он сказал:
— А что, если нам порадовать султаншу Хур- рем каким-нибудь занятным предсказанием? Ведь твоя жена, чертя пальцем линии на песке, видит то, что ей выгодно. Вот и попробуй втолковать ей, что она поступит чрезвычайно мудро, если, гадая в серале, объявит султанше Хуррем, что в будущем один из ее сыновей взойдет на престол. Махмуд и Баязет — крепкие, здоровые мальчишки; но любое пророчество должно удивлять и поражать, только тогда в него поверят. Так вот: пусть твоя жена скажет, что трон унаследует больной падучей принц Селим. Интересно, что из всего этого выйдет...
Ибрагим расплылся в довольной улыбке, но мне было вовсе не до смеха.
— А почему — недужный Селим? — спросил я. — Пророчества моей жены сбываются пугающе часто, и мне совсем не хочется с этим шутить.
Великий визирь навис надо мной и с гневным огнем в глазах вскричал:
— Султанша — мать! Она слепа, как все матери на свете! И пророчество твоей жены не покажется ей таким уж необычным. Но как только Хуррем осмелится заговорить об этом с султаном, с глаз у него тут же спадет пелена. У султана же есть первородный сын Мустафа! Так как же султан сможет хоть на миг представить себе, что на троне Османов его сменит слабый, страдающий падучей мальчик?!
Ибрагим помолчал и через минуту добавил:
— Я не доверяю больше господину Гритти. В Венгрии он думает лишь о собственной выгоде. Мне нужно место, где я мог бы в случае необходимости тайно встречаться с посланниками и соглядатаями из чужих краев. Так почему бы тебе не извлечь из этого пользу для себя, как это делал в свое время господин Гритти? В конце концов, я заплатил за твой прекрасный дом бешеные деньги! Вот и распусти слухи, что за щедрое вознаграждение ты готов устраивать встречи со мной тем, кто этого жаждет. Я же постараюсь, чтобы слухи эти подтвердились — только не вызывай меня понапрасну или из-за разных мелочей. А чтобы я мог полностью доверять тебе, ты каждый раз будешь тщательно подсчитывать полученную от просителя сумму — и брать еще столько же из моей казны. Лишь тогда я буду уверен, что ты не предашь меня из чистой алчности.
Потрясенный благородством Ибрагима, я залепетал слова благодарности, но он только рассмеялся и велел мне замолчать, а потом взял скрипку и заиграл грустную мелодию, которую завезли в Стамбул венецианские моряки. Я же лишь теперь начал понимать, что обещают мне замыслы великого визиря. Ведь если самый могущественный человек в державе Османов сделал меня своим тайным доверенным лицом, то я мог смело предаваться самым честолюбивым мечтам. Я пал ниц, чтобы благоговейно поцеловать пол у его ног, и спросил:
— Почему, господин и повелитель мой Ибрагим? Почему для осуществления своих великих целей избрал ты именно меня?
Он легко коснулся моей головы окрашенными хной кончиками пальцев и промолвил:
— Почему именно тебя, Микаэль эль-Хаким? Возможно, жизнь наша — лишь горячечный сон. Так почему бы мне не взять в проводники лунатика? А может, я люблю тебя, Микаэль, люблю таким, как ты есть, дрожащим и слабым? Но если бы я любил тебя больше, то немедленно лишил бы всех богатств, одел в рубище бродячего дервиша и отправил бы в пустыню или на горные вершины, чтобы ты в мыслях своих приблизился там ко Всевышнему. Не жди слишком многого от того доверия, которым я тебя дарю, ибо даже если ты и узнаешь мои самые сокровенные тайны, в душу мою ты все равно не проникнешь никогда — и никогда не поймешь, о чем я на самом деле думаю. Но как-то ты сказал одну вещь, которая глубоко тронула меня. Ты заявил, что человек должен хранить верность хотя бы одному из ближних своих в этом мире. Возможно, сейчас я и пытаюсь следовать твоему мудрому совету. Но ведь в сердце своем человек может быть верным лишь себе самому, хотя даже себя он вечно старается обмануть — как в серьезных делах, так и в мелочах. Однако главным условием моего существования является абсолютная преданность господину моему, султану. Его удачи — это и мои удачи, его поражения — мои поражения, его победа — моя победа.
5
Во мраке ночи вернулся я в свой залитый светом дом, пороги которого благоухали розовым маслом.
Джулия еще не спала и вышла мне навстречу. Щеки ее раскраснелись от любопытства, а в блестящих глазах отражались желтые огоньки ламп.
Но странное чувство нереальности всего происходящего еще не покинуло меня. Я всматривался в нее, не узнавая, словно передо мной стояло привидение. Наконец я протер глаза и сказал:
— Кто же ты на самом деле, Джулия, и чего ты хочешь от меня?
Она страшно испугалась, задрожала, отпрянула от меня и спросила:
— Что с тобой, Микаэль? Ты ужасно бледный и смотришь на меня, как безумец. Если до тебя дошли какие-нибудь дурацкие сплетни, то знай: все это — подлая ложь. Мне бы очень хотелось, чтобы ты прямо спросил меня обо всем, а не собирал бы всякие мерзкие слухи, в которых нет ни слова правды.
— Да нет же! — воскликнул я. — Почему кто- то должен сплетничать о тебе? Это я не могу понять самого себя и даже не знаю, чего хочу. Вот и все. Так скажи же мне, Джулия, кто я такой — и кто такая ты?
