— Значит, вот как ждали меня в моем собственном доме! Вот как встретили после долгой разлуки! Не понимаю, как я мог надеяться на что-то другое? Ты ведь даже не спросила, здоров ли я! Этого проклятого Альберто я немедленно отправлю обратно на галеры — там ему самое место и там от его силы и сноровки явно будет больше прока!
Джулия повернулась ко мне лицом и зашипела, как разъяренная кошка. Глаза ее метали молнии. Она топнула ногой и воскликнула:
— Если я осталась прежней, так и ты ничуть не изменился, Микаэль! Ты хочешь уязвить меня, уколоть побольнее, понося Альберто, хотя он ничем не хуже тебя, а может, даже лучше, ибо у него по крайней мере имеются честные родители, в то время как ты вынужден скрывать свое происхождение. Я бы с удовольствием послушала о твоих приключениях в Венгрии. Мне бы в жизни не догадаться о том, что творится в таких походах, если бы не разговоры в серале. Уж там-то я наслушалась всяких ужасов!
Задетый за живое ее нелепыми подозрениями, я все же сразу понял, что Джулия вспылила не только от ревности, вызванной мерзкими сплетнями, молниеносно распространявшимися в серале. Женщины в гареме имели обыкновение давать взятки евнухам казначея и других высокопоставленных сановников, лишь бы разузнать все о султане, великом визире и их приближенных, и мужчинам приходилось потом дорого расплачиваться за самые невинные приключения. Поэтому я ответил Джулии:
— Султан и великий визирь — люди благочестивые и заслуживают всяческого уважения — и не нам, простым смертным, обсуждать их поступки. Однако твоя беспочвенная ревность доказывает, что ты, возможно, все еще любишь меня и желаешь мне добра. Клянусь на Коране, а также — на кресте, если тебе так больше нравится, что я и пальцем не прикоснулся ни к одной венгерке и ни к какой другой женщине, хотя, не скрою, искушение порой было немалым. И все же ни одна женщина не может сравниться с тобой, дорогая моя Джулия, а если бы я случайно и забыл об этом, спасительная для здоровья боязнь подхватить французскую болезнь надежно оградила бы меня от любых соблазнов.
Выслушав мою речь, Джулия понемногу успокоилась, хотя все еще тихонько всхлипывала, но потом вдруг залилась серебристым смехом, словно кто-то пощекотал ей пятки. Наконец она заговорила:
— Да, ты и в самом деле ничуть не изменился, Микаэль. И я, как прежде, верю тебе. А теперь рассказывай, чего ты добился и какие подарки привез мне из дальнего похода, а потом и я поведаю тебе, что мне удалось сделать и как в меру своих сил я, слабая женщина, старалась обеспечить нам безбедное и счастливое будущее.
Больше молчать я не мог — просто не в силах был сдержаться, и рассказал Джулии о всем счастье — о двух сотнях серебром в день, об обещанном великим визирем наделе на берегу Босфора и о новом доме. В упоении я хвастался своими подвигами, пока вдруг, посмотрев на Джулию, не заметил, что жена моя все больше хмурит брови, а рот ее кривится в странной гримасе — будто женщина надкусила очень кислое яблоко. Глядя на нее широко раскрытыми глазами, я в замешательстве прервал на полуслове свою речь и в душу мне закрались смутные подозрения... Немного помолчав, я удивленно спросил:
— Неужели ты ревнуешь меня к успеху, дорогая Джулия? Ты мне не рада? Наконец все невзгоды остались позади, и я не понимаю, что тебя тревожит.
Но она грустно покачала головой и ответила:
— Нет, нет, дорогой Микаэль! Я искренне радуюсь твоему счастью, я горжусь тобой, но боюсь, что ты остался таким же легковерным и наивным, как и прежде, раз целиком и полностью полагаешься на великого визиря, безоговорочно доверяя ему. Он — человек честолюбивый и опасный, гораздо опаснее, чем ты думаешь. Я предпочла бы, чтобы ты вовремя остановился, а не взбирался бы слишком высоко, держась за полу его халата.
Я резко ответил, что считаю Ибрагима человеком редкой души и едва ли не величайшим государственным мужем на свете — таких редко встретишь в жизни. Я счастлив служить ему, говорил я жене, и не из-за богатых даров, на которые он не скупится, а прежде всего из-за ума и благородства великого визиря.
Джулия еще больше помрачнела, сердито нахмурила брови и не менее резко ответила:
— Сдается мне, дорогой мой Микаэль, что он околдовал тебя так же, как и султана, ибо ничем иным нельзя объяснить ту глубокую и омерзительную привязанность, которую султан питает к своему рабу!
В раздражении я съязвил, что уж не Джулии с ее разноцветными глазами обвинять других в колдовстве, и она тут же залилась горькими слезами, упрекая меня в грубости, черствости, несправедливости и предвзятости; никто до сих пор не причинил ей такой боли, как собственный супруг, заявила Джулия, и она никогда не простит меня.
На сей раз меня и вправду изумила ее удивительная ранимость, ибо Джулия уже давно не переживала из-за своих разноцветных глаз, напротив — считала их одним из своих достоинств. И я стал оправдываться перед ней:
— Я никогда не думал о твоих глазах ничего плохого, и ты прекрасно знаешь, что они всегда нравились мне. Левый — словно блестящий сапфир, правый — как сияющий топаз. И я не понимаю, что тебя сегодня так сильно огорчило?
Она в гневе топнула ногой и воскликнула:
— Не будь дураком, Микаэль! Я и сама отлично знаю цену своим глазам! Но никогда не прощу тебе того, что ты втайне от меня, даже не посоветовавшись, принял в подарок от великого визиря землю и дом на Босфоре. Это была моя мечта, и ты украл се у меня! А ведь раньше ты был против! Я... я хотела сделать тебе сюрприз, обрадовать... потому что, честно говоря, я тоже постаралась раздобыть землю и камень для нашего дома, дабы понял ты, какая у тебя исключительная жена. Но ты убил мою радость, лишил меня мечты, и теперь я чувствую себя последней дурой, наивной и смешной, и от этого мне ужасно больно. Ах, как я несчастна!
Внезапно я понял всю горечь ее разочарования и упал перед Джулией на колени, умоляя простить меня. Я целовал ее тонкие пальчики и благодарил за все, что она сделала для меня, пока я воевал в далекой Венгрии. Я клялся, что думал лишь о нашем счастье и вовсе не хотел унизить любимую жену.
— Но где же то место, — допытывался я, — которое выбрала ты для нашего дома, и как удалось тебе собрать столько денег? Ведь нет ничего дороже постройки дома!
— Место — прекрасное, поверь мне, да и цена невелика, — ответила Джулия, — к тому же я могу заплатить, когда мне будет удобно. На покупку всего, что нужно для строительства, мне удалось занять денег у богатых греков и евреев, жен которых я часто встречаю в серале. Мне дали в долг под твое жалованье — и на самых выгодных условиях! О, я так надеялась, что дом будет готов до твоего приезда. Тогда я смогла бы подарить его тебе, Микаэль, и ты ни о чем бы больше не заботился, разве что об оплате счетов.
Я онемел, поняв, что Джулия наделала долгов, отдавать которые придется мне. Но она так доверчиво глядела мне прямо в глаза, что у меня язык не повернулся и не хватило сил выбранить ее. Джулия подошла ко мне, крепко обняла, прижалась щекой к моей груди и голосом, дрожащим от сдавленных рыданий, заявила:
— Я очень счастлива, что ты вернулся, хоть и застал меня врасплох — ах, мне так неловко вспоминать об этом! Но теперь ты поможешь мне с постройкой дома и прежде всего с оплатой бесчисленных счетов. Я давно в них запуталась! Дом был бы давно готов, если бы вовремя расчистили землю. Владения наши находятся на берегу Мраморного моря, недалеко от замка Семи Башен. Сейчас там — развалины бывшего греческого монастыря. Именно поэтому греки смогли продать землю без разрешения султана, да еще так дешево, и деньги занять на самых выгодных условиях.
В памяти моей всплыло туманное воспоминание о жутких руинах, где после падения Константинополя обитали лишь бездомные одичавшие собаки. Меня бросило в дрожь, но я попытался взять себя в руки, чтобы не изругать Джулию за чудовищную глупость, жена же моя не сводила с меня своих разноцветных глаз. Вдруг лицо Джулии побледнело, она резко отвернулась от меня, и ее стало рвать, а по щекам ее ручьем потекли слезы. Я сразу позабыл обо всем, нежно обнял ее за плечи и взволнованно проговорил:
