Мне пришлось припугнуть преподобного отца, и я заявил, что моложе и сильнее его и запросто сверну ему шею, если он не успокоится немедленно, не выкинет из головы дурацких мыслей о побеге, да еще, не дай Бог, захочет нас предать.

Отцу Жюльену пришлось смириться, он вздохнул и затих, а потом спросил, нельзя ли нам согреться добрым вином с пряностями — и неплохо бы — теплым.

Я и сам не прочь был осушить за завтраком кубок горячего вина, и только подкрепившись как следует, вспомнил об Антти и его молодой жене. Прихватив для них кувшин вина и немного хлеба, толкая перед собой нашего преподобного капеллана, я отправился в комнатку под самой крышей, где нашел временное пристанище мой брат.

Антти все еще спал. Он лежал навзничь и оглушительно храпел, а молодая жена, прильнув во сне лицом к широкой волосатой груди моего брата, обвивала его бычью шею нежными руками. Я поскорее натянул на красавицу простыню, прикрывая женскую наготу и оберегая таким образом отца Жюльена от соблазна.

По комнатке распространился пленительный аромат горячего вина, и Антти, словно по волшебству, мгновенно сел в постели. Окончательно проснувшись, он открыл глаза, резко оттолкнул обнаженную женщину, натянув на себя одеяло до самого подбородка, и спросил, испуганно косясь на красавицу:

— О Аллах, что случилось? Где я и что со мной? Почему в моей постели лежит какая-то девица? Уберите ее отсюда!

Я попытался образумить его, объясняя, что нельзя столь жестоко обращаться с молодой женой — вечером обвенчавшись, утром гнать с супружеского ложа. Но лишь подкрепившись несколькими глотками вина, брат мой вспомнил наконец о том, что произошло вчера. Смутившись, он сел, не зная, радоваться ему или печалиться из-за своего скороспелого брака.

От отчаяния и грусти нет средства лучше, чем кубок доброго вина. Вскоре мы уже забыли о неприятностях и втроем, словно сговорившись, запели французскую песенку, чтобы как можно деликатнее разбудить спящую глубоким сном молоденькую красавицу — жену моего брата.

Однако, несмотря на наш рев, она даже не пошевелилась, и мне вдруг показалось, что юная женщина не дышит. Она лежала неподвижно, с полуоткрытым ртом, и ее белоснежная кожа казалась еще белее на фоне черных, разметавшихся по подушке волос и длинных ресниц, темными полукружьями опушившими ее веки.

Перепуганный Антти, не сводя глаз с жены, легонько прикоснулся к ней указательным пальцем, но она так и не проснулась.

Вдруг в глазах Антти заблестели слезы, он приказал нам замолчать и, качая головой, промолвил:

— Не стоит будить это прелестное дитя. Она — очень нежный жеребеночек и, наверное, сильно устала, хоть я и старался как можно нежнее обнимать ее. Теперь я точно знаю, что этот брак — истинная Божья благодать, и за нас с Евой радуются все ангелы небесные. Однако нельзя забывать, что, заключив сей союз, я тем самым вступил во владение крупным состоянием и, разумеется, собираюсь во что бы то ни стало защищать права свои и своей супруги. Поэтому давайте поскорее возвращаться в Венгрию, чтобы успеть к дележу имущества. Пора подумать, как нам побыстрее покинуть Вену — да не угодить в лапы врагов.

У преподобного отца Жюльена заблестели глаза, когда он поспешно заговорил:

— Итак, что, кроме, разумеется, свободы, получу я, если выведу вас за пределы города?

— Ну что ты, что ты, дорогой отец Жюльен! — воскликнул Антти, снисходительно махнув рукой. — Зачем нам расставаться! И не думай об этом! Ведь мы же только встретились! А вот о подобающем вознаграждении подумать стоит, если ты, конечно, выведешь нас отсюда.

Глоток вина прояснил мой мозг, и у меня тоже возникли кое-какие соображения насчет будущей судьбы отца Жюльена, а потому я добавил:

— Веди себя разумно, преподобный отец, и ты не пожалеешь. Это я тебе обещаю. Захочешь — вернешься к христианам, но совсем другим человеком. Поверь мне. Однако время не ждет, хватит нам препираться. Лучше скажи — ты в самом деле можешь вывести нас из этого проклятого города?

После долгих споров и торгов, проклиная жадность капеллана, мы в конце концов согласились заплатить отцу Жюльену за услугу сто дукатов. И тогда он сказал:

— Идти пешком я не собираюсь — у меня сразу начнется одышка. Чтобы выбраться из Вены, вы должны позаботиться о хороших лошадях и богатых одеждах для всех нас.

Объяснять что-либо он наотрез отказался. Нам оставалось лишь одно — полностью довериться ему, и мы отправили к Аарону мальчишку-гонца. Еврей не бросил нас в беде, и в полдень, когда мы с братом облачались в доспехи, сплошь покрытые серебром и бурыми пятнами крови, у дверей нашего дома появились четыре оседланные лошади. Для молодой жены Антти еврей прислал великолепное платье из шелка и атласа, а также вуаль, чтобы девушка спрятала свое прекрасное лицо от любопытных глаз толпы. Любезный Аарон не преминул также передать нам счет, где тщательно указал стоимость каждой вещи и услуги; общая сумма в тысячу девятьсот девяносто восемь дукатов произвела на нас поистине неизгладимое впечатление.

Некоторое время спустя мы все же пришли в себя, опомнившись от страшного потрясения, которое пережили, изучая сей документ, и только тогда наконец обратили внимание на последние слова в записке. Аарон сообщал нам, что если у нас не окажется денег, то он готов принять от нас в залог перстень великого визиря ценой в две тысячи дукатов, из коих два дуката причитаются за труды гонцу.

Антти невольно покосился на обручальное кольцо своей супруги, однако я решительно заявил, что не посмею отнять у женщины этот перстень, уже ставший семейной реликвией. Приняв из рук гонца два дуката сдачи, я протянул ему долговую расписку на две тысячи дукатов, которые следовало получить из султанской казны. Мне тогда и в голову не пришло, что этот мой поступок станет вскоре причиной больших неприятностей, ибо оказалось, что бумажка с проставленной на ней суммой, выросшей из-за процентов до двух тысяч трехсот сорока дукатов, попала в Буду намного раньше нас. Но великий визирь все же не лишил нас своего покровительства и повелел оплатить долги.

Нежное шуршанье шелкового платья разбудило госпожу Еву; и лишь когда она стала протирать заспанные, опушенные длинными ресницами глаза, Антти заметил наконец, что жена его сидит на ложе в чем мать родила. Внезапно замахав руками, он вытолкал нас из комнаты, громко приказывая супруге надеть новое платье.

Выполнив перед отъездом многочисленные просьбы и пожелания госпожи Евы, собрав пожитки и оглядевшись по сторонам, мы сели наконец на лошадей и покинули гостеприимное заведение, щедро вознаградив за хлопоты его расторопную хозяйку.

К моему величайшему изумлению, преподобный отец Жюльен повел нас прямо к Соляным Воротам, где кишмя кишела пестрая толпа; жители окрестных деревень покидали город. Возвращаться было слишком поздно — толпа, как река, понесла нас вперед, — но стоявшие у ворот стражники, увидев наши серебряные доспехи, поспешно растолкали людей, расчищая нам дорогу, и приветствовали отца Жюльена радостными криками. Наш же почтенный провожатый, громко благословляя всех подряд и пересыпая свои слова отборной бранью, как и подобает полевому капеллану, на вопрос о цели нашего путешествия беззаботно ответил начальнику городской стражи, что сопровождает благородную госпожу фон Вольфебланд цу Фихтенбау в ее родовое поместье. Мы беспрепятственно проехали под низкими сводами ворот и вскоре оказались за пределами города.

Облегченно вздохнув, я спросил у отца Жюльена, кто надоумил его, как быстро и безопасно выбраться из Вены, на что преподобный капеллан, пересчитывая полученные от нас в задаток двадцать пять дукатов, признался, что уже раньше заметил множество людей, которые свободно покидали город, ибо, как известно, беженцы для горожан — всегда и везде — просто бич Божий. И Вена, разумеется, не стала исключением. Короче говоря, заявил капеллан, он моментально бросил бы нас на произвол судьбы, если бы вдруг почувствовал, что ему самому угрожает какая-то опасность. А мы что, думали, он будет рисковать из-за нас жизнью? Да упаси, Господи!