– Стой! Стой!
Несколько фигурок выбежали наперерез из темноты; красноватая вспышка слилась с грохотом выстрела; Якоб свалился с коня и покатился по земле. Несколько сильных рук схватили его, подняли, встряхнули; ноги подгибались, Якоб всхлипывал; на него грозно кричали.
– Помогите! Спасите меня!
Занесенный кулак остановился в дюйме от его заплаканного лица – один из солдат принес факел. У Якоба стучали зубы; его отпустили и стали расспрашивать уже с участием: что случилось? Напали на него, что ли? Кто-то протянул свою фляжку; Якоб отхлебнул, поперхнулся и закашлялся. Зато к нему вернулась способность думать.
– Спасите меня! – сказал он снова, молитвенно сложив руки у груди и заглядывая солдатам в глаза. – Меня хотят женить и сделать приказчиком в лавке, а я хочу стать моряком!
Дружный хохот раздался со всех сторон; этого он и добивался. Жалко улыбаясь соленым шуткам, он достал из кармана несколько серебряных монет: нельзя ли как-нибудь доставить его к порту? И они могут взять себе его лошадь…
– Да уж, парень, – с трудом выговорил сквозь смех один из караульных, – не знаю, какой из тебя выйдет моряк, но кавалерист ты дерьмовый – как собака на заборе!
Спина и левый локоть болели от ушибов, правая нога не сгибалась в колене, зад был отбит. Якоба всё же подсадили на коня позади того самого солдата, который потешался над его способностями наездника. Юноша обхватил его руками, и они вдвоем потрусили в ночь, провожаемые веселыми напутствиями.
На вершине холма, откуда слышался шорох моря и угадывался лежавший внизу город с редкими проблесками огней, караульный остановил коня; Якоб слез. Дальше нужно было идти самому. При свете ущербной луны он пробирался ощупью по тропе между кустиками пожухлой прошлогодней травы, морщась от боли, оскальзываясь в лужицах жидкой грязи и подворачивая ноги на коварных камнях. Деньги из бархатного мешочка Якоб загодя рассовал по разным карманам, поэтому, нечаянно столкнувшись с новым караулом уже в рыбацком поселке, быстрым жестом извлек золотую монету: не господин ли офицер обронил ее вон там, на углу? Еще одну пришлось отдать возле порта, после чего Якоб, прихрамывая, поковылял туда, где поскрипывали снастями лодки под тихие шлепки воды.
– Эй! Ты кто такой? Чего тебе тут надо?
Здоровый детина выпрямился во весь рост у костра, возле которого сидело еще несколько человек. Якоб подошел ближе, поклонился, спросил, известен ли кому-нибудь господин Кастинель. Это имя очень вовремя выскочило из закоулков его памяти: меняя гинеи на франки и наоборот, Ротшильд действовал в Булони именно через Кастинеля – купца, имевшего связи на таможне.
На чужака смотрели молча, ощупывая, взвешивая, измеряя взглядом. Кто-то спросил, наконец, зачем ему понадобился Кастинель, да еще в такой час; Якоб ответил, что послан господином Ротшильдом.
– Ротшилд? – раздался голос с сильным английским акцентом. – Что он хотеть, мистер Ротшилд?
Стараясь говорить четко и понятно, Якоб сказал, что мистер Ротшильд велел ему передать кое-что капитану, который доставит его на ту сторону пролива. Золото блеснуло в свете костра; англичанин поднялся, подошел и властным жестом выхватил наполеондор из рук у юноши.
– Второй – на той стороне, – быстро добавил Якоб.
– Олл райт, – сказал англичанин. – Где ваш багаж?
Якоб развел руками: вон он, весь тут. Капитан хмыкнул и велел ему следовать за собой.
Высокий моряк шел уверенно и быстро, хотя и слегка вразвалочку; Якоб поспевал за ним с большим трудом. У одной хижины на берегу капитан остановился, нырнул внутрь, вышел через некоторое время и подал Якобу мягкую шапку, отвернутые края которой закрывали шею, и дурно пахнувший плащ, который юноша предпочел пока нести в руках. Резко похолодало, но быстрая ходьба не давала замерзнуть. Они шли по неожиданно плотному песку, с которого уже отползла вода (начинался отлив), потом – по нескончаемо длинному молу с причаленными к нему рыбацкими лодками. Еще на ходу англичанин выкрикнул несколько коротких фраз, из темноты откликнулись: «Ай, сэр!» Когда Якоб, чуть не врезавшись в спину капитана, остановился у большой лодки, двое матросов уже вставляли уключины, третий отвязывал чалки, а четвертый, в высоких сапогах, спрыгнул в воду, собираясь толкать лодку сзади. Накинув плащ на плечи, Якоб шагнул в ходившую ходуном лодку и прошел, балансируя руками, к небольшой конурке за мачтой, где ему велели сидеть и не высовываться.
Вода стремительно отступала, увлекая за собой баркас. Кормовой фонарь потушили; матросы почти бесшумно шевелили веслами, проходя мимо темной громады форта, вдававшегося в залив. Потом весла сложили на дно; Якоб услышал сквозь шумное дыхание моря, как захлопал парус, надуваясь ветром. Лодка то задирала нос, взбираясь на волну, то неслась вниз, точно санки с горки, и тогда в животе у Якоба образовывалась сосущая пустота; по дну перекатывалась холодная вода, захлестывавшая с бортов, ноги заледенели. Как глупо будет утонуть сейчас, ведь он только что внёс хозяину за квартиру за этот месяц, думал Якоб. Хватятся его нескоро, а когда станет ясно, что он не вернется, хозяин заберет себе почти новые, добротные сапоги, которые стоят за занавеской, и сдаст квартиру кому-нибудь другому, а новый жилец может найти тайник под половицей и восемьдесят четыре франка – фрау Шёнефельд из Франкфурта их так и не получит…
Никто не утонул. Часа через три парус спустили; баркас то стремительно несся вперед, то падал вниз, и тогда гребцы со стоном налегали на весла, не давая волне утащить его обратно в море. Где-то рядом оглушительно гремели валы, разбиваясь о скалы. Лодка ткнулась носом в песок, два матроса разом спрыгнули в воду и потащили ее к берегу. Когда Якоб с трудом выбрался на землю, та заплясала у него под ногами, желудок поднялся к горлу, грозя извергнуть свое содержимое.
Чахоточный месяц пропал совсем, не было видно ни зги. При свете фонаря, с трех сторон закрытого щитками, Якоб расплатился с капитаном, добавив к наполеондору пару серебряных монет, чтобы ему позволили оставить себе шапку и вонючий плащ: со всех сторон задувал пронизывающий ветер, бросая в лицо колючим песком. Один из матросов повел его за собой по берегу, потом полез вверх, шустро карабкаясь по уступам в почти отвесном склоне. Время от времени он останавливался, оборачивался и протягивал Якобу крепкую мозолистую руку. Наверху Якобу стало дурно. Матрос дождался, пока он отдышится, закинул его руку себе на шею и потащил по дороге к постоялому двору, где оказалась и почтовая станция. Якоб спросил себе чаю и заплатил за вино для матроса.
Смотритель не понимал ни по-французски, ни по-немецки. Якоб на пальцах объяснил, что ему нужно в Лондон как можно скорее. На остаток денег из бархатного мешочка он получил в свое распоряжение целую карету, запряженную четверней.
До Лондона домчались часа за четыре. По счастью, нашлись попутчики, тоже спешившие в столицу по важным делам, так что их высадили не у заставы с рогаткой, а уже за Лондонским мостом. Отыскать Нью-Корт тоже оказалось несложно: подозрительно покосившись на его плащ и шапку, лондонский почтовый смотритель всё же указал ему дорогу. Еще не рассвело; в плотный туман пялились белесые зрачки газовых рожков, окруженные радужным нимбом. Пройдя через широкий мощеный двор к большому кирпичному дому в три этажа, Якоб поднялся по полукруглым ступеням крыльца к массивной двери под навесом, опиравшимся на две колонны, и постучал молотком.
Стучать пришлось долго. Наконец, дверь открыла недовольная женщина с всклокоченными седеющими волосами, в теплом платке, накинутом на плечи прямо поверх ночной сорочки, заправленной в толстую шерстяную юбку. Она понимала по-немецки, но не хотела впускать Якоба; тот вставил ногу, чтобы помешать ей закрыть дверь; она раскричалась, вышел хмурый полуодетый мужчина, Якоб повторил и ему, что прислан Джеймсом Ротшильдом из Парижа с делом великой важности и срочности. Мужчина ушел, Якоба впустили, велев ждать внизу и не подниматься в комнаты. Подумав, он снял и свернул свой плащ, хотя в доме было холодно.
