– Точно! – Он зажал кружку между коленей и протянул ко мне руку ладонью вверх. Получив книгу, отец раскрыл её на середине, нахмурился ещё сильнее, пролистал к началу и вчитался. – Хм… Не было в этой книге никаких балерин. Странно. Но жути она на меня в детстве нагнала знатно, это-то я помню точно. – Вздохнув, отец вернул её мне. – Впрочем, я многие детские книги позабыл. Даже «Нарнию». Где-то кто-то убил льва…

– Пап.

– Что?

– Спасибо за спойлеры.

– Да брось. Все знают, что льва убили. Так же, как все знают, что кольцо Всевластия всё-таки бросили в жерло вулкана, а Гарри Поттер победил злого волшебника.

– Ну, предположим, про Гарри Поттера я знаю. Может, ещё расскажешь мне, чем закончилась эта книга?

– Может, и рассказал бы, но, хоть убей, не помню.

Разговор сам собой угас. Снова взявшись за свой мини-обогреватель в виде кружки, отец безмятежно любовался туманной дорогой. И неуклюжий разговор о книгах, и это умиротворение в глазах отца, и даже само по себе его присутствие выбивались из привычного сценария. Может, психотерапевт был прав, когда посоветовал ему оставить на время работу и вернуться к истокам.

Я попыталась припомнить хоть раз за последний год, когда отец заинтересовался бы моим времяпрепровождением, и не смогла. Его волновала только жвачка для мозга. Он не хотел ничего делать, не хотел ни о чём разговаривать, а присутствие посторонних и вовсе тяготило его и причиняло почти что физическое страдание. Удивительно, что мама до сих пор жила с ним в одной комнате. Я уверена: рано или поздно отец попытается выставить её из их общей спальни, но выставить Лилиан Драйден откуда бы то ни было невозможно, и всё закончится тем, что он отправится жить в гостиную. А потом маме надоест вся эта возня, и она подаст на развод. Вопрос времени.

Я выпростала из-под пледа руки и взяла кружку. Кофе был отвратным – кислым до жути. Так мы и сидели, в молчании потягивая горячий напиток, пока не вернулась мама. Запыхавшаяся и раскрасневшаяся от бега, она встала перед нами, уперев руки в бока, и спросила:

– Вы ещё не ужинали?

– Нет, – ответила я.

– Тогда чего расселись? – Она махнула рукой снизу вверх, призывая нас встать. – Тоби, не сиди тут в одной футболке, простудишься. И ты тоже, милая, плед не спасёт тебя от сырости.

Будто подхваченный ураганом по имени Лилиан, отец встал и вслед за ней скрылся в доме.

Наш с ним короткий разговор напрочь выбил меня из колеи. Я уже успела забыть, как это здорово – обсуждать с отцом всякую ерунду, о которой мама и слышать не хочет. Раньше мы много разговаривали. Даже слишком много. Отец делал страшные вещи – заставлял меня думать и, что ещё хуже, объяснять ход своих мыслей. Я по глупости раздражалась с отцовских попыток разговорить меня, научить логически рассуждать, а теперь получалось так, что именно этого мне чертовски не хватало.

Вздохнув, я потёрла лицо ладонями и вернулась к чтению. Хотелось дочитать главу, прежде чем идти ужинать.

«…На фатин многослойных юбок крупными хлопьями оседает снег. Балерины неподвижны – изваяния, застывшие вне времени. В волосах, убранных под перистые тиары, мерцает иней. Крепкие сильные ноги будто высечены изо льда, но лица живые, с глазами, полными холодного блеска.

В звонкой тишине таится угроза. Тревожное предчувствие звука обволакивает, проникает под кожу, зудом растекается по телу. В стылой крови – болезненное предвкушение страха и благоговейный трепет перед грядущим ужасом, который последует за морозным безмолвием.

Зло неумолимо. Оно звучит в тишине. Звучит в скрипе снега под ногами неведомого – того, кто неспешно бредёт среди деревьев, сокрытый от неосторожного взора стеной чёрных стволов и переплетением голых ветвей.

Балерины окутаны сонмом снежных искр. Небо безлунно, но ночная темнота не абсолютна – она пронизана слабым, бледным светом, будто сияет сам воздух – морозный и серебрящийся. В скованных позах, в наклонах голов, в положении ног – хрусткое напряжение. И когда балерины, синхронные, подчинённые болезненно-рваному ритму, делают первый шаг, встают на носки обледенелых пуант, напряжение достигает своего пика, реальность трещит по швам, и маски страдания, застывшие на лицах, превращаются в гримасы ужаса».

8. Следующий день выдался погожим, но ночью природа вновь вспомнила о наступившей осени: разразилась гроза. Я лежала на диване в гостиной, закутавшись в полосатый флисовый плед, и смотрела, как отражение комнаты в оконном стекле идёт рябью. По дому расползалась настороженная полуночная тишина, нарушаемая лишь гудением аквариума и шумом, доносящимся с улицы – раскатами грома и шелестом ливня.

Я пошевелилась, сменяя положение – шея затекла из-за неудобной позы, – а когда вновь скользнула взглядом к окну, увидела на стекле… изморозь. Иней искристо мерцал в тёплом свете торшера и в холодном рассеянном свете аквариума. Звуки грозы доносились будто бы издалека, а струи воды теперь казались ледяными, причудливо змеящимися узорами.

Я села, и диван тихо скрипнул под моим весом. Пол обжёг босые ступни холодом, и я потянулась за носками, небрежно брошенными в кресле.

Подойдя к окну, я попыталась разглядеть улицу, но взгляд не проникал сквозь слой инея со стороны комнаты и завесу ледяных узоров по ту сторону стекла. Рановато для заморозок, подумала я и сковырнула коротко обрезанным ногтем немного снега. Иней тут же растаял на подушечках пальцев.

Моё мутное отражение смешалось с чьим-то ещё. Растерянная и сбитая с толку, я зачем-то обернулась, сама не зная, что рассчитываю обнаружить у себя за спиной, но кухонная половина помещения оставалась неизменной – пустой и погруженной в темноту. Наверное, дело в свете – он как-то так хитро преломляется, отчего моё отражение двоится.

Я вышла в коридор и, не снимая с входной двери цепочки, приоткрыла створку. Сентябрь едва перевалил за середину, и мне хотелось взглянуть на первый снег. Но на улице, как и прежде, ярилась обычная осенняя гроза с ливнем и громом, ни о каких заморозках и речи быть не могло. Поспешно заперев дверь, чтобы не простудиться от холодного хлёсткого сквозняка, я, озадаченная, вернулась в гостиную.

Окна, занавешенные пологом дождя, смотрели не тронутым инеем взглядом. Я потрогала стёкла: холодные, но не обледеневшие, а теперь ещё и в отпечатках пальцев. И отражение больше не двоилось.

Приснилось, что ли? Впервые за всю жизнь?

Не снимая носков, я забралась под плед, закуталась в него с головой и закрыла глаза. Раньше я не замечала за собой склонности к снам наяву, тем более – таким реалистичным. Однако кончики пальцев всё ещё жгло прикосновением к снежному налёту. Наверное, во всём виноват переезд. У меня стресс, пролезший через бессознательное в сны. Что-то такое мы проходили на уроках психологии в прошлой школе.

Гроза быстро улеглась, но мне не спалось. К тому же, я страшно мёрзла. Я то и дело проваливалась в поверхностную дрёму, но тут же просыпалась из-за отчётливого ощущения холода. К утру стало жарко, и я сняла носки, но, измученная нездоровыми прерывистым сном, уснуть уже не смогла.

9. Прозвеневший будильник стал спасением – больше не придётся прижиматься лицом к осточертевшей подушке в бесплодных попытках отключиться хоть ненадолго, – а привычная сухость и неразговорчивость мамы по утрам – благословением. Меньше всего мне хотелось открывать рот и складывать слова в предложения.

А вот отец утренней хмурости мамы не разделял.

– Ты в порядке? – спросил он, наворачивая приготовленную мамой шакшуку. – Выглядишь так, словно сбежала с кастинга «Ходячих мертвецов».

– Спасибо за комплимент, – кисло отозвалась я, пытаясь доесть завтрак и залить в себя остатки кофе. – Мне не спалось.

– Проблемы в школе?

– В доме, скорее. Тут с окон дует так, что я всю ночь мёрзла.

– Странно. – Отец пожал плечами и отправил в рот вилку, на которую подцепил неаппетитные яичные ошмётки и клочья томатов. Как только он эту гадость ест вообще? – Раньше не дуло, а вчера вдруг начало дуть?