Так что он продолжает наблюдать и слушать. Сидя в «Шез Арлетт», она рассказывает, как попала в Сен-Клу. Все просто: костный туберкулез еще в пренатальном периоде. Болезнь лишила ее общения: девушка не могла завести друзей, не посещала школу, не гуляла. После смерти матери и женитьбы отца на ее же сиделке она — нет-нет, на самом деле! — буквально угасла. Франсуа хочет, чтобы Мугетт поведала ему все. Та отшучивается: если она расскажет все, придется достать носовые платки! Но он настаивает.

— Они хотели, чтобы я называла ее мамой — ту сиделку. Я отказалась. Прекратила разговаривать. А потом у меня перестала расти левая нога. Меня заковали в гипс от груди до пяток, чтобы восстановить бедро, даже отправили в Роскоф. Мне было десять лет, но я даже читать не умела. Приходилось носить ортопедическую обувь, потому что левая нога была на семнадцать сантиметров короче правой. Я вообще не могла показаться на людях. Потом мне сделали операцию, чтобы удлинить ногу, но она не помогла. Так что осталась только ампутация, и это, клянусь, спасло меня. У меня были такие фантомные боли, что я целыми днями орала. Реабилитация… Кстати, в Сен-Клу я уже второй раз. Потеряв ногу, я обрела жизнь. У меня есть друзья. И еще лет двадцать, чтобы повеселиться, наверстать, так сказать, упущенное. Что, пора доставать носовой платок?

Она рассказывает о пансионе «Бельвю», где имеет койко-место. Населяют это заведение женщины от семнадцати до шестидесяти лет. После обеда они благодушно дремлют на террасе, а потом режутся в карты. Мугетт записали на кулинарные курсы, чтобы она не засиживалась. «Но там столько сахара и шоколада, — смеется девушка. — Я превратилась прямо в рубенсовскую красотку!» А потом были пыточные, вернее, тренажерные залы, растяжки, мешки с песком, велотренажеры и прочая чепуха. Шум и гам столовой, где одновременно жевали, болтали и смеялись сто двадцать ртов. Впрочем, ей в жизни хватило тишины.

— А ты что, не ездишь домой?

— Иногда по выходным. Отец с мачехой живут в Париже, но мне больше нравится Сен-Клу. Я боюсь. Серьезно, мне страшно возвращаться к ним. Придется поскорее найти работу.

— Какую?

— Я стенографистка.

Франсуа надеется, что ее чувство юмора, страсть к танцам, ее подвижность заставят его забыть об отсутствии ноги. И что Мугетт привыкнет к его странному облику. Эта мысль греет его, он хочет поверить, но надежда рассеивается, словно воспоминания о недавнем сне.

Как-то в сентябре шестьдесят первого, вечером они прогуливались по набережной Сены. Был вторник, канун Рождества. У воспитанников Сен-Клу выдался выходной. Они шагали медленно, Мугетт опиралась на костыли, которые звонко щелкали по мостовой, словно цикады в ночной тиши. Франсуа сочувственно смотрит, как она ковыляет, постоянно попадая костылем в щели между разошедшимися плитами. Они оставили всю компанию в «Шез Арлетт», только кофе выпили. Им захотелось посмотреть на реку. Надо было тащиться через весь город, но им-то что, вся жизнь впереди! И они, спустившись по крутым ступенькам, сели в метро. Франсуа был одет в плотную шерстяную куртку, так что почти не отличался от остальных пассажиров, а вот протез Мугетт предательски выглядывал из-под подола. Неожиданно полы зеленой юбки всколыхнул воздушный поток, и взорам окружающих явился черный чулок в паре с пластмассовым протезом. Какая-то женщина ужаснулась:

— О господи боже, девушка, как это с вами такое случилось?

— Да ничего особенного, мадам, авария на железной дороге, — рассмеялась Мугетт. — Со мной-то все нормально, а вот видели бы вы, что случилось с локомотивом!

Франсуа пришла мысль, что, если поцеловать эту постоянно улыбающуюся девушку, первым делом коснешься ее передних зубов… И вот они стоят на набережной и смотрят на дрожащие в воде отблески фонарей. На улице слишком холодно, чтобы присесть на скамейку. Они молчат. Франсуа чувствует, что пауза затянулась. Они совсем одни, и вроде самое время поцеловать ее. Но он не делает этого. Он не может забыть о ее культе. А она, как ему кажется, наверняка стесняется его из-за отсутствия рук. Наконец он решает прервать это затянувшееся молчание, это безмолвное свидание и ведет ее на свет, туда, где снуют прохожие и слышен шум улицы. Они подходят к Арсеналу, идут по направлению к площади Бастилии, откуда доносятся какие-то странные звуки. Франсуа замедляет шаг, его беспокоит собравшаяся вдалеке толпа.

— Погоди-ка, Мугетт.

Со стороны улицы Рокет видны красные огни и слышится рев мегафона.

— Кажется, какая-то демонстрация…

Он совсем забыл, как Сильвия говорила, что они с Жюльеном сегодня участвуют в манифестации Национального союза студентов.

— Мугетт, что там происходит?

— А пройдем немного вперед, посмотрим.

Шум нарастает, и это ему совсем не нравится. Позади них Сена. Если повернуть назад, они отдалятся от станций метро, а Мугетт заметно устала. Она не жалуется, но Франсуа слышит, как ее костыли с трудом скрежещут по мостовой. И ему никак ей не помочь.

— Может, ты хочешь присесть?

Слева на улице вдруг появляются полицейские, один из них останавливается рядом:

— Мадам, вам опасно здесь находиться! Вы же на костылях. Уходите, уходите скорее!

Шум приближается. Слышатся выкрики: «ОАС[25] — убийцы! Прекратить Алжирскую войну!»

Мугетт вытягивает шею, пытаясь разглядеть из-за спин полицейских, что происходит на улице.

— Да убирайтесь же, я сказал! — раздражается блюститель порядка.

Но уже слишком поздно. Через несколько секунд толпа сминает кордон и наводняет улицу. Мугетт падает.

— Осторожно! — кричит Франсуа. — Отойдите, не напирайте!

Народ немного расступается перед девушкой. Мугетт приподнимается на локтях, потирает оцарапанную щеку, пытается осмотреть свои ноги.

— Ох, мой протез…

Великолепное изделие фирмы «Отто Бокк», кажется, сломано в районе коленного шарнира. На Франсуа набрасываются:

— Да помогите же женщине подняться! Что стоишь?

— Да у меня рук нет! — огрызается Франсуа.

Двое обалдевших от такого поворота молодых людей помогают Мугетт подняться, отводят ее дальше на тротуар, приносят костыли.

— С вами все в порядке, мадам?

— Да. Со мной-то да. Но тут вот что…

Она кивает на свой протез. Франсуа понимает, что дело плохо. Им надо убираться отсюда.

— Честно говоря, вам тут совсем не место… Надеюсь, вы не на демонстрацию пришли? — спрашивает один из молодых людей, вынимая из кармана пачку листовок Союза студентов.

— Нет, разумеется, — улыбается ему Мугетт, расправляя юбку.

— Нам нужно такси, — говорит Франсуа.

— Эй, такси!

Но юноша качает головой:

— Вы что, смеетесь? Куда тут… Погодите, я постараюсь вывести отсюда вашу подругу, вряд ли легавые станут ее…

И он делает рукой движение, как будто бьет кого-то палкой.

— Да у них тут повсюду наряды с резиновыми дубинками, — продолжает молодой человек. — О, становится жарковато. Уходим!

Он помогает Мугетт удержаться на ногах, и она вскрикивает от неожиданности.

— Дайте пройти! Пропустите!

Толпа движется в сторону бульвара Ришар-Ленуар, увлекая за собой Мугетт, и обезумевший от рева толпы Франсуа следует за ней.

— Мир Алжиру! — раздается кругом. — Долой ОАС!

— Да здравствует Союз студентов! — кричит Мугетт, размахивая костылем. Из ее рта вырывается облачко белого пара. — А вы точно из Союза?

— Надо быть сумасшедшей, чтобы притащиться сюда! — бросает юноша.

— Да здравствует Союз студентов!

И в этот миг Франсуа испытывает страстное желание целовать эти губы, что выкрикивают в ночное небо слова с транспарантов. Но он не в силах преодолеть свои сомнения, да, она сильнее меня, думает Франсуа, и в его душе разливается неизведанное тепло. Он восхищен этой растрепанной простоволосой девушкой, которая смеется среди красных огней демонстрации. Он прекрасно понимает, что его восхищение, его восторг будет смыт мыслью о ее физическом недостатке, и пытается отогнать это видение, образ Мугетт в купальнике на краю бассейна. Но все равно сейчас он восхищается ею. Ему приятен внутренний огонь, он ласково греет, и Франсуа раздувает его угли, он видит только зеленую юбку Мугетт, только ее сияющее лицо. Лишь бы это не кончалось!