Но все обошлось, тучи пронесло без дождя, пороховой дым постепенно рассеялся, часть его достигла берега, и сквозь это марево картинно смотрелись расходящиеся контркурсами, удаляющиеся друг от друга две кильватерные колонны только что окончивших «бой» эскадр.

— Слава Богу, не разучились еще наши матросики своему ремеслу, — довольным тоном произнес Елизавета, возвращая подзорную трубу соседу, генерал-кригс-комиссару, князю Белосельскому. В последнее время он все чаще докладывал императрице по морским вопросам.

— Стараются наши мореходы не ударить лицом в грязь, — в тон Елизавете, искоса бросая взгляд на Мишукова, льстиво вторил князь, давно променявший корабельную службу на береговую жизнь.

— То-то ладно, — зевнула Елизавета, — как-то в деле себя покажут.

Возвратившись на эскадру, Мишуков перенес свой флаг на «Варвару» и, отправив эскадру Люиса в Ревель, повел свои корабли в Кронштадт.

На этом, собственно, кампания 1746 года и завершилась. Один за другим покидали внешний рейд корабли, втягиваясь в Военную гавань, занимая свои штатные места у бочек[41], разоружались и готовились к зимней стоянке.

Как только первые морозы стянули льдом гавани, на квартиру к Спиридову нагрянули Сенявины.

— Холостякуешь? — озорно спросил с порога Сергей. — А наш Олешка, — кивнул на разрумянившегося брата, — вскорости тебя на свадьбу позовет, в Рождество под венец пойдет.

Спиридов от удивления привстал с тщательно заправленной кровати и отложил в сторону книгу.

— Жениться не все веселиться, — с улыбкой протягивая руку Алексею для поздравления, проговорил Григорий и едко прищурился. — Насмотрелся я прошлым летом на возлюбленную княжескую чету воочию, не позавидую ни одному, ни другому.

— Я тоже слыхал нечто подобное, но ты-то рядом ошивался, как они? — полюбопытствовал Алексей.

Спиридов почесал переносицу, пожал плечами.

— Сидели рядышком, а глядели в разные стороны. Он-то худосочный, будто лимон выжатый, а невеста, вертихвостая бесстыдница, гляделками постреливала вокруг.

— Небось и в тебя метила? — засмеялся Сергей.

— Было дело, — не смутился Спиридов, — Но меня, брат, сии пульки отскакивали, как горох. К тому же она, видимо, себе цену знает, себе на уме. Нынче-то они в другом вкусе, может быть, и притерлись.

После свадьбы минуло полтора года, но семейные отношения у супружеской четы до сих пор не ладились. Петр на своей половине каждый день возился с солдатской амуницией, в одиночестве маршировал в прусских гренадерских касках, а когда надоедало, затаскивал к себе пажей и слуг, заставлял их подражать войску, а себе отводил роль полководца. В Ораниенбауме для него соорудили крепость. Забыв о супружеских обязанностях, он неделями пропадал там, забавляясь экзерцициями, и тогда «в первый раз высказалась страсть его высочества к военному устройству роты из придворных кавалеров и прочих окружающих великого князя».

Полное равнодушие супруга породило у Екатерины плохо скрываемое раздражение. Она, естественно, при своем характере старалась отвлечься от грустных мыслей чтением книг, тщательно штудировала с учителями русский язык, попутно изучая французский, но при всем том не избегала фамильярничать с придворными кавалерами.

После отставки Румянцевой и высылки ее матери Екатерина осталась без присмотра, и это беспокоило императрицу, которая высказала свои опасения канцлеру:

— Алексей Петрович, надумай что-либо для князей великих, а то, гляди, от рук отобьются.

— Я и сам о том размышляю, ваше величество, есть у меня по этому поводу соображения.

Скоро на стол Елизаветы легла сочиненная Бестужевым инструкция.

— Сперва, ваше величество, надобно взамен Румянцевой кого-либо определить в наставницы к молодой княгине, для нее и обязанности определены.

И то верно, о свадьбе позабыли, а молодая о наследнике не думает. Поэтому канцлер, прежде всего вменил и обязанности «знатной дамы» главную задачу: заботиться о приращении великокняжеской семьи. Ей надлежало всячески способствовать «брачной поверенности между обеими императорскими высочествами». Пикантная роль дамы состояла в том, чтобы внушить Екатерине мысль о важнейшем ее предназначении для интересов державы, «дабы желанный наследник и отрасль императорского дома получена быть могла». Проницательный канцлер обнаружил у Екатерины любвеобильность и склонность к интригам. Поэтому даме следовало «всегда неотступно за нею следовать» и пресекать флирт. Запрещалось Екатерине вмешиваться в «здешние государственные и голштинского правления дела». Переписываться с иноземцами разрешалось только через Коллегию иностранных дел.

Особые статьи инструкции касались наставника великого князя. Немало пороков и свойственных ему, Петру, дурных наклонностей перечислил Бестужев. На некоторые следовало обратить внимание в первую очередь. Частенько Петр смеялся, гримасничал во время богослужения в храме, непочтительно относился к членам Синода. Ему предписывалось вести себя благочинно, «гнушаясь всякого небрежения, холодности, индифферентности».

И вновь супругам напоминают о их долге. Екатерина должна вести себя так, чтобы «сердце его императорского высочества совершенно к себе привлекши каким бы образом с ним в согласии жить». А Петру к жене «в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей что-либо запальчивое, грубое или неправое словом или делом случалось».

Долгое чтение пространного сочинения канцлер утомило Елизавету.

— Все, пожалуй, ты дельно придумал, так вот и хочу я приставить к молодой княгине свою старшую гофмейстерину Марьюшку Чоглокову. Ты уж растолкуй ей, что к чему, а я с ней по-своему, по-женски объяснюсь, — сказала Елизавета, прощаясь с Бестужевым.

Но Елизавета не ограничилась надзором за молодоженами. Она использовала каждую возможность повлиять на Петра для приобщения к государственным делам. Из столицы Голштинии, Киля, приехал в Петербург австрийский наместник, штатгальтер, принц Август для переговоров с Елизаветой. Императрица попросила его воздействовать на своего незадачливого сородича. Не один месяц маялся принц со своим дальним родственником и убедился в его никчемности.

— Ваше величество, — огорченно делился он своими впечатлениями с императрицей, — ваш подопечный наследник мне кажется неисправим, и ему больше всего нравится забавляться со слугами и манекенами, чем готовить себя к предназначенной роли в будущем.

— И все же, ваше высочество, я прошу вас употребить еще немного усилий, как-никак, а вам с ним общаться проще, чем мне, — с обворожительной улыбкой попросила Елизавета.

Принц не мог отказать, но его тяготило долгое отсутствие в своей вотчине, а ведь предстоял долгий, через половину Европы, обратный путь.

— Сие мы вам облегчим, — заверила императрица, — снарядим для вас судно и морем доставим быстрехонько в Голштинию.

— Ну разве так, ваше величество, я польщен вашей благосклонностью и повинуюсь вам.

Князь Белосельский в тот же день получил указание от императрицы:

— Снаряди-ка судно какое добротное для вояжа морем гостя нашего, принца Августа. Как он востребует, тогда его и отправишь, да чтоб побыстрей доставить к месту, домой.

Беседуя с Белосельским, Елизавета взгрустнула. Вспомнила вдруг, как после кончины отца она мечтала отправиться морем в далекую Голштинию со своим нареченным, князем Карлом Людским, да видно не судьба, скоропостижно тогда, перед самым венчанием, подхватил где-то оспу жених, в одночасье отдал Богу душу. Потом провожала в ту же Голштинию любимую сестрицу Аннушку, отвозил ее морем, как сейчас помнит, Наум Сенявин. Спустя годик с небольшим встречала фрегат с цинковым гробом, в котором лежала покойная Аннушка. Привез эту печальную поклажу тогда Бредаль. Что-то не видать его, где-то запропастился...

Спустя два дня Белосельский вручил старшему флагману Высочайший указ: «Когда потребно будет его любви Августу принцу и статгальтеру голстинскому при его восприятом намерении отсюда в Киль отъехать, то дать ему от нашей Адмиралтейств-коллегии фрегат, именуемый „Россия“, с принадлежащим экипажем, на котором он куда переехать мог, а между тем ныне оный фрегат изготовить».