— Намереваюсь нынче же, ваше величество, — докладывал он Елизавете, — погрузить на галеры полков пехотных девять, десять гренадерских рот да две сотни казаков и с Божьей помощью направиться к Гангуту, а оттуда к берегам шведским.

— Пытаешь славу у моего батюшки отнять? — лукаво улыбнулась Елизавета. — Тебе-то берега шведские знакомы издавна.

Елизавета намекала на успешный десант Ласси в Швецию накануне Ништадтского мира.

— Одно, матушка-государыня, беспокойство. По прошлой кампании галерный флот служил исправно. Эскадра Мишукова же пребывала в бездействии, и на мои просьбы Мишуков не соизволил даже откликнуться.

— Успокойся, фельдмаршал, нынче Мишукова я отставила, флот в море поведет Головин, а я ему наказ дам.

Елизавета сдержала слово, и впервые за четверть века на палубу военного корабля ступила нога царственной особы.

Четвертого мая адмирал Головин поднял свой флаг на линкоре «Святой Петр» на Кронштадтском рейде и отправил курьера к императрице — флот корабельный готов к походу. Курьер вернулся в ту же ночь.

— Ее императорское величество соизволили известить, что прибудут для смотра седьмого мая.

В полдень 7 мая борта кораблей кронштадтской эскадры окутал пороховой дым. На флагмане и всех кораблях в парадной форме выстроились экипажи для встречи приближающейся яхты под штандартом императрицы.

— Слава Богу, — окидывая взором цепочку кораблей, Головин вытер вспотевший лоб, — кажись, все пушки целы и в них мыши еще не обжились.

Елизавета под звуки оркестра, дружные крики «ура!» легко поднялась на палубу «Святого Петра». Выслушав доклад Головина, помахивая веером, прошла вдоль строя экипажа, поглядывая на лощеную белую палубу, блестевшие на солнце стройные мачты и ослепительно надраенную повсюду медяшку.

Остановившись на шканцах, видимо довольная увиденным, звучно, чтобы слышали в строю, проговорила:

— Вели, адмирал, выдать за добрую службу молодцам-матросикам по рублю из моего кошта.

В салоне флагмана, прихлебывая холодный квас, Елизавета спросила:

— Что-то нынче корабликов маловато у нас в Кронштадте?

— Докладывал я вашему величеству, что прошлым годом из-за непогоды не пришла из Архангельска эскадра Бредаля.

Императрица понимающе кивнула, а из-за спины Головина прозвучал с хрипотцой едкий голос Мишукова:

— Самолично Бредаль отставил свой поход.

— Как так? — поморщилась Елизавета. — Ослушаться указа?

Головин недовольно поморщился: «Черт дернул эту перечницу за язык».

— Бредаль, матушка государыня, строго по уставу Морскому поступил, после консилии с капитанами.

Но Елизавета, видимо, решила показать характер.

— Все одно. Призови-ка ты сюда Бредаля да учини следствие, разберись, что к чему.

На следующий день эскадра направилась в Ревель, соединилась с находящимися там кораблями и взяла курс на Гангут. Обнаружив шведскую эскадру, Головин созвал консилиум командиров.

— У шведов сил поболее, чем у нас, перевес в два корабля линейных да тройка фрегатов.

Флагман испытующим взглядом обвел сидевших за столом и на диванах. Большинство из них иноземцы. Наверное, десяток лет не нюхали пороху.

— Не глядя, что пушек у шведов поболее сотни на две, предпочитаю атаковать неприятеля. Как ваше мнение?

Один за другим поднимались командиры. Ответы были неоднозначны:

— Быть по сему!

— Невозможно газардовать! Подождем подкрепления галерами.

«Более половины супротив атаки, трусят, подлецы, рисковать», — явно недовольный флагман повернулся к сидевшему в углу адъютанту:

— Занеси в протокол мое особое мнение: «Неприятель может усилиться прибытием к нему военных кораблей. Некоторые изволили объявить, что оное над неприятелем действо немалому газарду подлежит, а понеже к войне никогда без газардирования военных действий не бывает, того ради при атаке газарду с обеих сторон миновать невозможно».

И все-таки Головин, вопреки консилиуму, встретясь со шведским флотом 8 июня, не отошел, а вступил с ним в перестрелку. Видимо, шведы не стали испытывать судьбу. Медленно увалившись под ветер, шведский адмирал разошелся мирно, без потерь с обеих сторон, с русской эскадрой. Все же Головин выполнил свою задачу, заставил шведов покинуть Гангут, а в это время наш галерный флот с войсками прошел мимо Гангута и начал готовиться к высадке на берега Швеции. Но 18 июня поход отставили. Из Або, на Аландских островах, от Румянцева пришло известие, что подписаны предварительные статьи мирного договора.

Эскадра вернулась на Кронштадтский рейд, и первым к флагману наведался Петр Бредаль.

— Чем заслужил я немилость императрицы? — сразу же спросил он Головина.

Адмирал нахмурился, ответил не сразу.

— Сам не ведаю, какая вожжа попала под нее, недовольна была твоим отсутствием, Мишуков масла подлил, велено тебя от должности отстранить. Поезжай домой, пиши подробную реляцию. Мне-то все ведомо, приходилось в океане полоскаться, ан советчик Мишуков дальше Борнхольма носа не высовывал, а напраслину возводить мастак.

— Воля ее величества, только уверен, и нынче Люису не сладко придется. Кораблики-то новехонькие, необкатанные, экипажи неслаженные.

Бредаль как в воду глядел. Архангельская эскадра опять у Нордкапа попала в жестокий шторм, корабли разбросало. Часть из них из-за сильных повреждений опять вернулась в Колу, остальные поодиночке кое-как добрались до Ревеля. Последним, в ноябре, бросил якорь на Кронштадтском рейде флагманский корабль Люиса «Святая Екатерина». На его борту после двухлетней разлуки вернулся на Балтику Григорий Спиридов.

Докладывал о прибытии Люис Мишукову. Адмирал Головин повздорил с Елизаветой, отказался в сентябре вести флот к берегам Дании для устрашения давнего соперника.

— На море, матушка-государыня, шторма осенние починаются, эскадры наши не ахти, не выдержат ураганов.

Елизавета разгневалась, а Головин не уступил, отпросился подлечиться и в самом деле приболел.

Мишуков сразу ошарашил Люиса:

— Велено императрицей вас привлечь к суду за неудачное плавание Беломорской эскадры. Извольте быть под следствием и все досконально объяснить.

Елизавета с некоторым волнением ожидала подписания мирного договора со Швецией: как-никак первая вооруженная схватка с неприятелем только что занявшей трон новоявленной императрицы. Потому-то она с нескрываемой радостью встретила весть о заключении мира. Швеция подтвердила за Россией все права по Ништадтскому договору и, кроме того, к России отходила часть территории Финляндии.

Известие о подписании договора докладывал императрице восемнадцатилетний капитан Петр Румянцев. Отец послал его с докладом с умыслом. Умудренный генерал знал, что посланца ждет царская милость. Но даже Александр Румянцев поразился щедрости Елизаветы.

— Жалую тебя, капитан, в полковники, — закончив читать донесение Румянцева, на радостях проворковала Елизавета.

Такого знака внимания не помнили в прежние времена.

— Глянь-ко, повезло несказанно мальцу, — завидовали усатые армейские майоры и подполковники.

Не преминул вспомнить об этом и Алексей Спиридов, вернувшийся с полком на зимние квартиры.

Вскоре после Рождества в доме Сенявиных опять встретились братья.

— Ишь-ты скакнул, стервец, — беззлобно высказался Алексей в разговоре, — на десять годков с лишним меня младше, а обскакал на два ранга.

— Не печалься, Олешка, — успокаивал Григорий брата, — авось и тебе выпадет перед очами царскими предстать и свою награду получить.

— А по мне, лучше вовсе не знать расположения очей царских, — добродушно заметил Сергей Сенявин, — вона Брауншвейги-то, слыхать, скоро годок в Риге загостились да теперь за крепкой стражей пребывают.

Младший Сенявин отчасти был прав. Императрица уже долгое время не выпускала из России семью малолетнего императора. Она даже сожалела, что обещала отпустить Брауншвейгов на родину.

Прошло лишь полгода после их отъезда из Петербурга, как попался камер-лакей Александр Турчанинов. По пьянке завел с ним разговор приятель, прапорщик-преображенец Петр Квашнин, о недавних событиях: