Спиридов снял очки:

— Я-то сам там не задерживался, а ты сие доподлинно знаешь? Не выдумка? Получается, будто рыбы, жабрами дышат?

— Так оно и есть, Григорий Андреевич. Сам наблюдал с борта «Трех Святителей», когда на якорях стоял.

Переложив листы, Спиридов надел очки.

— У тебя сказано про мыс Фонар и деревню близ него, что «жители той деревни плавают и бывают под водой столько же, как и островские; у мыса идущего из Черного моря или из Константинополя суда, за противными ветрами ложатся на якорь, то оные жители приплывают к судну, подрезывают и получают все судно к себе в добычу». У сего мыса ты не бывал, откуда сии байки?

— Греки-лоцманы сказывали, и турки на тех же островах твердят.

— Ну добро, так оно затейливо получается и слог у тебя складный. А по событиям Чесмы и экспедиции Архипелажской все верно.

Две недели шел снег. Его мягкие хлопья сплошь покрыли леса, холмы, перелески... Накануне Рождества ударил мороз, и на Московском тракте, где бойко сновали ямщики и шли частные обозы с товарами, уже на третий день установилась дорога. Ясным морозным утром из Ярославля в сторону Москвы выехал крытый возок. В нем, откинувшись в глубину, сидел офицер в наброшенном на плечи тулупе. После того как проехали Карабиху, дорогу обступили припорошенные снегом стройные, величавые ели, гуськом выстроившиеся у самой обочины.

Полной грудью втягивал обжигающий морозный воздух капитан-лейтенант Федор Ушаков, пребывая в прекрасном настроении. Вчера в такое же время он выехал из родной Бурнаковки в уездный городок Романово, а ныне резвые кони уже мчали его к местам, столь дорогим в далекие детские годы. Невольно перенесся он в Бурнаковку. Она осталась прежнею: тихой, с покосившимися черными избушками, занесенными по завалинку снегом, одной собакой на все семь дворов и пришедшим в крайнюю ветхость бревенчатым домом отца.

Вспомнилось ему босоногое детство в кругу таких же, как он, крестьянских малолеток. Летом пропадали они на песчаном берегу Волги. Разогнавшись, сигали с крутого яра, там, где было поглубже. Изредка на противоположном низменном берегу появлялась медленно бредущая вереница бурлаков. Снизу реки тянули баржи с разными товарами под монотонные звуки грустных песен. Еще реже видели они, как с верховьев спускался купеческий струг. Тогда долго бежали мальцы вслед за ним по берегу, чтобы подольше полюбоваться сказочными, трепетавшими, будто крылья на ветру, белыми парусами... Возок на поворотах кренился, слегка встряхивало.

Судьба неожиданно улыбнулась ему. Адмиралтейств-коллегия срочно отослала его в Рыбинск наладить перевозку и отправку строевого корабельного леса. Вначале загрустил было. Несколько месяцев лишь минуло, как возвратился на «Святом Павле» из Средиземного моря, три года не видел Петербурга... А сейчас доволен страшно. Увидел наконец-то Россию-матушку. С кронштадтской стенки многое не обозришь... На прошлой неделе договорился с подрядчиком, оставил за себя толкового капрала и решил в Рождественские праздники навестить отчие места. Благо мастеровых по лесному делу все равно на Рождество по домам распустили...

Накануне утром в Ярославле он подумал, что времени у него еще три дня, и вдруг безотчетно потянуло туда, где еще мальцом впервые увидел он чудное диво — петровские корабли.

Как-то летом отец отправился на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру и взял с собой семилетнего Федорушку. В Переславль-Залесский приехали в полдень, остановились у сослуживца отца, капрала-преображенца. Тот и повел их на Трубеж. До позднего вечера ходили по берегу, лазали по кораблям. Матрос-инвалид рад был посетителям, с рвением растолковывал, что к чему. И был явно доволен, когда отец с товарищем распили с ним шкалик и дали ему двугривенный. В ту пору и разгорелась у маленького Федора затаенная охота...

Ушаков незаметно задремал. Разбудил его звон благовеста: въехали в Ростов. Он и ямщик одновременно перекрестились.

— Ваше благородие, дозвольте лошадей поглядеть? Да и вам размяться надобно.

Федор согласно кивнул.

Прохаживаясь по Сенной площади, разглядывал колокольни, крестьянские розвальни, заваленные сеном, приглядывался к народу. Подумал: «А ведь здесь и Батый был, и Сигизмундово войско...» Пришли на ум недавно читанные стихи Хераскова:

Отдохнувшие кони понеслись попроворнее. Высокое солнце, отражаясь от свежевыпавшего снега, больно слепило глаза.

— А что, брат, долго ли до места?

— Два часа пополудни доедем, ваше благородие.

Так и оказалось. Только лишь въехали в Переславль-Залесский и миновали Троицкий монастырь, солнце зависло над Гремячим.

— Езжай, брат, к бургомистру.

На соборной площади у дома бургомистра стояла кибитка. Едва Ушаков направился к дому, как дверь отворилась и на пороге показалась фигура пожилого с бакенбардами человека в длинной черной шинели и — удивительно — флотской фуражке служителя. Он изумленно смотрел на Ушакова.

— Вы, ваше благородие... — Фигура смущенно отодвинулась в сторону.

— Ну, благородие, благородие, — шутливо ответил Ушаков, — ты-то кто таков?

— Мы их высокопревосходительства адмирала Спиридова Григория Андреевича, — начал было служитель, но Ушаков уже не слышал; быстро вошел в дом и поднялся к бургомистру. В небольшой комнате капитан-исправника сидели двое. При появлении офицера исправник поднялся, а Ушаков вытянулся перед Спиридовым:

— Ваше высокопревосходительство, честь имею, флота ее величества капитан-лейтенант Ушаков...

Спиридов приподнялся, радостно улыбаясь, встал, поклонился.

— Каким ветром, господин капитан-лейтенант?

— В недельном отпуске из Рыбинска...

Спиридов, узнав, в чем дело, вспомнил вдруг, как ему в молодости выпадала такая работа. Оказалось, что он здесь проездом из Москвы в свое имение в Нагорье, отсюда верст тридцать...

— Святое дело надумал — церквушку для православных сподобить. — Спиридов развел руками... — Ходят на службу за пять верст. Вот договорились с архиереем на Рождество закладной камень положить.

Вспомнив о цели приезда, Ушаков проговорил:

— Да, да, как же, Плещеево озеро. — И, посмотрев на капитан-исправника, проговорил: — Ну, коли так, через два часа темень будет, не откажите сопроводить нас, господин капитан.

Втроем они поехали вдоль левого берега Трубежа к церкви. Сразу же за церковной оградой на полсотни сажен протянулся высокий, с истлевшей крышей навес. Седой матрос-инвалид вышел из крохотной избушки, которая служила ему и домом и сторожкой. Заскрипел ржавый замок на воротах. Несмотря на мороз, пахнуло плесенью. Ближе к озеру стояла галера и две яхты, за ними карбасы, боты.

— Всего на хранении здесь и в Бескове осьмдесят с лишним судов, — пояснил Спиридов, бывавший здесь не раз, — крупные корабли — фрегаты и яхта хранятся в Бескове, как видите. — Спиридов подошел к яхте, провел по борту палкой, с досок посыпалась мелкая крошка.

Лучше всех сохранились «Фортуна» и «Марс». Офицеры шли вдоль длинного ряда больших и малых судов. Из открытых портов выглядывали жерла маленьких пушек. Казалось, что годы их не коснулись и они готовы к пальбе немедля...

— Железо есть железо. Я слышал, что в Петербурге начинают строить корабли, обшитые медью? — Спиридов замедлил шаг.

— Еще не строят, ваше превосходительство, — удивился Ушаков его осведомленности, — но таковы предложения известны в Адмиралтейств-коллегии. Не токмо медью, но и белым металлом предполагается обшивать.

Они остановились у конца навеса у карбаса. Отсюда, с небольшого бугра, хорошо просматривались выстроившиеся изломанной линией суда. Чуть сутулясь, Спиридов положил руку на планширь, погладил ладонью его шероховатую поверхность, прищурился.