Сяньцзань тогда сильно похудел: после болезни, а затем и смерти отца ему и так пришлось несладко, а гибель матери почти добила его. Он стоял у ширмы, тонкий, почти прозрачный, в белых траурных одеждах, а Шоуцзю сидел у чайного стола в своем темном ханьфу (Иши и не помнил его в другом после ухода того из дома) и упрямо молчал, не сводя глаз с брата. А у Сяньцзаня дрожали губы, дрожал голос, и весь он был как тростник на ветру:

«Дагэ, скажи, почему ты ни разу не появился в клановой одежде? Ты ничего не говоришь о своей жизни, ничего не рассказываешь, неужели мы не заслужили хоть немного правды?»

«Я никогда не лгал тебе, диди».

«Ты никогда не говорил прямо, это другое! Теперь, когда отец мертв, когда матушка ушла вслед за ним, неужели ты так и продолжишь ходить дорогами ветра? Ни за что не поверю, что в твоем клане запрещают навещать родных чаще, чем раз в полгода!»

«Я не могу посвящать семью в клановые тайны». – Шоуцзю мрачнел все больше, но глаз все не отводил, и взгляды братьев скрещивались, как клинок и копье, но ни одному не удавалось проткнуть другого[38].

«Ты обещал, – почти прошипел Сяньцзань, – обещал помогать нам, говорил, что никогда не оставишь! И все, что досталось тебе в твоем клане, – это жалкие шкуры? Дагэ, дело не в деньгах, мы как-то выживали без тебя, выживем и дальше, если придется, но неужели ты не понимаешь?!..»

«Это ты не понимаешь! – взорвался Шоуцзю, вырастая над чайным столом, как готовый к прыжку леопард. – Зачем ты пытаешь меня вопросами, на которые я не могу ответить?! Чего ты хочешь, в конце концов?!»

«Я хочу перестать чувствовать себя рыбой под острым ножом, которой не сбежать с разделочной доски! – Теперь и Сяньцзань повысил голос. – Я не просил об этой ответственности, не просил! Но мне стало бы хоть немного легче, если бы я знал, что все было не зря, что ты стал свободным, исполнил свою – нашу общую – мечту! Мне стало бы легче, если бы я знал, что ты все еще любишь свою семью!»

«Ты сомневаешься в моей любви к тебе, диди?» – тихо спросил Шоуцзю, и лицо его исказилось, словно от боли.

Сяньцзань внезапно успокоился. Тщательно расправил рукава одеяния, пригладил волосы.

«Я сомневаюсь в том, способен ли ты еще любить», – отозвался он пустым, бесцветным голосом.

«Цзань-гэгэ[39], почему ты кричишь?» – раздалось от двери. Сонный Ючжэнь переминался с ноги на ногу, испуганно тараща глаза.

«А-Чжэнь? – Сяньцзань стремительно подошел к нему, присел на корточки. – Ты чего не спишь?»

«Услышал, как ты кричишь. Цзань-гэгэ, тебе больно?»

«Нет, малыш, все хорошо. – Сяньцзань подхватил младшего на руки. – Пойдем, уложу тебя».

«А сказку расскажешь?» – деловито спросил мальчик.

«Расскажу. Про художника, который нарисовал такого прекрасного дракона, что тот ожил и улетел на небо[40]».

Иши, невольный свидетель разговора, едва успел отпрянуть за угол, но Сяньцзань по сторонам не смотрел – сразу прошел в комнату Ючжэня. А Шоуцзю опустился на место, спрятав лицо в ладонях, и долго еще сидел так. Тогда Иши не осмелился подойти – как и потом.

Все кланы заклинателей бережно хранят память о прошлом: когда первые из бессмертных сяней впервые поднялись в небо и оседлали тучи, когда божественные покровители поделили пробужденную землю на уделы, когда наступило время славы каждого из кланов – спроси старейшин о чем угодно, ответят без запинки. Лишь два вопроса оставят без ответа в клане Янь Цзи: как закончилась великая кровопролитная война и как была основана Рассветная Пристань, резиденция клана. О первом говорить слишком больно до сих пор – семьдесят лет, как живет клан без милости покровителя-Дельфина, семьдесят лет заклинатели пытаются удержать минувшую благодать, как отражение лотоса в зеркале или луну в воде[41]; а о втором, напротив, ничего определенного и сказать нельзя. То ли покровитель-Дельфин, ведя за собой избранных им сяней, увидел впервые рассвет над устьем реки Дацзиньхэ и повелел построить здесь дворец, то ли у первого главы клана была невероятной красоты дочь, которая затмевала собой солнце и которую поэт сравнил с красным лотосом в тихой заводи[42], то ли сам Цинчэнь-сяньшэн, Хозяин Рассвета, благословил это место в древние времена – выбирай любое объяснение. Может быть, дворец назвали и в честь самого Дельфина – рассказывали, когда он поднимался с морского дна и выпрыгивал вверх, навстречу небу, жемчужная кожа его блистала, как утренняя заря. Легенды сменяли друг друга, и неизменна была лишь вода, над которой рождался рассвет, – как текущая в русле Великой Золотой реки или проливающаяся дождем с небес, так и набегающая на морской берег прозрачными волнами.

Янь Шуньфэн, наследник клана Янь Цзи и единственный сын нынешней главы – Янь Хайлань, не представлял свою жизнь без воды. Он вырос на стыке реки и моря, у самого устья Дацзиньхэ, и шум воды всегда сопровождал его: стуком дождя по деревянному карнизу, прибоем у скал, водопадами у моста Светлого Пути. Особенно долгими летними ночами, когда часто не до сна и тянет на берег говорить с морем, Шуньфэну казалось, что вода течет в его жилах вместо крови и если воспользоваться духовным чувством, то можно увидеть голубое сияние под кожей. Он даже думал долгое время, что и его Золотое ядро[43] голубого цвета, пока ему не объяснили, что так не бывает. Но, в конце концов, какое это имеет значение?

Вода была наставником Шуньфэна наравне с матерью и старшими членами клана, он учился летать на мече наперегонки с волнами, к воде он приходил тренироваться в игре на янцине[44], и водные духи направляли его пальцы, пока переливчатый, будто стеклянный, звук подчинял себе разлитую вокруг энергию. Это про воду писал великий Лао-цзы: «Хотя в мире нет предмета, который был бы слабее и нежнее воды, но она может разрушить самый твердый предмет. В мире нет вещи, которая победила бы воду, ибо она нежнее и слабее всех вещей. Известно, что слабое существо побеждает сильное, нежное – крепкое, но никто этого не признает»[45]. Впервые прочитав изречение мудреца, маленький Шуньфэн заявил матери и наставникам: «Я буду как вода!» – и сдержал слово. Еще одно изречение Лао-цзы: «Будь текуч, как вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозмутим, как тишина» – стало его девизом, и уже совершеннолетнего наследника Янь Цзи за глаза называли «крадущимся тигром, затаившимся драконом»[46]. Шуньфэн лишь безмятежно улыбался: с крадущимися тиграми впору сравнивать исчезнувший в горах клан Цинь Сяньян, а «затаившийся дракон» больше подойдет Хань Дацзюэ, наследнику клана Хань Ин, обладателю невероятных серебряных волос и самых неулыбчивых губ в мире. Впрочем, пусть болтают – своего сердца Шуньфэн все равно не откроет никому. Даже матери – главе клана.

Легкая улыбка мерцала на его губах, когда он медленно вытянул из-за пояса меч и встал в боевую стойку. Дорога Ветров, узкая галерея над морем, была его любимым местом для тренировок. Позади – скала, впереди – море, над головой и под ногами – просоленное морскими ветрами и покрытое пятью слоями лака дерево. Место покоя и единения со стихией…

– Молодой господин Янь, молодой господин Янь!

…но явно не сегодня.

– Я здесь, Ляо Шань, – все с той же улыбкой Шуньфэн аккуратно убрал меч в ножны и повернулся к младшему ученику. Он знал по именам всех адептов клана и немало гордился своей превосходной памятью. Важное умение для будущего главы.

– Прошу простить, что прервал вашу тренировку, но вас зовет глава клана! Приехала молодая госпожа Чу!