Награды офицеры отмечали, как обычно, в кают-компании. Застолье разделил, несмотря на недомогание, и капитан.

Василий Головнин с товарищами столовался в каюткомпании, и офицеры пригласили на торжество и гардемаринов.

С юношеской восторженностью поглядывал Василий Головнин на сидевшего в торце стола капитана. За минувший месяц гардемарины много узнали о прежней службе своего командира. Все офицеры восхищались морской выучкой и личной отвагой тридцатилетнего капитана Тревенена и часто делились своими чувствами за столом в каюткомпании.

Шестнадцатилетним мичманом отправился Джемс Тревенен в третье путешествие вокруг земли с капитаном Куком. Офицеры пересказывали его воспоминания о дальних странах, морях и океанах, где за три года удалось ему побывать. С теплотой отзывался он о двукратном посещении Камчатки, сердечности русских людей. С особой грустью рассказывал он о гибели капитана Кука и кончине его сподвижника Клерка во время вояжа…

— Чего же для он к нам-то на флот определился? — спросил как-то Головнин за ужином.

— То-то и оно, дружок его, Биллингс, отписал ему, что россияне в кругоземное плавание сбираются, вот Яков Иванович и примчался, да видать, не судьба, вишь ты, Муловского-то Григорья наповал сразило.

Сосед за столом возразил:

— Я слыхал, капитан наш надежды не теряет, со шведами покончим, будет проситься у государыни в вояж…

Допоздна засиделись в этот раз офицеры, но капитан, извинившись, оставил их намного раньше. Он чувствовал себя неважно, а главное, ему не терпелось сегодня же осуществить задуманное. Как моряк он не мог равнодушно смотреть на происходящее в эскадре.

Удалившись в каюту, после некоторого размышления, он, через голову всех начальников, начал обстоятельный доклад вице-президенту Адмиралтейств-коллегии. Вначале он изложил свое мнение о происходящем, считая, что нужно немедленно атаковать шведов.

«… Очень возможно, что ни один неприятельский корабль не вернется к своим портам. Все это дает мне смелость еще раз предложить мое мнение относительно положения дел и настоящего решительного момента. Прошу извинить меня, если я скажу, что, по моему мнению, мы упустили удобнейший случай для истребления шведского флота, дав неприятелю время оправиться от изумления и ужаса… Верьте мне, В. С, я не стараюсь порицать адм. Чичагова, сознавая всю тяжесть подобной вины, кого бы она ни касалась, и было бы большой смелостью еще больше увеличивать ее».

Тревенен отложил перо, опять заломило спину. Он поднялся, откинул занавес и прилег на диван. Обидно было, что пострадал он от своей же пушки. В разгар боя он спустился в верхний дек [24], подбодрить канониров, но едва сошел с трапа, раздался страшный взрыв, разорвало четвертое орудие на правом борту. Очнулся он уже на палубе, куда вынесли его матросы. Первым же движением он приподнялся, и на немой вопрос лейтенант ответил ему:

— Двое замертво, четыре раненых.

Схватившись правой рукой за бухту каната, Тревенен поднялся и нетвердой поступью пошел на шканцы, бой продолжался…

«Может быть, я ошибаюсь, но, Боже мой, какая же цель имелась в виду! — продолжал изливать он душу. — В таких-то именно случаях и познается человек. Излишняя осторожность была неуместна, и мне кажется, что если бы тогда их преследовали, то они сделались бы легкой добычей флота Ее И. В. » — Пожалуй, достаточно наговорил о наболевшем, пора изложить начальству свой план действий. — «Перейдем к тому, что еще предстоит сделать. Шведский флот в наших руках, и я надеюсь, что в скором времени он не будет существовать даже по имени, но надо действовать энергично и употребить все усилия, каких требует такое дело, если необходимо запереть… вытребуйте из Кронштадта все пушки, но все это затянется надолго, а тем временем могут произойти необычайные события… может произойти вмешательство иностранных держав… на войне бывает масса случайностей, способных изменить вид дела, если не воспользоваться первым моментом.

Я нахожусь в постели, может быть, буду вынужден переехать в Кронштадт. Не наступил ли удобнейший момент для высадки на стокгольмский берег? Прошу извинить мне некоторую резкость этого письма. Я сумею молчать, когда вы этого потребуете…»

С первой оказией Тревенен отослал доклад в Петербург. В Адмиралтейств-коллегию он поступил почти одновременно с донесением Круза. Создалась странная ситуация. Два иностранца на русской службе радели за интересы России, а русак Чичагов вольно или невольно, вопреки здравому смыслу, совершал странные поступки, а попросту говоря, бездействовал.

В самом деле, сильно потрепанный во время двухдневного боя неприятельский флот, испугавшись эскадры Чичагова, не решился прорываться к Свеаборгу, а в полном беспорядке укрылся в Выборгской бухте, на территории России. Можно было бы привести сравнение. Будь эскадра Чичагова у берегов Швеции и вдруг укрылась бы от королевского флота в Стокгольмской бухте…

Под предводительством самого короля под Выборгом собралось до сотни парусных и двести гребных судов. И всей этой армаде угрожала гибель.

На севере крепость Выборг и полсотни гребных судов контр-адмирала Козлянинова, со стороны моря все выходы заняты отрядами русского флота. Главнейшая ущербность шведов — парусный флот не мог двигаться — не было попутного ветра…

Шведы, конечно, не бездействовали, они ожидали немедленной атаки русских. Корабельный флот построился для обороны, гребные суда сделали попытки прорваться, но их быстро отогнали.

Обреченный королевский флот затаился в тревожном ожидании своей участи…

Король прекрасно осознавал, что в предстоящей битве решится не только исход войны, но будет поставлено на карту само существование Швеции как морской державы.

А что же Петербург и Чичагов?

Императрица, скользнув взглядом по донесению Круза, передала его Чернышеву. В Адмиралтейств-коллегии ее вице-президент, никогда не плававший на кораблях, генерал-поручик Иван Чернышев положил под сукно донесение Круза и доклад Тревенена.

Волею времени Чичагов оказался на самой верхушке «плавающих» адмиралов. От него зависело все руководство действиями по уничтожению неприятеля. Предложений было немало. Шведов можно было добить, не вступая в сражение. Зажечь и пустить брандера [25] в самую гущу скопления неприятельских кораблей. Благо ветер и течение этому способствовали. » Комендант Выборга генерал Салтыков и некоторые адмиралы советовали за два-три дня развернуть на прилегающих берегах батареи и начать бомбардировку флота, на случай попытки прорыва поставить пушки в узкостях и, наконец, решительно атаковать стесненного маневром неприятеля.

Ничего подобного не произошло. «Чичагов, не объясняя причин, — отметил историк, — медлил приступать к какому-нибудь решительному действию; а Салтыков, имея недостаточные силы, не мог ничего предпринять с одними сухопутными войсками и по поводу продолжающегося бездействия флота выражал опасения даже за сохранение Выборга. Как вредно отзывалось на ходе дел это двойственное начальство, показывают пререкания Салтыкова с Чичаговым относительно постановки береговой батареи на мысе Крюсерорт. Опытнейшие из наших морских офицеров признавали необходимость батареи, но Чичагов был противного мнения, и его настойчивость оказалась благодетельной для шведов».

Все, что предпринял старый адмирал, так это расположил корабли на случай прорыва шведского флота. При этом он исходил, как показали события, из ошибочного, а быть может, умышленного рассуждения, что король направит основной удар по центральному фарватеру. Здесь он и поставил на якорях главную ударную силу, правым крылом которой командовал Круз.

В узких проливах, на западе, Чичагов определил позицию небольшим отрядам контр-адмиралов Ханыкова и Повалишина. Линкор «Не тронь меня» занял диспозицию в отряде контр-адмирала Ивана Повалишина, в самом узком проливе, напротив мыса Крюсерорт, где Чичагов так и не установил батарею…