Томка жевала и размахивала руками.

– Мне девчонки в горкоме комсомола такое об этом проклятом Кёнигсберге понарассказывали! На ночь глядя – жуть! Я потом долго заснуть не могла.

Томка опустила руки, горько вздохнула.

– …Как только в позапрошлом году здесь наша область образовалась, люди сюда толпами поехали, по двадцать тыщ в месяц! А продуктов-то нет, на всех не хватает! Ни нашим, ни гражданским немцам, которые ещё здесь оставались, не хватало. Хлебные пайки даже для своих страшно урезали, иждивенцам хлеб вообще отменили.

Неработающие немцы продовольственного снабжения не получали, были голодными и истощенными. Начальство говорило, что немецкое население отрицательно влияет на ударное освоение новой области!

А тут ещё страшные морозы грянули! Даже местные немцы таких не помнили. Они поели всех собак и кошек в городе, даже людоеды здесь тогда появились!

– Не может быть!

– Может, ещё как может!

Томка горячилась, доказывая недавно услышанное.

– Девчонки говорили, что в прошлом году в этом проклятом Кёнигсберге наши органы замучились ловить немецких преступников! Те продукты воровали, грабили, даже убивали! Аптекарь один, немецкий, убивал людей, даже своих родных, а их мясо раскладывал по банкам и продавал…

Томка затихла, совсем по-девчоночьи пригорюнилась.

– Но и нашим переселенцам было очень трудно… Только летом, да по осени, с новым урожаем стало полегче.

– Понимаю.

Мария встала со скамейки, выпрямилась, поглядела по сторонам.

– Я, когда ехала сюда по городу, всё думала, как же люди в такой разрухе, после бомбёжек-то жили, зимовали?! Наша армия тоже ведь никого здесь не жалела, наступали изо всех сил…

– Так ведь не так всё было, Маша!

Томка снова повеселела, начала размахивать почти пустой кружкой и недоеденным хлебом.

– Не наши же это город так изуродовали! Он же красивый был, древний! Ещё в сорок четвёртом союзники наши, англичане, сожгли Кёнигсберг! Налетели своей авиацией, зачем-то набросали на мирные улицы кучу бомб! Пожары, говорят, неделю стояли! Всё, что сейчас видно, – это после тех самых бомбёжек! Вот так, и не наши это совсем сделали.

– Погоди-ка…

Мария заметила, как солдатик в будке поднял трубку телефона, дисциплинированно покивал, посмотрел через стекло во двор, потом выскочил на вечернее солнце, внимательно рассматривая из-под ладошки угрюмую, уставшую ждать толпу, в которой каждый занимался чем-то своим.

Увидал, опознал под деревьями Марию, рысцой, громыхая подкованными сапогами по брусчатке, подбежал к скамейке.

– Товарищ майор приказал вас поторопить! Велено грузиться! Ваша машина – вон та, крытая, справа от входа! Попрошу собирать вещи быстрее, а то не успеете.

Не успели.

Тамарку, с её богатыми чемоданами и клетчатым узлом, удалось последней запихнуть в тесноту кузова, а Мария осталась.

– Машка, Машка, давай! Попробуй, ну! Давай же!

– Не. Не получится.

– Местов больше нет! Отправляемся!

Весёлый кудрявый водитель высунулся из кабины, густо погудел сигналом.

– Постерегись!

Грузовик тронулся.

Мария опустила чемоданчик и рюкзак на брусчатку двора, поправила сбившийся беретик.

Помахала Томке.

– Ничего! Я скоро! Скоро тоже приеду!

Перед самыми воротами водитель ещё раз высунулся, захохотал, посмотрел назад, в сторону Марии.

– Не волнуйтесь, дамочка! Не скучайте тут без меня! Я завтра тоже на залив, в посёлок, с утра поеду. Путёвку уже выписал, в восемь ноль-ноль буду здесь, так что не проспите!

Одна.

Железные ворота скрипнули, закрылись.

Другой солдат, сменщик прежнего, смешного, отметил что-то в бумажке и скрылся в будке.

Ну, ничего, не получилось с первого раза, с кем не бывает…

Мария спросила разрешения у часового, с рабочего входа прошла в здание комендатуры, на кухню.

– Здравствуйте!

Откликнулись двое поварих, плотных пожилых женщин, мешающих что-то деревянными лопатами в дальнем варочном котле.

– И вы здравствуйте. А что вам в служебном помещении понадобилось?

– Ничего. Отстала вот от машины, ночевать буду где-то здесь. Хочу пойти в город, походить немного, посмотреть. Вещички можно у вас временно оставить?

– Да, конечно. Ставь вот здесь, в угол, на сухое. Мы сегодня дежурим допоздна, так что присмотрим за твоим богатством, не беспокойся.

– Спасибо!

Старшая повариха, совсем седая, подошла поближе, посмотрела внимательно.

– Переселенка?

– Да.

– А куда тебя направили?

– В рыбный колхоз, на залив. Пока так, а там посмотрим.

– Хорошее дело, не бросай. Ты это…

Повариха замялась, поправила под белой косынкой волосы.

– По городу до темноты не броди, возвращайся засветло. У нас тут всякое бывает…

– Я скоро! Посмотрю немного – и сразу же вернусь. Кипяточку потом дадите?

– Заходи, заходи! Дадим. Кипятку у нас много, не обеднеем.

За воротами комендатуры в обе стороны тянулась большая, широкая улица.

Направо, в центр города, почти все дома были разрушены, груды неприбранного кирпича исчезали только за далёким поворотом.

В другой стороне, близко, можно было рассмотреть и подойти, виднелись аккуратные домики, в весенней густой зелени, целые, чистые.

Мария решительно повернула налево.

Где-то на соседней улице проехала гружёная машина, ещё одна. Всё. Больше ни звука. Тишина.

Людей тоже нет.

Прошло десять минут, пятнадцать. Ни звука.

Солнце садилось.

Одинаковые дома, домики.

На фасадах домов побольше – одинаковые надписи на немецком, сделанные, видно, впопыхах, но аккуратно. Чёрные буквы – по тёмно-красному кирпичу…

Одна, две, три…

Что-то вроде «мы…, никогда».

Мария достала карандаш, блокнотик, старательно переписала немецкие буквы.

Потом, со словарём…

И снова – тишина, никого.

Донеслись только издалека, из зелёного вечернего тумана прямой незнакомой улицы, твёрдые, звонкие шаги по брусчатке.

Стало жутко.

И двадцати минут не прошло.

Как в спасительный родной дом Мария вошла, почти вбежала, в приоткрытую для неё калитку ворот комендатуры.

– Извините…

Солдат молча слушал её, плотно прижимая к себе автомат.

– Это я… Вы узнали меня?! Я от вечерней машины отстала. Выходила прогуляться. Всё! Я больше никуда не пойду до утра. Спасибо!

– Проходите.

Почти дом!

Всё знакомое.

На кухне улыбаются.

– Ну как, город понравился?

Помотала головой.

– То-то же. Летом тут конечно будет получше, поживей…

Опять кипяток в большой жестяной кружке, снова – три кусочка сахара.

– Держи, путешественница, угощайся. Завтра на заливе не очень сытно будет.

Привычно устроилась на знакомой скамейке, достала из рюкзака недоеденный второпях кусок хлеба, полбанки тушёнки. Особого голода не было, просто хотелось чем-то заняться. Да и ночь нужно было коротать сытой…

Пуховую шаль, давнишний подарок, постелила на ровные, лакированные доски скамейки. Под голову положила рюкзак, взбила его помягче. В ноги, так чтобы упереться для сохранности вещей, – чемоданчик.

Усталость.

Неимоверное удивление увиденным за последние часы.

Горячий чай…

Сон.

Крепкий, крепкий! Почти счастливый. В ожидании счастья.

Мария заснула мгновенно.

Не видела, как из кабинетного окна комендатуры выглянул через плотные шторы молодой майор, как выслушал по телефону приказ часовой и улыбнулся; как он подбежал к скамейке, стараясь быть тихим, укрыл её шинелью.

Она спала.

Шинель колючая, тяжёлая.

Тёплая.

Даже весенняя ночная прохлада под таким укрытием нипочём.