— Нигде, — она еще осмелилась бесстыже лгать ему прямо в глаза! — Я пойду, дяденька Могута. А то меня княгиня хватится, — и девчонка бочком выскользнула из кузни, прежде чем Крут опомнился и пристыдил ее за ложь.

— Смотри, боярин, как я мыслю кольчугу твою подправить, — заговорил кузнец, проводив взглядом нежданную гостью. Он посильнее растянул на опорах кольчугу, чтобы показать свою задумку.

— Я не боярин. Я княжий воевода, — сварливо поправил его Крут. Боярин — вот еще выдумал! Бояр да советников Мстиславичу и в тереме хватает, все лавки в гриднице занимают, когда князь суд творит али походы с ними обсуждает.

— Добро, воевода. Гляди сюда, — кузнец добродушно усмехнулся. — Стало быть, тут звенья поближе скрепим…

Добрую часть дня Крут провел в кузне. Сперва спорил с Могутой до хрипоты, усомнившись в его задумке, но после все же ударили по рукам и сговорились, что за седмицу кузнец починит им на пробу пару кольчуг, а уж дальше поглядят, как пойдет в бою.

Когда воевода закрыл за собой дверь кузни, жгучее степное солнце клонилось к закату. Он всласть потянулся, разминая занемевшие руки и спину, и огляделся. Увидел мальчишку-отрока, без дела ошивавшегося на заднем дворе, и подозвал его кивком головы. Горазд отложил в сторону наконечники для стрел, которые старательно острил, и поспешил к воеводе. Он ведал, что тот сразу же его невзлюбил, и не хотел сердить его понапрасну.

— Где князь? — спросил Крут, разглядывая мальчишку. Он искал, к чему бы придраться, и выругался сквозь зубы, ничего не найдя.

— В клеть пошел, где раненые лежат.

— Токмо ж накануне вечером к ним заходил, — воевода покачал головой.

Но потому дружина и любила Ярослава. Потому старый князь Мстислав и доверил ему княжеский стол. Ни одного похода не помнил Крут, чтобы Мстиславич не позаботился о своих людях. Он делил с ними и дождь, и холод, и снег, и ветер. Ел, что они; спал, как они — под открытым небом, посреди голого поля на одних плащах; жил вместе с ними. Дружина, особливо младшие кмети, его боготворила.

— Добро, — воевода махнул рукой. — Оседлай-ка мне да себе лошадей.

Если и хотел Горазд открыть рот да спросить что-то, то, поглядев на дядьку Крута, передумал. Молча кивнул и побежал в конюшню.

Воевода дожидался его подле ворот. Заведя пальцы за пояс, он измерял двор шагами, и дозорные со стены украдкой бросали на него косые взгляды. Горазд быстро обернулся с лошадьми и уже вскоре скакал следом за воеводой, оставляя позади себя облако пыли. Он так и не решился спросить, куда они, и потому лишь пониже припал к шее жеребца, оберегая лицо и глаза от песка.

Спустя совсем немного воевода впереди него вскинул вверх правую руку, приказывая остановиться, и с легкостью соскочил на землю. Они совсем недалеко отъехали от терема князя Некраса, к месту, где накануне кто-то напал на их небольшой отряд. Склонив голову, Крут принялся ходить по земле кругами, время от времени поддевая носком сапога пыль. Он словно искал что-то.

Отрок молча наблюдал за ним, придерживая под узды лошадей. По шее и спине неприятно струился пот, солнце обжигало непривычную к такому кожу. Здесь, в степи, под палящим, пыльным солнцем рубахи недолго оставались чистыми.

— Подсобить чем может, воевода? — Горазд не привык стоять без дела и решил уж, что лучше дядька Крут его обругает, как бывало обычно, чем он будет попусту на месте топтаться.

— Ищи приметное что, — через плечо отозвался воевода, продолжая рыскать взглядом по земле.

Под ногами у них валялись сломанные стрелы и наконечники; пара ремней от седельных сумок, щепки и разрубленное пополам копье; россыпь кольчужных звеньев. Горазд смотрел во все глаза, размышляя, что чаял отыскать воевода. Все уж прознали в тереме, что на них напали хазары. Отрок слышал разговоры старших кметей: говорили, в то лето каганат совершал набег за набегом на соседние княжества. Говорили, мол, совсем страх потеряли, бесстыжие. Набирает у них силу каган-бек, стремясь объединить разрозненные земли под сильной рукой…

Когда внизу в серой пыли что-то тускло блеснуло, Горазд сперва не обратил внимания. Помыслил, звенья от кольчуги. Но на земле угадывалась цепочка, и мальчишка опустился на колени, смахнул ладонью песок. Он и впрямь увидел разорванную цепочку с оберегом. Железный перунов молот. Княжий знак.

— Воевода… погляди, — позвал Горазд охрипшим голосом. Он не смел касаться оберега, как не смел брать меч Ярослава Мстиславича голой рукой, держать его без ножен. Дурной знак.

Позади раздался шум шагов, и Крут склонился над землей подле отрока. Он сдавленно, сквозь губы выругался, расправил закатанный рукав рубахи, натянул его на ладонь и поднял цепочку с земли. Она тускло блестела на солнце, а перунов молот медленно раскачивался из стороны в сторону.

Горазд прикусил губу. Их князь, Ярослав Мстиславич, носил перуново колесо, Громовое колесо, на выцветшем толстом шнурке.

— Никому ни слова, — Крут зашагал к лошадям, чтобы спрятать оберег в карман седельной сумки. — Особливо — князю! Уразумел? — он повернулся к Горазду, шедшему за ним по пятам, и сжал тому плечо железной хваткой.

— Да, да, — отрок кивнул пару раз и облизал пересохшие губы. Воздух вокруг них звенел от исходящей от Крута ярости. — Да, воевода.

Находка разозлила того чрезвычайно, и Горазд разумел, почему. Но держал свои догадки при себе.

В терем они возвращались в тяжелом молчании. Солнце медленно клонилось к земле, удлинялись их тени, и теплый ветер вместо песка и пыли приносил, наконец, прохладу. Горазд смотрел прямо перед собой, встревоженный и нахохлившийся, словно птенец. Воевода же то и дело искал рукой седельную сумку позади себя, нащупывал спрятанный внутри оберег.

Когда каждому из сыновей старого князя Мстислава минуло семь зим, он велел кузнецу выковать для них перуновы знаки. Младшему, Святополку, достался молот, старшему, Ярославу — колесо. Сперва мальчишки носили их на кожаных шнурках; позже Святополк, вернувшись с добычей из своего первого похода, истратил ее на цепочку для оберега…

Воевода столь сильно погрузился в мрачные раздумья, что не замечал ничего вокруг себя. Спешился с коня, будто слепой, не глядя сунул Горазду поводья и скрылся в тереме. Князь Ярослав пристально смотрел на Крута с крыльца, но тот даже не увидел.

— Где вы были? — спросил князь, подозвав отрока.

Мальчишка тяжело сглотнул. Нынче по приказу воеводы он намеревался солгать своему князю. Будет справедливо, коли Перун поразит его за обман в тот же миг, али земля разойдется прямо у него под ногами.

— Воевода чаял поглядеть на место, где хазары на нас налетели, — полуправда не совсем ложь, порешил Горазд.

Ярослав нахмурился. Впервые на его памяти мальчишка не смел поднять взгляда.

— Вот как? — князь насмешливо приподнял бровь, и Горазд вздрогнул.

«Он ведает, — уразумел отрок. — Ведает, что я лгу».

— Добро. Ступай, — Ярослав Мстиславич отвернулся от него и махнул рукой. Мальчишка заметил на ней свежую повязку; по утру князь ходил на капище окропить идолы своей кровью.

Вздохнув, Горазд склонил голову. Воевода велел ему молчать, и он молчал, не рассказал князю об их находке. Солгал ему. Диво, что язык тотчас не отнялся. Он едва заставил себя не броситься следом за Ярославом Мстиславичем, не признаться во всем. Но дядька Крут не напрасно остерег его болтать, и потому мальчишке не оставалось иного, как закусить щеку и проводить князя тоскливым взглядом. Вновь вздохнув, он нашел оставленное занятие — наконечники для стрел — и принялся их острить. Начатое следовало закончить.

***

Воевода сидел на лавке в клети, где разместили раненых, и держал в руках найденный оберег. Он пришел сюда подальше от чужих глаз, чтобы обдумать все в тишине. Много зим назад, когда он служил старому князю Мстиславу десятником в дружине, тот привел ему сопливого мальчишку. Своего бастрюка от теремной девки. Велел обучить владеть мечом и копьем, стрелять из лука. Обучить всему, что положено знать княжичу.