– Если у кого-то плохие условия, это не значит, что у тебя должны быть такие же. Тебе нужна мастерская, тогда не придется ездить к клиентам на дом и делать портреты в мастерской друзей.

– Мне так нравится, и друзья не возражают. Я прихожу, когда их там нет.

– Это ты только говоришь, что тебе нравится, – поставила она под сомнение мою искренность. – Думаю, что от просторной мастерской ты бы не отказалась. Я могу помочь. У меня знакомые сдают помещение для художников, оно сейчас освободилось, берут они недорого, с деньгами я помогу. Там все удобства: кухня, ванная, ты даже сможешь там ночевать.

С чего это столь внезапные щедрость и забота?

– То есть ты хочешь меня выселить, чтобы, наконец, от меня избавиться?

– Не говори глупостей!

– Ты же сама так сказала там, у театра.

– Что за дурная манера искажать мои слова! Я этого не говорила.

– Ничего я не искажаю. Ты сказала, что тебе нужна свобода и, – я съехидничала, – ты же мечтаешь перерезать ненавистную тебе пуповину.

– Не упрощай, я имела в виду, что тебе пора перестать держаться за мамину юбку, ты взрослый человек.

– Мам, тебя прямо заклинило на этом. О какой юбке идет речь, если я сама устраиваю свою жизнь, сама зарабатываю.

– Опять ты про зарабатываю! При чем здесь это? Я о другом говорю. Ты, как ребенок, всюду за мной ходишь: куда я, туда и ты. Сегодня явилась в театр, не спросив, не стеснит ли это меня. Так не делается. Я же не прихожу на вечеринки твоих друзей: «Здрасьте, я мама Вероники!» Мать и дочь не могут всю жизнь ходить за ручку. Зачем за мной бегать, если мы дома видимся.

– Ты хоть сама слышишь, как бредово это звучит?

– Ладно, закончим этот бессмысленный разговор. Ты, как всегда, ничего не понимаешь.

– О’кей, поняла, больше не буду нигде появляться и дорогу в твой театр забуду!

– Не ерничай! – одернула она. – А насчет мастерской все-таки подумай и не затягивай, а то помещение уплывет.

– Ты на самом деле хочешь мне помочь?

– Что за вопрос! Конечно, хочу. У тебя столько работ, скоро места для них не хватит. Ты сама говорила, что художнику нужен простор.

– Я про другой простор говорила, не про помещение.

– Не суть важно, – с недовольством произнесла она, разглядев в моем замечании нравоучение. – Кстати, хотела спросить про один рисунок, – она указала на портрет Стаса, – кто тебе позировал?

– Никто, это вымышленный образ, – смутилась я. – Почему ты спрашиваешь?

– Напоминает одного человека.

– Вряд ли, я же его выдумала и рисунок еще не закончила. Когда закончу, по-другому будет выглядеть.

Врать было неудобно, но проще, чем я предполагала.

– Да, наверное, мне показалось, – произнесла мать. По тону ее голоса я поняла, что она мне не поверила. Неужели она знакома со Стасом?

Квартира Стаса, просторная, стильная, современная, выглядела как оформленная напоказ. Осторожность и рассудок я потеряла, но убить во мне художника не под силу даже бушующей страсти – меня покоробили картины на стенах. Не сами картины, а то, что их подбирали под цвет диванов, кресел и постельного белья в спальне. «Дизайнер выбирал, чтобы все сочеталось», – сказал Стас. Царапнуло разочарование, что не во всем мы с ним совпадаем – вкусы у нас разные, а хотелось верить, что мы как две одинаковые скульптурки из одной и той же формы для литья. Разочарование я тут же погасила: не надо мне придираться. Не буду навязывать ему свое мнение и советовать покупать картины не под цвет мебели. Пускай украшает свое жилище, как хочет. Не все повесят у себя дома шедевр, если он не радует.

Обстановка в его квартире безукоризненная, но мертвая.

– Идеальная чистота, – похвалила я. – Кто все это убирает?

– Одна женщина приходит.

– Квартира выглядит совсем новой.

– Она и есть новая, я недавно ее купил. – Он улыбнулся. – Поможешь мне ее обжить?

Сама не ожидала, что с невероятной скоростью, не успев себя удержать, я, как под гипнозом, залезу в ловушку – иначе не назвать нахлынувшую на меня бурю чувств. Ловушка не сравнимая ни с чем, что было у меня прежде, – упоительная, наполненная страстью и страданиями. Даже в страданиях я черпала счастье. Я могла бы заполнить эпитетами целую страницу, но все равно не сумела бы передать в полной мере то, что испытывала. Сколько всего написано и создано о любви, все про нее известно – поле это вспахано-перепахано, как и искусство. Так я считала, пока не потеряла голову. Если любишь сердцем, венами, нервами, всем, из чего состоишь, если трепещет каждая жилка внутри тебя, когда видишь любимого, то веришь, что только тебе известно, что такое любовь. И не важно, если это иллюзия, если «поработил» душу созданный тобой в уме образ – любовь внутри тебя, она тебе принадлежит, она твое детище.

От Стаса я сходила с ума: от звука его голоса в трубке, от его голубых глаз – холодных на людях и теплых, когда он был со мной; от его рук, сильных, крепких – с какой нежностью обнимали меня эти руки! По утрам я просыпалась с мыслью: скоро его увижу. Если он был занят, все дни ждала с тревогой: вдруг снова что-то ему помешает. Ожидание – самое невыносимое: то какие-то непредвиденные обстоятельства, то аврал в его компании. Подробно о своей компании он не рассказывал, ограничивался кратким «строительная», еще сказал, что он инвестор, но уточнять не стал, а я не лезла с вопросами, поскольку заметила, что вопросы он не особенно любит. Да и не столь важно, что он строит и инвестирует – лишь бы он всегда был рядом. Страсть к нему поглотила меня, превратила в одержимую и слепую. Любовь к матери, запертая внутри меня, не находящая отклика, неудачные отношения с бывшим бойфрендом вылились в любовь к Стасу. Положительным было только одно: я стала спокойнее реагировать на придирки мамы, и она, заметив это, тоже слегка притихла. Я часто ловила ее пытливый взгляд, но, верная себе, она ничего не спрашивала – чем меньше знаешь, тем проще, никакой ответственности, как она проговорилась однажды.

Любовь к Стасу – стихия, сметающая все на своем пути. Любовь-болезнь. Осознала я это довольно быстро, однако не могла ничего с собой поделать.

– Он точно женат, – заключила Нора, когда я наконец все ей рассказала. До этого я довольно долго хранила свой секрет.

– Нет, этого не может быть, я бы тогда догадалась, – слукавила я. У меня самой мелькали подозрения, но я их гнала и уговаривала себя, что накручиваю, нельзя быть столь мнительной. Самоуспокоение плоховато действовало. Когда все чувства обострены до предела и ловишь все тонкости в поведении любимого, не только мнительным становишься – проницательным тоже. Не путать бы одно с другим.

– До чего ж ты наивная! Все улики налицо. Смотри, по уик-эндам он занят, бесконечные проблемы на работе, со своими друзьями он тебя не знакомит, про его родителей вообще молчу. Он хоть сказал, кто они такие?

– Они пенсионеры, живут в Новосибирске, – промямлила я.

– Не мешало бы проверить, мало ли что он наплел. Мутный он. Ты бы в Интернете порылась.

– Рылась, но там только его однофамильцы, я особо и не искала, противно было слежкой заниматься.

– Это не слежка, а разумный подход. Я уверена, что он там есть, тем более если у него свой бизнес. Сейчас все в соцсетях.

– Не все, меня там нет.

– Дремучая ты все-таки, отстала от времени. Без соцсетей себя не раскрутить, я тебе сто раз это говорила. Наверняка Стас понимает это лучше, чем ты. Спроси у него в лоб, в каких он соцсетях. Скажи, что ты его нигде не нашла.

Доказывать ей, что я не дремучая, у меня другой подход, я не стала. Сколько бы мы ни спорили, переубедить друг друга не сможем. Пусть считает, что я «пещерный человек».

– Не буду спрашивать, ему не понравится, что я его проверяю.

– Конечно, проверяешь. Он должен это понимать, сам же наверняка всех проверяет. Еще неизвестно, чем он занимается, и про свою фамилию мог наврать, раз ты его не нашла. Может, он бандит.

– С какой скоростью ты сделала вывод: женат, врун, бандит. На бандита он совсем не похож, – не согласилась я.