Но скучал я не по накрытым столам и ужинам, всё это прекрасно умел делать сам, много лет жил один. Не хватало какого-то человеческого присутствия, что ли, того внимания, что Лера давала мне. В последние месяцы мы даже не спали в одной постели – таково было мое условие, но она была рядом, в любой момент я мог позвать – и она беспрекословно выполнила бы любое мое желание. Но головой я понимал, что чем дольше затягиваю расставание, тем хуже будет нам обоим. В общем, можно сказать, что я пытался спасти нас от ужасного финала.

В этом одиночестве, которое сам себе организовал, я проводил вечера и выходные, если не дежурил. И однажды получил приглашение на встречу одноклассников – ну, надо же, я уже и забыл, сколько лет назад окончил школу, у меня и сын уже отучился, и тут вдруг материализуются какие-то одноклассники. Сперва я не собирался никуда идти – зачем, когда я вряд ли даже вспомню большинство из тех, кто там будет. За прошедшие десятилетия я привык общаться с совсем другими людьми, у меня были друзья, никак не относившиеся к моему прошлому. Но потом почему-то передумал, решив, что в любой момент смогу встать и уйти, если мероприятие покажется совсем уж скучным или невыносимым.

Собирались в кафе недалеко от здания школы – оно было там, кажется, еще в то время, когда мы учились в старших классах, мне даже смутно казалось, что и с Машкой я там был пару раз. Через три дома от школы стоял и дом, в котором я вырос, и квартиру в котором продал после смерти отца, отдав все деньги сыну. В этом районе я не был достаточно давно, хотя и находился он совсем рядом с моим новым адресом. Но что мне было делать здесь – когда не стало отца и не осталось вообще ничего, что могло бы связывать меня с этим местом?

Разумеется, кого-то из бывших одноклассников я узнал, кого-то – нет, но Валерку Михеева, конечно же, увидел сразу, едва вошел. Выглядел он потрепанным и каким-то жалким, постоянно сутулился, как будто старался сделаться меньше. Чувствовалось, что в жизни его не всё в порядке. И что-то подсказало мне, что он сегодня непременно найдет повод обвинить в своих неудачах меня – за то, что увел у него Машку. Даже не сомневался я в тот момент, что встреча на кладбище что-то в его голове всколыхнула…

Вечер покатился своим чередом – бывшая староста класса, когда-то красивая, стройная Наташка Колоскова, превратившаяся теперь в необъятную бабищу с пережжёнными белыми волосами, коротко рассказала о тех, кто уже, увы, не смог быть здесь, потом вспомнили учителей, какие-то старые школьные приколы… В перерыве я вышел на улицу покурить – октябрь в этом году выдался необычно теплым, сухой асфальт вокруг кафе был чисто выметен, а небольшой газон вычищен от опавшей листвы. Но пахло в этом октябре какой-то безысходностью, что ли… Как будто всё вокруг пыталось донести до меня простую мысль – Мари больше нет. Машки нет больше и уже никогда не будет, смирись.

– Есть зажигалка? – раздалось за спиной, и, повернувшись, я обнаружил Михеева, шарившего по карманам.

Я протянул ему зажигалку, он прикурил, вернул ее мне и, затянувшись, спросил:

– Как жизнь? – словно мы не виделись буквально неделю назад…

Я пожал плечами:

– Потихоньку.

– Работаешь?

– Да.

– Ешь, пьешь, спишь нормально? – каким-то странным тоном продолжил Валерка, глядя на меня с ненавистью.

– Слушай… – я выбросил окурок и сунул руки в карманы брюк, словно боялся не проконтролировать их движения в случае чего. – Давай я тебе в последний раз скажу – не пытайся меня зацепить, это ничем хорошим для тебя не закончится. Еще на кладбище сказал – хотя бы ради нее прекрати это. Машка таких разборок не выносила.

– Ее больше нет, – жестко отрезал Валерка. – Ты в этом виноват.

– Ну, конечно, – вздохнул я. – Рак – это ж вроде половых инфекций, да? Конечно, я виноват.

– Если бы не ты со своими извращениями, она была бы со мной!

Ну, вот что в этот момент я должен был сделать? Врезать ему по морде? В сотый раз объяснять, что… а, собственно, что именно? И почему я должен отчитываться, оправдываться? Машка выбрала меня – это было ее право, ее решение. И наши совместные увлечения были тут ни при чем. Уверен – даже овладей Михеев в свое время всеми техниками садо-мазо, бондажа и прочего, Машка никогда бы с ним не была. Об этом и думать-то было смешно. Уж если на то пошло, то и со мной она не была бы только из-за Темы. И с Олегом потом не ушла бы только из-за более мощных практик. Ей нужно было чувствовать уважение к тому человеку, к которому она поворачивалась спиной, подставляя ее под плеть. Уважение – как минимум, а о чем говорить в случае с Михеевым? Он ее даже в постель сам уложить не смог.

Я повернулся и, молча обогнув Валерку, пошел в кафе, но он перехватил меня за рукав:

– Постой! Я хочу просто поговорить.

– Отпусти, – коротко приказал я, не поворачиваясь, и почувствовал, что Валерка рукав выпустил. – О чем я должен говорить с тобой? О Машке? Нет, не буду – это принадлежит только мне. О твоих проблемах? Я не психолог. О чем еще? Мы никогда с тобой, Валера, не общались особо, и единственной общей темой у нас оказалась Машка. Но – ее нет больше.

– Ты не понимаешь…

– Конечно, не понимаю. Какого черта ты столько лет носишься с фантомом женщины, которая тебя даже не любила? – сказав это вслух, я вдруг понял, как выгляжу в глазах того же Севера, например. А вот точно так же, как сейчас Михеев – жалким, потерянным и страдающим по тому, чего у меня никогда не было.

Я решительно отогнал от себя эту мысль, потому что подобное сравнение мне совершенно не понравилось. Да и было всё совсем не так. Машка была моей много лет, моей – целиком, полностью, до последней клеточки. Она принадлежала мне вся. А Валерка, каким-то чудом урвавший мизерный кусочек в виде случайного секса, всерьез думал, что владел ею.

Он вдруг полез в карман и вынул две небольших фотографии – черно-белых, явно любительских, формата «девять на двенадцать» – и протянул мне.

– Что это? – машинально взяв снимки, спросил я.

– А ты сам посмотри, – и он отвернулся, докуривая сигарету.

На первом снимке они сидели на диване – Валерка держал Машку на коленях и выглядел так, словно вот-вот умрет от свалившегося на него счастья. На второй была Машка и еще неудачно обрезанный профиль какой-то девчонки, ее я не знал. Машка, закинув руки, поднимала вверх волосы и смотрела куда-то в потолок. Длинная тонкая шея, профиль, темные – явно от помады – губы, чуть прикрытые глаза. Моя Машка…

Фотография была склеена из нескольких обрывков, держалась на скотче с обратной стороны, и я почему-то сразу понял, что это было делом рук Валеркиной дамы сердца. Это я тоже проходил – Ника однажды разорвала в клочки карандашный набросок, найденный у меня в сумке, и я точно так же склеивал его по кусочкам.

– Ну и что? – равнодушно бросил я, возвращая фотографии Михееву.

– Ничего, – он снова убрал их в карман. – Хотел, чтобы ты это увидел.

– Думал, что мне будет больно?

– Не знаю… мне бы было.

Я вынул телефон, открыл галерею и протянул Валерке:

– Ты не знаешь, что такое боль по-настоящему, по-взрослому. И если не боишься, можешь посмотреть.

Он нерешительно взял телефон и бросил взгляд на первую открывшуюся фотографию – обнаженная Машка сидела спиной к объективу на разобранной постели и, потягиваясь, точно так же поднимала руками вверх волосы – совсем как на том старом снимке, который Валерка только что убрал в карман. Я даже помнил, когда и где снимал это – на даче, летом, сразу после получения диплома.

Он перевел затравленный взгляд с телефона на меня, и я протянул руку, чтобы забрать, но Валерка вдруг сделал шаг назад:

– Нет, погоди… у тебя наверняка есть еще. Я… хочу посмотреть.

– Да ты мазохист, Михеев, – пошутил я, выбивая из пачки новую сигарету и понимая, что мы тут застряли. – Идем хоть на лавку тогда сядем, что ли, у меня два операционных дня подряд было.