— А теперь, дорогая, рассказывай, — приказал тихо он, взгромоздясь на стул напротив.
Лиза подняла на него свои потрясающе красивые зеленые глаза и начала:
— Это мой дядя Вадим. Ненастоящий дядя, муж маминой сестры. Он... педофил. Его осудили, но по другой статье, он сидел, но недолго. О том, что он извращенец вообще речи не было. Что-то там за неисполнение, превышение.. точно не помню. Да и не знала я толком. Понимаешь? — Илья молча кивнул, напряженно рассматривая что-то важное над головой Елизаветы. — На всех праздниках он сажал меня на колени и лапал. Я долго никому ничего не говорила — в моей семье мне бы не поверили. А когда его взяли, Вадима, то я рассказала отцу, и меня тогда выпороли. Решили, что я захотела его окончательно изничтожить. “Человек оступился, а ты!” — произнесла Лиза баском и поморщилась. А потом вдруг громко всхлипнула и продолжила: — Он приходил, когда я была дома одна... у него откуда-то были ключи. Трогал меня... просил раздеться... раздевался сам... потом отца уволили, и он стал постоянно сидеть дома. Вадим приходил с бутылкой, и не одной. Отец засыпал, а он снова... Я тогда перенесла свои вещи на лестницу, знаешь, между девятым и техническим этажом есть такая площадка, там никто не ходит...
Илья не знал и знать не хотел. Он вцепился в столешницу, не замечая, что пальцы его уже побелели от напряжения.
— Отец умер, когда мне было тринадцать. Дядя Вадим уговаривал маму позволить ему с женой забрать меня себе. Хотел оформить опеку. Он ведь учитель, уважаемый человек, у него приличная семья, только детей нет. А мама одна не прокормит школьницу. Мама отказалась. Он ушел. Потом... Потом в школе был скандал. Его арестовали. Судили. Мы были тогда в суде, не чужой человек ведь. Представляешь, я все время надеялась, что осудят его за то самое, ну... ты понял. А нет. Что-то там он украл вроде как, незначительное. И попался. Девочки его сдали, его ученицы. Я вот теперь думаю: может он и их тоже? Они просто сделать с ним больше ничего не смогли. Ему когда зачитывали приговор, он смотрел на меня. Потом когда его уводили, он оглянулся и прошептал мое имя. Его выпустили потом, я уже уехала. Я ведь совсем забыла про него, Илья, — Елизавета подняла на него свои невероятные глаза. — Я забыла, что где-то есть реальный мир. Я забыла, что за пределами базы есть люди... нехорошие люди... этот ужас, меня просто парализовало, как тогда, в детстве. Я думала, что забыла. Но сейчас я помню и его руки, и даже запах из его рта. Я взрослая женщина, но я боюсь, Илья. Как будто я снова становлюсь шестилетним ребенком.
Илья не выдержал, сгреб ее со стула, прижал к себе.
— Ш-ш-ш, хорошая моя, я здесь. Никто тебя больше не обидит, слышишь? Я рядом. Я убью его, Лиза. Я его просто убью, и ты никогда его больше не увидишь. Поплачь, маленькая, поплачь. Выплесни это.
Лиза судорожно рыдала, уткнувшись ему в грудь. Рыдала о своем детстве, о загубленной юности, о том, что ей уже так много лет, а она так и осталась одна. Страх перед мужчинами она заглушала наукой. Только недавно она начала ощущать себя женщиной, начала выздоравливать, а тут снова эта встреча отбросила ее на много лет назад.
Она и сама не понимала, зачем рассказывает это Илье. Разве можно такое рассказывать мужчине, тем более тому, который так тебе нравится?
— Я тебя не боюсь, Илья, — шептала она. — Ты большой и сильный, но ты такой хороший! Двух мужчин я не боялась с самого начала: тебя и твоего отца. Хотя его все другие боятся до дрожи.
Упоминание об отце очень не понравилось Илье. Если бы он не был уверен, что Лиза девственница, то сейчас бы ревновал гораздо больше. Хотя и сейчас в глазах темнеет, как он представит, что между отцом и Лизой могло что-то сложиться. А ведь могло и еще как! Удивительно, как Кощей пропустил такую красавицу! Илья гладил Лизу по волосам, таким прохладным, таким гладким и думал о том, что Кощею не место в его кухне и в Лизиной голове.
А еще он знал, что такие вещи лучше всего лечатся хорошим качественным сексом. Если ее сейчас отпустить, она снова замкнется в себе еще на несколько лет.
21-2
Говоришь, не боишься, девочка? Не боишься большого и сильного Илью? Правильно, он никогда женщин не обижал, ни словом, ни делом. Об одной только мысли, что Лизу придется все же лечить хорошо ему знакомым и действенным способом, у него даже в глазах потемнело. Нет, так нельзя. У нее все впервые. Хотя... девственность в двадцать восемь — уже нечто болезненное.
Он мог понять асексуальных, природой обиженных женщин, монашек, идейных, но Лиза! Да она же само искушение! Она целуется как богиня! Ее потрясающие ноги... нельзя с такими ногами оставаться монашкой. Изгиб крутых бедер, высокая грудь. Прятать все это за детскими страхами — куда больший грех, чем прелюбодеяние. Она создана для того, чтобы гореть в объятьях мужчины, чтобы плавиться от страсти, чтобы таять в его крепких, горячих руках. Нет, не в чьих-то других. Только в его, и плевать, что это противоречит всем его жизненным принципам.
Лиза перестала вздрагивать, вытерла слезы красивой узкой ладонью и взглянула из-под ресниц на Илью. Странное у него лицо, будто окаменевшее. И смотрит на нее так пристально. На ее губы потемневшими глазами, словно... словно хочет поцеловать. И не только поцеловать.
Илья ее хочет.
Самое время, Лиза.
Хватай его, пока тепленький. Пока твоего запала хватает на это безумие, пока злость на себя и свою никчемную жизнь жжет изнутри как стручок красного перца. Сегодня хочется смыть с себя чужой сальный взгляд и воспоминания о чужих руках, а как это сделать иначе? Клин выбивается клином. Завтра она пожалеет, но это будет завтра.
Первая потянулась к его губам, прикоснулась легко, тронула языком. Почувствовала, как окаменели его плечи под вспотевшими отчего-то ладонями. Прости, Кощеич, потом, если сможешь, — прости, но сегодня ты мое лекарство. Горькое или сладкое… совершенно не важно. Забралась под его толстовку ледяными руками, поймала губами судорожный вздох, почувствовала, как его ладони мягко скользнули по ее спине, огладили ягодицы, и застонала ему прямо в рот.
— Лиза-Лиза-Лиза, — прошептал Илья тихо. — Что же ты делаешь, девочка? Со мной что ты делаешь?
Что ответить ему? Лиза рвано вздохнула, подобрала даже слова, но… влажные прикосновения на губах ее остановили. И правильно, слова здесь лишние. Грохот сердца в ушах гремел древними музыкальными ритмами. Лиза открывалась навстречу мужчине, совершенно бесстыдно себя предлагая. Впуская его, отвечая неловко, но страстно.
И судя по ошалелому взгляду Ильи, ему это нравилось. Краем глаза Лиза отстраненно заметила, как на пол упала любимая чашка хозяина дома. Его руки неторопливо скользили по бедрам все выше, задирая несчастную юбку, трещавшую по разрезам. Ладони уверенно легли на ягодицы, крепко сжали, подхватили… и Лиза вдруг оказалась усажена на край барной столешницы. Не размыкая губ, Илья одним плавным движением стянул с нее блузку, благо, что расстегивалась она спереди. Ну как расстегивалась: россыпь оторванных пуговиц весело зазвенела по мрамору пола.
На мгновение оторвавшись, мужчина расправился с тонким кружевом, целомудренно прикрывающем грудь, и сжав зубы выдохнул, увидев ее обнаженной.
— Да ты преступница, Лиза! — рыкнул тихо. — Как можно прятать такое?
— Бери… — простонала в ответ, выгибаясь, откидываясь назад.
Второй раз просить нужды не было. Изнывая от ласки Лиза стонала, шипела сквозь зубы какие-то витиеватые ругательства на латыни. Илья только тихо смеялся, терзая ее наслаждением. Никуда он уже не торопился, полностью захватив инициативу. Ловил неумелые женские руки, пытавшиеся содрать с него так мешающую им обоим одежду. Лиза вывернулась, в нетерпении кусая его за плечо, уже чуть не плача.
— И как мне с тобой сдерживаться? — громко фыркнул Илья. — Рехнуться же можно!
И сам себе противореча, был нежен. Даже слишком. Из них двоих, сходящих с ума посреди светлой кухни, именно Лиза чувствовала себя развратной и совершенно бесстыдной. Илья ни на секунду не потерял себя в этом поединке. А она даже не помнила, как оказалась на низеньком мягком диване. И как Илья раздевался, не видела. Только его поцелуи и руки умелые, нежные.
