Всё это видел только он, привычно обнажая содержимое земли, сделав в уме работу тысяч людей с их экскаваторами, лопатами и щёточками. Пока раскопано было только четыре места: дом правителя, кусочек базарной площади с фонтаном и две крыши. Людей не было, люди оставили город — и старик представлял, как теперь учёные годами будут спорить — почему. Город был маленький, но тогда людей было куда меньше, и городом называлось то, что нынче считается деревней. Город был как бы сам по себе, отделен от всех и отделён от жителей.

Вдруг старик ощутил странное беспокойство — ему показалось, что земля двигается. Это движение напоминало землетрясение, только очень небольшое и растянутое во времени. Он был свидетелем двух страшных землетрясений в сорок восьмом и шестьдесят шестом и десятка маленьких, но это явно было не землетрясение.

Он побежал не к лагерю, а к раскопу.

Старик всмотрелся в камни, и увидел, что они дрожат и движутся.

Сзади к нему подошёл ученик, зачарованный этим зрелищем.

Камни дрожали и постепенно пропадали из виду.

Сначала старику казалось, что они, как кроты, закапываются глубже, но потом он увидел, что они становятся прозрачнее. Весь город начинал движение, постепенно пропадая из глаз — и здесь, на поверхности, и внутри холма.

Старику впору было впасть в отчаяние, но он пришёл в восторг — спокойный и яркий восторг наполнял его душу.

Перед ним был настоящий кочевой город, и оттого он так долго не мог его найти. Он обнаружил кочевника случайно — видимо, во время остановки. Вот, отдохнув, он уходит, уходит медленно и скоро совсем уйдёт.

Старик думал о том, что город сильнее людей, которые живут в нём, это существо более высокого порядка — и вот он движется сам по себе. Есть города осёдлые, а этот оказался кочевником.

В этот момент он до конца ощутил, что чувствовал неизвестный народ, начиная протяжную песню об оставленном рае. Город оставил их, и они пустились в странствие за ним.

Старик стоял на краю раскопа и чувствовал себя старым капитаном, который увидел, наконец, кита удивительной белизны. Кита невозможно поймать, можно только увидеть, и запомнить навсегда. Вот он уходит вдаль, пуская струю воды вверх, будто прощаясь.

Зелень, сады, журчание воды в фонтане, крики верблюдов и ослов, смех женщин и крики детей — всё становится призрачным и смешивается с землёй.

Город сам выбирает, что ему нужно, а что нет, и люди счищаются с него, как ракушки с днища корабля. Не кочевники оставили город, а город покинул их, ушёл по делам, не заметив воплей и плача.

Старик уже стал свидетелем чуда, а большего ему не нужно было.

Ему только немного было жаль, что жизнь его кончается, и он не успеет всё это записать.

Холм дрожал, рядом прыгал, как дурак на пожаре, его непутёвый ученик.

Его старому археологу стало даже жаль.

Когда он, старик, уйдёт вслед за этим городом, ученику придётся волочить на себе груз славы и объяснений.

А пока ученик орал и подпрыгивал.

И в такт ему стал кричать маленький ослик старика.

15 августа 2022

Крылья Родины (День авиастроителя. 15 августа)

За окном пело радио.

Радио висело на столбе и выводило тонким мальчишечьим голосом песню о Родине. Яков Михайлович разглядывал пейзаж, реку с одинокой байдаркой и совершенно не слышал пения. Некоторое время назад по отношению к нему была допущена несправедливость, и он оказался погружён в совершенно другую жизнь. Правда, почти сразу же к нему вернулся кульман и карандаши. В этой новой жизни, полной несправедливости, он делал бомбардировщик в странном здании за двумя оградами. На стене этого здания висел такой же колокольчик громкоговорителя, и Яков Михайлович много раз жаловался начальству, что радио мешает работать. Но он был человек подневольный, и его жалобы уносил ветер. Ему даже сказали, хохотнув, что радио исчезнет, если получится бомбардировщик.

Бомбардировщик получился, но задолго до этого Яков Михайлович приучил себя не обращать внимания на внешние звуки. Он даже не помнил, что там произошло с этим колокольчиком.

Его самолёты летали, лишённые имени отца — фамилия и так-то была похожа на смешное прозвище, а его особое положение не дало им ни одной буквы из его забавной, почти детской фамилии.

А пока перед ним был изгиб реки, байдарка, движущаяся по течению, деревни вдали и заводской дым, наплывавший на реку.

Сегодня его вызвали к вождю и снова велели делать самолёт.

Самолёты всегда нужны стране, особенно когда она находится во враждебном окружении. А этот самолёт был нужен для того, чтобы прорвать это окружение, лететь долго, и наконец, капнуть бомбой в самое логово врага. Теперь уже не надо было много бомб, кое-где хватило бы одной.

И вот ему поставили задачу. Яков Михайлович честно сказал, что не знает, как сделать такую машину — это было во второй раз в жизни. Первый раз он признавался в своем незнании в то время, когда к нему была допущена несправедливость. Яков Михайлович и тогда и теперь сидел за столом зелёного сукна, но нынешний был гораздо больше и на нём не было подозрительных пятен. Вождь ходил сзади и злился.

— А вот враги знают, — и вождь зашелестел какими-то бумагами. — Они знают, а вы нет. Поэтому вы сделаете копию.

Яков Михайлович уже делал копию чужой машины. Несколько лет назад ему велели сделать такой же самолет, что был тогда у друзей, стремительно становившихся врагами. Он скопировал его с точностью до винтика, сохранив даже гнездо у сиденья для банки с газированной водой. Точно так же, как в случае с репродуктором он много раз обращался к начальству, говоря, что конструкцию можно улучшить, но каждый раз ему отвечали, что ничего улучшать не надо.

И Яков Михайлович сделал, как ему велели — даже гнездо для банки он сделал таким же — два и шесть десятых дюйма, потому что бывшие друзья все считали в дюймах.

Сейчас вождь сказал, что чертежи есть, и нужно просто сделать такой же самолёт, как тот, что может прилететь издалека и капнуть чернильную кляксу на карте Родины. Только копия, если что, полетит в другую сторону.

Яков Михайлович даже не спросил, можно ли в этот раз улучшать конструкцию.

Он не видел в копировании ничего постыдного. Постоянное повторение — залог продвижения вперёд. Только глупцы надеются сделать что-то принципиально новое: новое — это всегда доработанное старое. Его друг из прежних времён был художником и убеждал его тогда, что нельзя приобрести мастерство, пока не перерисуешь половину Эрмитажа. Теперь не узнаешь о подробностях метода — поручика, забывшего про кисти, расстреляли в двадцатом году.

Нет, чертеж всегда только повод.

Все дело в другом — в материалах. Если бы даже из-за океана пригнали пароход с алюминием, проводами, резиновыми прокладками и еще миллионом разных материалов (так бывало раньше, в пору дружбы с будущим врагом), и то перед ним стояла бы сложная задача. Но таких материалов не было, и задача попросту не имела решения.

Пауза длилась, как новый срок несправедливости. Его коллега и соперник, тоже создатель больших самолётов, как-то по секрету рассказывал, что вождь норовил взять с него честное партийное слово, что всё получится. Рассказывал он это в неприятном месте, где вершилась несправедливость, и тогда-то Яков Михайлович задумался над тем, что важнее — бумаги с печатями или честное слово.

Ему велели идти, он и пошёл.

Дверь кабинета неслышно затворилась за ним, и чёрная машина понесла его через рассветный город к заводу. Он и жил на заводе — когда с ним случилась несправедливость, жена ушла. Для детей он умер, прежняя жизнь кончилась.

И теперь он смотрел на реку, не видя её. Мысли складывались внутри герметичного пузыря в голове, не испытывая никаких неудобств. Он прикидывал, кому и что поручить, хотя не видел ещё чертежей.

Чертежи привезли вечером двое.