— Беда с этими бильярдистами, лучше б я поехала тогда на чемпионат по бриджу — вздохнула Наталья Александровна. Но ей действительно был интересен этот клуб, во главе с хозяином, которого никто не видел. То есть его не раз фотографировали, но, закрыв модный журнал, всякий любитель светской хроники не мог припомнить его лица. Ну, да был на снимке какой-то, в отличном костюме… Однако, если у читателя хватало упорства вновь открыть ту самую страницу, он понимал — да, ничего особенного… И лицо с фотографии окончательно испарялось из его памяти. Вот костюм был точно прекрасный.

Ночью ей снова приснился кошмар. Перед ней, среди пустыни под фиолетовым небом, шла толпа людей, и у каждого вместо головы был бильярдный шар. И хорошо ещё, что ей не приснился главный кошмар её детства. Тогда родители взяли её в Парк культуры, и уже была съедена вся сахарная вата, уже щёки были покрыты липкими потёками лимонада, как случилась катастрофа: сломался аттракцион — сорвалось со своего насеста гигантское колесо обозрения. Давя всех и набирая ход, промчалось оно по аллее, как роковое яйцо, и рухнуло в реку.

В то мрачное время власть скрывала всякую массовую гибель своих граждан, и о бешеном колесе написали только в новое время. Однако Наталья Александровна с детства разлюбила круги и овалы и в своих школьных тетрадях рисовала только угловатые фигуры.

Но этот кошмар приходил теперь редко — и веские объяснения своему освобождению Наталья Александровна нашла сразу в нескольких женских журналах.

Всё вытеснилось, всё стало хорошо — но неосознанный страх перед шарами ещё не окончательно покинул её.

Беда в бильярдном клубе была ощутима, как запах гари на свежем пожарище. Никто, однако, не торопился открыть рот. Более того, члены клуба ходили по коридорам, многозначительно улыбаясь (Уж мне-то Дмитрий Петрович, всё известно — как и почему, но знаешь ли ты об этом? Допущен ли ты к тайне?) и пытались сделать вид, что все по-прежнему. Кии сновали над столами, грохотали шары, сыплясь в лузы. И всё так же лился по бокалам французский коньяк.

Всё замерло в ожидании перемен — кошка по прозвищу Мышка, не мигая, смотрит на уборщицу, что в нарушение правил заглянула в холодильник, Наталья Александровна застряла в дороге, и её немецкая машина, похожая на обмылок, стоит между трейлером и автобусом. Маркёр лежит в морге, и в горле у него застрял белый костяной шар. Хозяин клуба, гроссмейстер бильярдной игры Шаров, сложив пальцы, смотрит, как прокурорский работник возится с казённым магнитофоном для допросов.

Всё остановилось, находится в затишье перед бурей, застряло на своих путях.

И у кантора Макарова слова застряли в горле, потому что кантор Макаров сидит в бильярдном клубе, но нет у него на лице многозначительности, а только одна тревога. Тревога наполняет его, потому что он прикоснулся к тайне, но не знает, что с ней делать.

Оттого в этот час два незадачливых парных поклонника — Макаров и Петерсен — встретились в баре бильярдного клуба.

Всё же они дружили. Ухаживание за одной женщиной странно сближает мужчин, особенно если для обоих оно неудачно.

А пока Петерсен пересказывал новый роман. Роман этот был модным чтением последнего месяца. Популярный писатель, тем не менее, не появляющийся на публике, а фотографирующийся исключительно в глухом мотоциклетном шлеме, выпустил новую книгу. Там рассказывалась подлинная история Сталина, вместо которого похоронили другого человека.

Сам Сталин надел армяк, взял в руки посох — и Берия выпустил его в мир через маленькую железную дверь в стене. Сталин прошёл под рекой из Кремля на Болотную площадь, когда-то носившую имя знаменитого разбойника Стеньки Разина, и отправился по Руси искать правду.

— Я где-то это читал, — перебил его Макаров, но Петерсен не слушал.

— Сталин в своём странствии пишет книгу «Пароксизм и вопросы мирознания», которая расходится в тысяче списков. Объявляются последователи — бывший фининспектор Лев Матвеев бросает под ноги пачку налоговых деклараций и начинает проповедовать.

А Сталин, ничего этого не зная, идёт пешком к эвенку Турухану, видя по пути заброшенные стройки и неоконченную магистраль Салехард-Игарка. Турухан — это друг Сталина по ссылке и каторге, разумеется, в царское время. Потом в честь эвенка Турухана, который подарил ссыльному Сталину заячий тулупчик, чтобы тот не замёрз, впоследствии был назван целый край.

Но Сталин не доходит до конечной цели своего пути совсем чуть-чуть, всего несколько тысяч километров, и воспаление легких унесет его в могилу на неприметном полустанке между Смоленском и Ранниенбургом…

Наконец, случайные слушатели покинули их, и Макаров, которому не было дело до современной литературы, начал рассказывать.

Вчера вечером Макаров подобрал портфель сумасшедшего Маркёра. Вещи Маркёра собирали в специальный пластиковый мешок прокурорские работники. Там был сувенирный кий, кусок зелёного сукна, оправленного в деревянную рамку, и полдюжины кубков с загадочными письменами на боках. Среди вещей сумасшедшего Маркёра был его портфель. Портфель оказался старый, со сломанным замком — и вещи из портфеля водопадом полились на пол перед прокурорскими.

Отчего-то среди них оказался старинный будильник «Дружба» с гордо поднявшим хобот русско-индийским слоном. Будильник, выпрыгнув из портфеля, зазвенел и бильярдным шаром упрыгал под стол.

Но был пойманы и будильник, и раскатившиеся карандаши, и прокуренная трубка. Их собрали и, пронумерованные и описанные, предметы мёртвой чужой жизни исчезли в недрах казённого мешка.

Уже собравшись уходить домой, Макаров уронил зажигалку — дорогую, памятную; потерять её было бы жалко. Опустившись на четвереньки, он заметил книгу маркёра, что упала дальше, и, видно, кто-то носком ботинка загнал её под диван.

Название книги поразило его. «Книга Могил Введенского кладбища» — вот во что складывались закорючки на муаровой обложке. Макаров, повинуясь непонятному желанию, вернее, удивительному для него озорству, сунул книгу под мышку и унёс домой.

Теперь, с изменившимся лицом, с которым обычно бегут к пруду, Макаров рассказывает о содержании книги своему знакомцу.

Постепенно раздражаясь несерьёзностью слушателя, Макаров угрюмо смотрит на Петерсена.

— Напрасно я эту книгу взял, совсем напрасно. Почитал её в туалете и понял — зря.

— Что — зря?

— Зря, что в туалете.

— Да ты ж, Кантор, любишь в сортире читать.

— Эта такая вещь, которую нельзя не только что в туалете читать, а просто трогать страшно. Это ведь не о могилах книга, а о наших желаниях и желаниях тысяч людей. Да не только о желаниях, а о том, как их исполнить, — Макаров еле сдерживал страх.

Петерсен только захохотал, опираясь о кий. Но Макаров не обратил на это ровно никакого внимания.

— Дело в том, что наши желания суетны и бестолковы. А исполняются только выстраданные желания, мне ещё в одном фильме это запомнилось. Вася, ты возьми эту книгу, почитай, и поймешь, как суетны наши желания. А ещё ты поймешь, как легко исполнить желание другого, и как трудно исполнить желание своё. Вот посмотри на нас с тобой…

Петерсен смотрел на приятеля, улыбаясь. Макаров в его глазах был в целом славным малым — но со странностями. Поэтому, когда Макаров протянул ему растрёпанную книгу Маркёра, Петерсен только ухмыльнулся. Он саркастически заметил:

— Как-то пафоса много, ты слишком торжественно об этом говоришь, будто Чингачгук Большой Змей, решивший объявить войну дилерам… То есть, деливерам. Ну, этим, как его… Делаварам.

— А иначе говорить о ней невозможно — только возвышенно. Я бы и шляпу даже снял — на твоём-то месте.

Петерсен поправил на себе бейсболку. Он не снимал её нигде, разве что в сауне.

— Чё, и руки помыть?

— Руки всегда полезно мыть, Петерсен. Ты глупый какой.

— Ноги помой, — Петерсен вытащил зубочистку и демонстративно стал ковыряться во рту.