Страшилища сгрудились вокруг и принялись омерзительным образом гудеть, подталкивая его к ложу. Саркис сопротивлялся, но бахромчатые конечности-ленты оказались невероятно сильными; они смыкались вокруг него, влажные, холодные и скользкие, словно щупальца осьминогов. Ложе не выглядело таким уж опасным, да и существа, несомненно, всего лишь хотели на свой лад оказать человеку гостеприимство. Но Саркиса терзал ужас, – так больной в горячке принимает своих докторов и сиделок за безжалостных палачей.

Последние крохи самообладания покинули его, и художник завизжал и принялся в ужасе отбиваться. В густом насыщенном воздухе собственный голос звучал до странности громко, оглушал его самого, превращался в какое-то непотребное чревовещание, и барахтающемуся Саркису казалось, что все его усилия – напрасный сизифов труд.

Очень аккуратно, но решительно существа опустили его на ложе. В ужасе ожидая непонятно чего, Саркис не оставлял попыток вырваться. Двое созданий переплели бахромчатые концы своих ленточных конечностей, словно пальцы, прижимая его торс к ложу, а двое других точно так же обездвижили его ноги. Плавая в воздухе над самым полом, они надежно удерживали художника, словно доктора, привязавшие к койке буйного пациента.

На глазах у совершенно беспомощного Саркиса еще двое существ поднялись к красному небу и исчезли за стенами башни. Немного погодя он оставил тщетные попытки вырваться, но плоских холодных щупалец мучители не убирали.

Жуткую пытку невозможно было измерить земным временем. Багряные небеса давили, опускались прямо на Саркиса – все ниже, все тяжелее; загадочные барельефы на стенах тревожили, в них чувствовались хитроумные, неземные скверна и страх. Казалось, там злобно щерятся и глумливо ухмыляются демонические рожи, мерзостной жизнью трепещут в потоках красного света безликие горгульи.

Небеса зловеще запылали. Невыносимо медленно гигантское солнце вскарабкалось в зенит и целиком заполнило собой круглую дыру наверху чаши-башни. Чудные барельефы вспыхнули в два раза ярче; инопланетные чудовища и горгульи, истекающие ядовитым рубиновым светом, сводили с ума лежавшего с открытыми глазами Саркиса, и он опустил веки, чтобы не видеть всего этого, но выжженный мозг все равно разъедала безжалостная, растравляющая краснота. Наконец его окутала глубокая тьма, он словно погрузился в медленные свинцовые воды Леты, тонул, тонул в них, а за ним по-прежнему гнались горящие багряные кляксы; потом сознание окончательно покинуло его.

Очнулся Саркис в каком-то странном оцепенении, опустошенный и одурманенный, как будто его нервную систему начисто выжгло жестокое буйство красноты. С трудом, точно в кошмаре, он разомкнул веки и увидел похоронно-фиолетовое небо. Вместо багряного солнца там зависла такая же яркая лиловая звезда-близнец, и в круглой дыре виднелся отрезанный от нее стеной башни скорбный ломоть.

Саркис никак не мог собраться с мыслями, они разбегались в разные стороны, но в нем креп бесформенный страх перед чем-то непоправимо неправильным и зловещим. Четверо существ по-прежнему удерживали его своими конечностями-лентами, и, повернув голову, он заметил еще нескольких, паривших возле ложа. В их ловких щупальцах, гораздо более гибких и умелых, чем людские руки, были зажаты разнообразные странные предметы.

Заметив, что Саркис очнулся, существа подплыли ближе и протянули ему гладкие и продолговатые штуки, похожие на плоды. Один поднес к его губам мисочку с вязкой жидкостью, которую, по всей видимости, следовало выпить.

Увидев этих жутких существ, вконец остервенелый и ошалевший Саркис вновь скорчился от ужаса. В траурном фиолетовом свете они казались мертвенно-бледными кадаврами из иной вселенной. Лиловое солнце истекало неизбывной меланхолией, безотрадный свет заливал изогнутые стены, омывал чудовищные барельефы. Гудение существ, которые, несомненно, пытались хоть как-то утешить и обнадежить Саркиса, казалось ему преисполненным тяжкого ужаса погребальным плачем. Он отверг предложенные напитки и пищу, закрыл глаза и замер под бременем обрушившегося на него беспросветного безумия.

Последовавшее вполне укладывалось в картину этого кишевшего призраками умопомрачения. Существа переплели свои ленты, подхватили Саркиса, вынесли из башни, точно в гамаке, и потащили куда-то по бесконечно длинной дороге. Время от времени он открывал глаза и видел безобразные растения, что покачивались в фиолетовом мареве, будто водоросли в океанских течениях.

Наконец существа спустились по крутому склону, словно еще глубже нисходя в беспросветную преисподнюю, и очутились в каких-то катакомбах. Вокруг сомкнулись ловушкой наклонные, мертвенно-голубоватые, мерцающие стены.

Саркиса притащили в огромный зал, где стояли разнообразные приспособления, показавшиеся его смятенному разуму пыточными инструментами. Еще больше он разволновался, когда плоские пленители растянули его на светлой плите из некоего минерала с небольшим углублением в центре; сбоку и спереди к плите примыкали странные устройства, и все это напоминало дыбу средневекового палача.

Тело Саркиса сковал твердокаменный страх; задохнувшись от ужаса, он даже не сопротивлялся. В дьявольском голубом свете прямо над ним парил один из мучителей, другие выстроились вокруг каменной плиты в кольцо. Парящее существо положило свою среднюю бахромчатую конечность прямо на рот и нос Саркиса, и от этого прикосновения художника словно прошил электрический разряд. Лицо постепенно заледенело: сначала лоб, потом и вся голова, шея, руки, тело. На него как будто воздействовали странной, притупляющей все чувства силой, холод сменился онемением, он уже не ощущал ничего и совершенно отстранился от ужаса и омерзения, причинявших ему столько мучений. И вот уже, не тревожась и не думая ни о чем, Саркис наблюдал, как существа снимают с него одежду и прикладывают к его телу зловещего вида диски и утыканные иглами пластинки, соединенные с каменной плитой.

Для него это все не имело ни малейшего смысла, и каким-то чудом, а каким – он и не пытался понять, происходящее еще больше отдалилось, померкло, будто Саркис уплывал куда-то прочь отсюда (и от себя самого) в другое измерение.

Он очнулся – как будто родился заново. В обстановке чувствовалась некая странность – так странен мир для новорожденного младенца, – но боль и страх совершенно прошли. Вокруг во вновь открывшемся пространстве не наблюдалось и не слышалось ничего противоестественного или угрожающего.

Впоследствии, когда Саркис научился свободно общаться с жителями Млока, те объяснили ему, что сочли необходимым подвергнуть его уникальной и весьма серьезной операции: она затронула нервную систему и органы чувств, изменила восприятие и даже некоторые подсознательные функции, облегчив таким образом мучения, испытываемые им из-за визуальных картин и вибраций планеты, к которым был совершенно не приспособлен человеческий организм. Вначале жители Млока не поняли, как он страдает, поскольку сами во время своих путешествий адаптировались к новым мирам без труда. Но, едва осознав, чтó с ним происходит, они тут же поспешили смягчить боль с помощью достижений сверхчеловеческой науки.

Саркис так никогда и не понял до конца, что именно с ним сотворили, но в результате ему неким невыразимым манером открылся абсолютно неведомый доселе спектр чувств. Хозяева этого мира пожелали сделать так, чтобы он слышал, видел и воспринимал почти то же, что и они сами.

Пожалуй, самая серьезная метаморфоза произошла со зрением. Саркис различал теперь новые, сверхъестественно нежные и прекрасные цвета. Багряный дневной свет, который поначалу едва не свел его с ума, теперь воспринимался как чистый оттенок, для которого у него не нашлось названия, – Саркис ассоциировал этот цвет с изумрудно-зеленым. Свет фиолетовой звезды-близнеца больше не вгонял в тоску и чем-то отдаленно напоминал бледно-янтарный.

Он стал иначе воспринимать форму и объем. Тела и конечности существ, которые раньше казались ему почти двумерными и пугали своим чудовищным уродством, теперь поражали множеством изящных граней и изгибов и как будто открылись ему в еще одном, совершенно новом измерении. Смотреть на них было приятно, как бывает приятно смотреть на хорошо сложенного человека. Растения, здания и пейзажи больше не казались жуткими и противоестественными.