Здесь нужно сделать одну оговорку. Читатели, наверное, спросят: а зачем нам знать о том, что было в старых переводах? Дело в том, что, открыв интернет в поисках этого рассказа, вы в первую очередь найдете именно «Лягушонка» Михаила Энгельгардта: он выложен во многих бесплатных электронных библиотеках. Он же переиздается и в разнообразных сборниках, продается в магазинах. А ведь этот текст написан до 1912 года и лишь чуть подредактирован после революции. «Гоп-Фрог» Бальмонта тоже переиздается. А вот более поздние версии – «Лягушонка» Норы Галь и «Прыг-Скок» Владимира Рогова сейчас немного труднее найти, нужно знать, что ищешь.
Сравним теперь переводы небольшого фрагмента из новеллы. Карлик предлагает королю и его семи министрам нарядиться на карнавале обезьянами и напугать придворных дам. Как выглядят орангутанги, никто в Европе толком не знает, поэтому шут советует вымазаться дегтем, а вместо шерсти приклеить нитки льняной кудели, или пеньки.
Шут говорит:
Сходство будет настолько поразительное, что все собравшееся общество примет вас за настоящих диких зверей («Лягушонок-Попрыгун»).
А может быть, он говорит так:
Вы будете до того похожи, что никто и не подумает, что вы не настоящие обезьяны («Последняя шутка»).
Какие разные варианты! Но оригинал один:
The resemblance shall be so striking that the company of masqueraders will take you for real beasts.
Хорошо видно, что в первом случае перевод почти дословный, фраза выглядит сложной, книжной. Во втором – текст упрощен и перестроен так, что речь карлика звучит понятнее.
Все переводы: и старые, и новые, различаются по этому признаку. Тем, кто хочет в этом убедиться, покажем одну витиеватую фразу автора – и разные попытки ее перевести.
Итак, оригинал. Карлик убеждает министров, что не перья, а именно льняная кудель подойдет для костюмов обезьян:
Some one of the party suggested feathers. The suggestion was at once overruled by the dwarf, who soon convinced the eight, by ocular demonstration, that the hair of such a brute as the orang-outang was much more efficiently represented by flax.
Думаю, все, кто читает по-английски, сейчас почувствовали себя на месте тех самых американских студентов. В длинном предложении – четыре части, усложненные пассивные обороты, три предлога by, книжный стиль.
Посмотрим, как справились переводчики.
Кто-то из общества подал мысль употребить перья, но она была сейчас же отвергнута карликом, которому удалось очень скоро убедить этих особ, что по внешнему виду шерсть такого животного, как орангутанг, может быть представлена более верно посредством пеньки.
Длинно, сложно, непонятно? Вы наверняка скажете, что этот перевод старый, и не ошибетесь. Это анонимная версия 1885 года («Гоп Фрог»). Но посмотрите, как решил эту задачу другой дореволюционный переводчик («Скакун-Лягушка», 1908 год):
Тут один из присутствующих предложил облепить весь костюм перьями. Но карлик решительно воспротивился этому предложению, доказав наглядно, что обезьяньи волосы гораздо ближе можно подделать с помощью льна.
Пассивные обороты исчезли, на их месте – предложения, более привычные для русского повествования (карлик воспротивился, волосы можно подделать). Оборот by ocular demonstration превратился в короткое наглядно.
А вот следующая попытка («Последняя шутка», 1927 год):
Одному из них пришло в голову прибегнуть к перьям, но карлик не согласился на это и уговорил восьмерку, что пенька лучше всего заменит шерсть орангутанга.
Текст стал еще короче, а ситуация описана все та же.
Похожие изменения происходят и с иностранными словами. В переводах, близко следующих за оригиналом, они сохраняются. Например, рассказчик говорит, что весельчаки часто люди полные, поэтому худощавые шуты встречаются редко:
A lean joker is a rara avis in terris.
Автор сам дает пояснение к этому латинскому выражению, которое означает «редкая птица на земле». Такое же пояснение вместе с латинским выражением дает Константин Бальмонт и другие ранние переводчики. Однако в «Последней шутке» 1927 года переводчик уже обошелся без латыни:
Одно скажу: тощий шут – это редкий гусь.
Вытеснение «сложных» переводов упрощенными в 20-30-е годы ХХ века неслучайно. Ненадолго отвлечемся от текста Эдгара По и поясним причины. В бурное дореволюционное время издавать переводы мог каждый, кто имел деньги и желание. А переводчиками становились самые разные люди. Вот что писала Тэффи в 1911 году в фельетоне «Переводчица»:
Каждую весну раскрываются двери женских гимназий, пансионов и институтов и выпускают в жизнь несколько сотен… переводчиц. <…> Выйдет девица из института, сунется в одну контору – полно. В другую – полно. В третьей – запишут кандидаткой.
<…> Поплачет девица, потужит и купит два словаря: французский и немецкий. <…> Трещит перо, свистит бумага, шуршит словарь… Скорей! Скорей!
Главное достоинство перевода, по убеждению издателей, – скорость выполнения.
Да и для самой переводчицы выгоднее валять скорее. Двенадцать, пятнадцать рублей с листа. Эта плата не располагает человека к лености.
Трещит перо.
«Красавица была замечательно очаровательна. Ее смуглые черты лица были невероятны. Крупные котята (chatons – алмазы) играли на ее ушах. Но очаровательнее всего была ямочка на подзатыльнике красавицы. Ах, сколько раз – увы! – этот подзатыльник снился Гастону!»
Бумага свистит.
«Зал заливался светом при помощи канделябров. Графиня снова была царицей бала. Она приехала с дедушкой в открытом лиловом платье, отделанном белыми розами».
Все реже и реже шуршит словарь. Навык быстро приобретается».
Часто у перевода вообще не было ни корректора, ни редактора. Из-за этого появлялось много версий, которые просто копировали оригинал и допускали грубые ошибки. Даже переводы Константина Бальмонта не избежали этой участи. Например, выражение interjectional gait (судорожная, дергающаяся походка карлика) у Бальмонта переведено так: его походка как бы напоминала знаки междометия. Какой у междометия (типа ах или увы) бывает знак, и как его может напоминать походка, непонятно. Дело, видимо, в том, что междометие по-английски – interjection. Внимательно рассмотрев книжку издательства «Скорпион», я убедилась, что текст Бальмонта никто не проверял: и переводчиком, и редактором был он сам1.
Многие читатели согласятся: что-то подобное творилось с переводами и на рубеже 90-х и нулевых в нашем новом веке. Потерявшие работу советские служащие в годы перестройки брались за переводы, и деньги нередко получал тот, кто успел перевести первым. На редакторов издатели вообще не хотели тратиться. Рядом на полках магазинов оказывались работы совершенно различного калибра: и чудесные вещи, и корявые копии с ошибками.
