Последнее – уже не мысли, а общее, не закованное в слова, ощущение, возвращавшее все на круги своя… на один и тот же круг: берег… рыбина… Хорек… солнечный ореол вокруг головы свидетельницы…
Сквозь заросли потянуло свежестью. В Никиных ушах плеснуло – то ли от речки, то ли – сквозь годы – от первой, незабвенной Жанниной выдры… Вот. Еще… Еще раз… Неужели… Понемногу обрастающее новыми дворами Хрипотино несколько лет назад вынудило выдр уйти. Неужели вернулись?.. Почему бы и нет: село́ все ж таки далеко, лес нехожен, тропа заросла…
Пробравшись сквозь стену зелени, осторожно раздвинув руками последние перед рекой, длинные, узкие, то ли спускавшиеся откуда-то сверху, то ли поднимавшиеся снизу, стебли, Ника черпанул глазом блеснувшую воду… «Выдрина горка» (обычный холм), горбившаяся чуть левее, была пуста… Выпрямляясь, вышагивая из зарослей, он замер на месте: тот же звук, тот же всплеск прозвучал близко и явственно… Вслед за волночками, пущенными руками невидимого пловца, – там, внизу – рыжеватая копенка волос с полунамокшими, наполовину темными, свисавшими в воду прядями выплыла на открытое место в пяти шагах от берега. Здесь, под бережком, была мель. Одновременно, синхронно: пловец и соглядатай, один – вырастая над водой, другой – приседая и уходя в гущу зелени, поменялись ролями: один возник, другой исчез из виду… «Дура-а-ак…» – прозвучало в Никиной голове относившееся то ли к его метнувшемуся прочь, то ли к тут же (сквозь стебли) вернувшемуся на место, потерявшему управляемость взгляду. «Выдрина горка…» – мелькнуло среди разбегающихся мыслей.
– С утра маялось, – отворачиваясь, указывая в небо за речкой, негромко, но так отчетливо, как бывает только над водой, произнесла выдра. – Гроза идет.
Поверивший на слово, не глянувший на небо Ника был занят одним… раз уж он рассекречен… – лихорадочным поиском выхода из положения, какое речная его визави посчитала возможным, начав этот с ним диалог, в этом своем виде…
– Ох, и влупит!.. Хорошо – мопед, а то б – самое время тикать…
…переворачивающем Никино сердце, разделяющем жизнь на до и после. До этой улыбающейся в его сторону, и… и…
– Погоди, «Ижа» из района пригоню, – раздалось из-под горки в двух шагах от Ники, и без того раздавленного происходящим, теперь и вовсе окаменевшего…
– С меня и «Верховины» вполне хватает.
– Не-е. Пора тебе на «Ижа».
– Это почему?
– Седло ширше.
– Дурак.
Глубоко дыша ртом, Ника медленно возвращался в реальность… Не рассекречен…
– Дурак-дурак, а дело знаю.
– Точно смываться надо. Глянь.
– Но не гремит?.. А, Жанка? Не гремит?
– Загремит – будет поздно.
Медленно разгоняя ногами воду, рассеянно оглядывая берег, наяда проследовала под горку, скрывшись из виду.
– Не ссы, Маруся, я Дубровский, – разнеслось над водой.
– Я Леву люблю. В-витя…
– И я Леву люблю… По стенке мог размазать? Мог… Мог?..
– М-мог…
– То-то… Ленин сказал делиться. Поделись улыбкою своей, и с тобою тоже… случись, кто поделится… Поделится?..
– Он – т-такой… Особый…
– А я-то, по простоте, думал: особый – заика… Не в службу, а в дружбу, Жанка: как ты их различаешь, когда не болбочат? Какой особый – какой нет, а? По мне так – два сапога пара: судака от мудака не отличат. Точно, Жанка. Выбрала из двоих которого – не мычит, и вся любовь. И ворота́ чтоб – в ворота́, далеко не бегать. О! Я понимаю!
– Заику – жалко. Дерганый, пуганый… А Лева никого не боится.
– Да? А хошь, кто из нас завтра вот тут, на этом месте, кого отмудохает, тот дальше с тобой и будет. Голыми руками, без балды…
На полпути от горки к лугу соскочив с тропы, по пояс ввалившись в прибрежную зелень, Ника продрался к воде!.. Огибающая песчаный бережок река, мирно серебрясь у ног, с середины водной глади и дальше – на глазах наливалась темно-сизым… В ту самую минуту, когда полные теплой влаги Никины очи… казалось, навсегда потерявшиеся где-то за речкой, на том берегу… пересохнув, ожили нехорошим блеском – какая-то сила, всосав барабанные перепонки и выждав мгновение, всадила в образовавшийся вакуум торжественно-грозный разряд!.. Сильнейший порыв ветра, толкнув в грудь, отбросил от воды не устоявшего на месте Нику! Забыв, зачем он здесь, испуганно озирая черное, в последней стадии помрачения, небо, разгребая руками заросли, вырвался он на тропу и сломя голову понесся к лугу!..
Солнце, уже не сиявшее над их насиженным рыбацким местом, вызолотило край неба за лугом. Гигантскую тучу, наклонившуюся к реке махрившимся краем, несло в сторону – туда, где недавно стоял над рекой он, Ника…
По частям вытащив из карманов Левкин перекус, испытующе глянув на брата, протянул бутерброд и огурцы:
– Это вм…м…место воды.
– Спасибо, – невозмутимо ответил Левка. – Как рыба?
– Убил.
Жуя, Левка едва заметно кивал. Мыслитель.
– Н…н…ну, так что? – позади брата опустившись на траву, сказал Ника. – Р…р…робот не будет думать?.. Смерть выск…к…какивает из воды?…
– Суть вещей и наша способность ее узреть…
– …Только не надо н…н…нотаций! – перебивая, рубанул рукой воздух Ника. – В…в…выскакивает или н…н…нет?
Взгляд обернувшегося Левки задержался на Никином лице…
– Наш мир, все, что мы видим вокруг… – каким-то другим, но опять не тем, не из их прежней жизни, тоном сказал Левка и замолчал.
– Н…н…ну!..
– Мир – куда больше того, что мы видим. И видим мы вовсе не мир, а ту его часть, на которую настроено наше зрение.
– Отк…к…куда ты это з…з…знаешь?! К…к…какими особыми г…г…глазами, которых нет у др…р…ругих, а только у тебя, ты это в…в…видишь?!
– И мы с тобой тоже, – игнорируя Никин натиск, продолжал Левка, – куда больше. Вопрос в подстройке зрения. «Зрения» – условно: всех органов чувств и сил мозга, способных воспринимать информацию. Для жизнедеятельности – того, что мы знаем о мире, достаточно.
– А для чего не д…д…достаточно?!
– Для информации.
– Что ты м…м…мелешь…
– Ты же спрашиваешь. Выскакивает или нет?.. Информация – ответы, а не наши с тобой вопросы. Мы думаем – вот: умирая, люди исчезают… телепат видит мысли… граница поверхности – линия. На самом деле, мы спрашиваем.
– То есть, линия – не г…г…граница п…п…поверхности?!
– Любая линия под микроскопом – шпала; какая из граней шпалы – граница поверхности? – как само собой разумеющимся поделился с братом Левка («Не может быть…» – вдруг прозвучало у Ники в голове). – Самое любопытное: эти наши вопросы, они – наши? Суть вещей, забирающаяся к нам сюда (ткнул пальцем Левка в свой лоб), спит и видит, чтоб мы прозрели. Информация хочет жить. Как Жаннины осы. Помнишь твое: «Она же тоже жить хочет»? Робот не будет думать на том простом основании, что при его изготовлении используют длину-ширину-высоту. И время. А мы с тобой мыслим потому, что сделаны во всех измерениях: и в этих четырех, и в остальных. Во всех сразу. А чтобы робота сделать во всех измерениях, надо в них проникнуть. А проникнешь – зачем тогда робот? Смерть не выскакивает из воды потому, что, глядя из других измерений, смерть и рождение условны. Потому что время и события – не везде. Время – у нас, здесь. На побегушках у длины-ширины-высоты. Откуда я это знаю? Какие у меня особенные глаза? Пара книг у нас дома с моего края стола. Не замечал? Хороший шрифт. Масса пояснений. Картинки. Пытаясь ощутить Вселенную сразу во всех ее направлениях, мы ведь не движемся, это не движение в его классическом понимании с его предельной скоростью. Но это движение. Вот, со временем – не так все и сложно. Так что, почему река может двигаться не оттого, что толкают сзади, а оттого, что тянут спереди, надеюсь, ясно…
«Не может быть…» – на мгновение упуская Левкину речь (но не самого Левку, нет), слышал Ника все тот же голос. Да, свой собственный, но…
Раскат грома заставил обоих вскинуть головы: ушедшая, было, туча, совершенно выпущенная ими из вида, успев развернуться, широким фронтом стояла за речкой, вытягивающимся сюда, к лугу, передовым краем ясно демонстрируя свои намерения… На глазах застывших, растерявшихся подростков несколько молний через равные промежутки времени ожесточенно вонзились в землю…