Щусева завораживал собор Рождества Христова. Он часто приходил под его своды, наслаждаясь огромным, всепоглощающим храмовым пространством. Четыре портика по шесть колонн в каждом, огромный купол на круглом барабане, впитывающий в себя дневной свет через все свои восемь окон, декоративный фриз, охватывающий соборные стены, украшающие интерьер фрески – всем этим юный Алексей готов был любоваться бесконечно. А как красиво был украшен собор на Пасху – Щусевы приходили на праздничную литургию всей семьей, дети терпеливо выстаивали службу, слушая церковное пение. Религиозность была присуща Щусеву с детских лет, по сути, определив одно из его главных предназначений – церковное зодчество.
А самый первый в Кишиневе каменный Покровский (Мазаракиевский) старообрядческий храм, что стоит на правом берегу реки Бык! Построили его в 1752 году на средства городского казначея Василе Мазараки. Щусев много раз слышал от матери передаваемую из в поколения в поколение легенду о том, как эта церковь появилась. Как-то еще во времена османского владычества на казначея настрочили донос. Ему предстояло держать ответ перед самим турецким наместником. Обычно после таких аудиенций домой уже не возвращались. И тогда Мазараки поклялся – если останется жив, то поставит на свои деньги храм. И чудо произошло – его пощадили, а вскоре в Кишиневе выросла новая церковь во имя Покрова Божией Матери. Со временем она стала еще и старейшим памятником архитектуры бессарабской столицы, хорошо сохранившим свои фасады и интерьеры, благодаря бережной реставрации.
Случайность это или нет – но пройдет совсем немного времени и профессиональные интересы Щусева сосредоточатся на вопросах сохранения и восстановления памятников церковного зодчества. Ярким примером выдающихся успехов молодого архитектора станет воссоздание древнего храма в Овруче. Но для этого надо еще окончить гимназию и Академию художеств, а пока Алексей часто бывает здесь – рядом с Мазаракиевской церковью к тому же бьет легендарный родник, воду из которого пил сам Александр Пушкин во время кишиневской ссылки. Теперь живоносный источник утоляет жажду Алексея Щусева.
А сколько раз проходил он под стоящей в центре города триумфальной аркой[14], построенной в 1840 году! Традицию воздвигать арки в честь военных побед на площадях двух столиц – Санкт-Петербурга и Москвы – ввел еще Петр I. Но и здесь, на краю Российской империи, в провинциальном Кишиневе была своя триумфальная арка, по сей день называемая «святыми вратами». Почему «святыми»? Да потому что вряд ли где есть еще такие врата, одновременно являющиеся и колокольной звонницей, имеющее под сводами огромный колокол весом в шесть с половиной тонн, отлитый из захваченных у турок артиллерийских орудий.
В гимназии, где с 1881 года предстояло учиться Алексею Щусеву, на уроках истории рассказывали о доблестных победах русского оружия над турецким. Триумфальная арка была символом этих побед. Возникла она благодаря генерал-губернатору Бесарабии Воронцову, ходатайствовавшему перед Николаем I об отлитии колоколов для кафедрального собора. Царь разрешил использовать для этого трофейные турецкие пушки, что хранились в Измаильской крепости. Там же, в Измаиле, пушки и переплавили в колокола. Но когда колокола привезли в Кишинев, обнаружилось, что в узкие проемы собора главному колоколу-великану никак не пройти. Вот тогда и решили выстроить не просто отдельно стоящую звонницу, а триумфальную арку, в чреве которой находился бы главный колокол. По большим церковным праздникам колокол «святых врат» первым возвещал благовест, вслед за ним вступали и колокольни других кишиневских храмов.
Щусев часто слушал звуки колокольного перезвона, рассматривая белокаменные резные пилоны арки с шестнадцатью коринфскими колоннами, увенчанными глазурированным карнизом. Второй ярус арки служил подспорьем для непременного элемента городской жизни – огромных часов, неумолимо отсчитывающих то время, когда гимназист Алексей Щусев покинет родной город и уедет в далекий и такой манящий своим великолепием Петербург.
Триумфальная арка-колокольня станет для Щусева первым и ярким примером того, каковым может быть воплощение в архитектуре военных побед огромного государства. Позднее он создаст свой нетленный проект памятника в честь победы в Великой Отечественной войне – станцию московского метрополитена «Комсомольская». И это также будет нетривиальное решение. Станция – не станция, а храм, украшенный фресками. Хоть колокола подвешивай. Насколько же важное влияние оказывает окружающая среда на взросление будущего художника!
Видел Алеша Щусев и бюст Александру Пушкину, который станет его любимым поэтом на всю оставшуюся жизнь. Бронзового Пушкина установили в Кишиневе в 1885 году через пять лет после открытия памятника в Москве. Деньги на него кишеневцы собирали всем миром, и он также выполнен по проекту Александра Опекушина, поскольку является авторской копией московской скульптуры. Вообще сей факт более чем ярко характеризует культурную среду Кишинева – ведь после московского это был второй памятник великому русскому поэту в Российской империи!
Но все же для европейской России Кишинев остается глухой провинцией, куда если и едут, то только по приказу. Примерно в это же время в Кишиневе жил художник Мстислав Добужинский, приехавший в Бессарабию прямо из столичного Петербурга. По удивительному совпадению, ему предстоит учиться в одной гимназии с Щусевым (а позднее – и расписывать Казанский вокзал). Вот что Добужинский вспоминает о своем детстве:
«Когда мы подъезжали к Кишиневу (был август), няня охала и ахала, видя, как зря “валяются” арбузы на полях. У нас этот плод был привозной и довольно драгоценный, тут же, как мы узнали, воз стоил один рубль! Я не отрывался от окна, и “обетованный юг” меня разочаровывал, все было плоско, выжжено солнцем, не было видно никаких лесов, росли только какие-то низкорослые деревья. Сам Кишинев показался деревней с жалкой речушкой (это после Невы…), я увидел низенькие домики-мазанки широкие улицы и страшную пыль (которая потом сменилась невылазной грязью), визжали и скрипели арбы своими допотопными дощатыми колесами без спиц, на этих “колесницах” возлежали черномазые молдаване в высоких барашковых шапках, лениво понукавшие невероятно медлительных волов: “Цо-гара, цо-цо”. Евреи катили тележки, выкрикивая: “И – яблок, хороших виборных моченых и – яблок”. Вдоль тротуаров, по всем улицам, тянулись ряды высоких тополей, всюду бесконечные заборы – плетни, и веяло совсем новыми для меня, какими-то пряными запахами.
У нас был нанят одноэтажный дом с высокой крышей, в котором мы и прожили целых два года. Там жили, как в маленьком поместье, – был большой двор и огромный фруктовый сад с яблоками, черешнями и абрикосами (“дзарзарами”, как в Бессарабии называли маленькие абрикосы). В саду был небольшой виноградник и парник. Летом сад был полон роз, красных и ярко-желтых, необычайно душистых. Отец сейчас же завел почти совсем помещичье хозяйство, о чем так страстно всегда мечтал. До чего все вокруг было другим, чем в Петербурге!
‹…› Осень принесла новые удовольствия, главным было – ездить в Архиерейские сады в окрестностях Кишинева, где монахи позволяли мне угощаться виноградом и есть, сколько влезет, и я ложился под лозу и, нагибая гроздь к себе и не отрывая, объедался этими сочными черными ягодами.
Наш сад, который летом стоял весь в розах, теперь был полон фруктов: у нас зрели райские яблочки, черешни, вишни, абрикосы и росло развесистое дерево с грецкими орехами – на него я любил забираться, чтобы срывать их зелеными для замечательного няниного варенья. Няня научилась также изготовлять в совершенстве засахаренные фрукты и пастилу – не хуже знаменитой киевской Эбалабухи”, а ее варенье из лепестков роз было настоящая амброзия. Вообще гастрономических удовольствий было много.
Аквариума и террариума, как в Петербурге, мы не завели, но в саду на свободе ползали большие черепахи, клавшие в землю продолговатые яйца, откуда вылуплялись миниатюрные черепашки с длинными хвостами; жил у нас также суслик и уж. Я продолжал ловить бабочек и жуков, поймал редкую мертвую голову, залетевшую в комнату, и даже, о счастье, мою мечту – бледно-желтого махаона»[15].
