Кто-то сейчас умирает в страшной агонии… Кто-то сейчас умирает в страшной агонии… Кто-то сейчас умирает в страшной агонии…

Вы верите народным пословицам? И я не верю. Не судить книгу по обложке? Ну здрасьте. Обесценивание труда художников и дизайнеров, во-первых. Полная чушь, во-вторых. Все только и делают, что судят книги по обложкам. Поверьте мне. У меня было ровно пять лет, чтобы убедиться в этом. С такой-то обложкой. С такой обложкой книгу никто читать не станет. Я бы и сам не стал, что греха таить.

С зубной щёткой во рту я подхожу к окну и распахиваю его настежь. Холодный ветер заглядывает в комнату и, не найдя там ничего интересного, продолжает свой бесцельный путь. Непроглядный туман отвесной стеной закрывает от меня весь мир, и на душе почему-то становится спокойнее. Стоя полуголым на границе двух климатических зон, я покрываюсь мурашками, но закрывать окно не хочется. В этом тумане в моменте скрываются ответы на все мои вопросы, стоит только протянуть руку, стоит только сделать шаг…

Но самоубийство – не выход. Не хочется лишний раз расстраивать маму.

Понимаю, что вода до сих пор льётся из крана вхолостую. На пороге ванной останавливаюсь и смотрю на шумный поток, считая про себя утекающие в никуда литры, рубли, минуты. Моим внукам будет, за что винить деда. Моим внукам? Для внуков сначала нужны дети, а дети, как я слышал, всё-таки появляются не из капусты. Бросаю беглый взгляд, который затягивается на несколько минут, на зеркало, и проблемы моих внуков как-то сразу перестают меня волновать. Двухнедельная небритость и бока на ранней стадии свисания совсем не играют моей внешности на руку.

Лучше бы детей находили в капусте.

Обрывки тумана всё ещё висят в воздухе, когда я подхожу к окну во второй раз уже без зубной щётки, – только мелкая дымка ползёт по мокрому после ночного дождя асфальту, хватая спешащих на работу за ноги.

Вдалеке, в тонкой щели между двумя серыми панельками, одинокий луч света борется с остатками сил тьмы, а через секунду к нему на помощь приходит целое солнце, против которого у ночи нет и шанса.

Ни для кого не секрет, что мысли до и после рассвета – это совсем разные мысли.

Из коридорного зеркала на меня смотрит уже другой человек. Я даже готов признать, что всё-таки довольно хорош собою, если опустить некоторые детали. Даже знаю, сколько именно деталей надо опустить. И дело тут не в раздвоении личности, а в люстре, которая сохранила только одну лампочку из шести. Вот бы везде было такое освещение – и для окружающей среды полезно, и людям с некоторыми деталями не так некомфортно пребывать в социуме.

Не самооценка – американские горки. То возносится вместе со мной до небес, то опускается на самое дно, где меня встречают рыбы-капли, с умным видом говорящие мне что-то, только я не могу разобрать ни слова: не знаю рыбьего языка.

Экран ноутбука загорается и спугивает из комнаты остатки ночи. Мои намерения ясны и весьма серьёзны: недолго думая, я начинаю вбивать в строку поиска что-то вроде «знахарки поблизости». Браузер сам подсказывает мне окончание запроса – в своём желании я не одинок.

Никогда бы не подумал, что поблизости проживает столько целительниц и колдуний, готовых излечить меня от любой болезни, не потребовав номера страхового полиса, а спросив лишь номер банковской карты. Анонимные доброжелатели создали целый сервис, где по щелчку мыши мне открылись все тайны доселе скрытого от глаз колдовского мира. Удобно.

Кто-то даже оставляет отзывы определённым знахаркам, а некоторые даже оставляют положительные отзывы. Некая Ольга К. благодарит знахарку Алевтину за излечение от астмы, Оксана П. восхваляет целительницу Прасковью, которая на фотографии – в серёжках в форме эмбрионов, за избавление от «дурного» запаха изо рта, Михаил У. боготворит таинственную Гертруду за спасение сына от проказы (будь это письмо, я уверен, весь лист был бы покрыт солёными разводами), Глеба З. излечили от зуда в подмышках, Людмилу К. вытащили из депрессии, Николая В. отогрели от хронического озноба. Там есть всё: чахотка, чесотка, лишай, инсульт, инфаркт, грибок, диарея, ожирение, анорексия, шизофрения, непереносимость лактозы, аллергия на запах собственного пота… И там есть все: Иоанн, Иоанна, Иоаннина, доктор Штульц, его брат-близнец, совсем на него не похожий, вдова покойного барона Вяземского, обретшая после смерти мужа редкий дар, Василина, Афродита, Серафима, Мелисса, Клавдия, две Клеопатры, Люсия, Урсула, Евангелина… На этом я заканчиваю только с первой страницей.

Выбрать кого-то одного из этого многообразия невозможно. С каждой фотографии на меня смотрит человек, окутанный бледно-оранжевым дымом, обвешанный амулетами и оберегами всевозможных форм и размеров, с кривыми жёлтыми зубами, бледной кожей, сальными волосами и хитро прищуренными глазами. Мне кажется, я могу чувствовать запах благовоний и табака, исходящий от них, даже сквозь экран.

Вторая страница, четвёртая, шестая, двадцать вторая… Я уже жалею, что вообще взялся за это, но убеждаю себя, что хоть что-то за свою жизнь мне нужно довести до конца, даже если этим чем-то окажется выбор знахарки.

Двадцать восьмая страница. Анна Викторовна Галицкая. Я натыкаюсь на её профиль, когда на улице уже совсем посветлело. Женщина на фотографии одета в строгий чёрно-белый костюм, и серёжки в её ушах даже не достают до плеч. Область вокруг ясных глаз не замазана чёрной тушью, а зубы за полуоткрытыми в лёгкой улыбке губами ровные и белые, но не искусственно-белые, как у голливудских звёзд, а природно-белые, как у тех, кого не любят стоматологи.

Отзывов у Анны Викторовны нет, как и оценок вообще. Это подкупает. Анна Викторовна – чистый лист.

Я всегда принимаю важные жизненные решения за долю секунды и через мгновение уже наслаждаюсь звучанием размеренных гудков, раздающихся из динамика телефона.

– Слушаю, – незнакомый голос удивительно мягкий. Такой мягкий, что невольно начинаешь скучать, когда он замолкает. – Алло?

Я забываю, что во время диалога говорить надо обоим.

– Алло! – получается громче, чем я планировал, и мне представляется, как человек на том конце провода рефлекторно отдёргивает трубку от уха. – Доброе утро!

– Доброе, – она вздыхает. – Вы по делу или так?

Только сейчас понимаю, что ей, наверное, каждый второй звонит ради шутки.

– Я, – прочищаю связки от скопившейся там за время молчания слизи, – я бы хотел записаться на приём.

– Это не больница, чтобы записываться на приём, – из динамика раздаётся щелчок зажигалки, а затем тихий шорох медленно выдыхаемого дыма.

– Ну, как это у вас называется? Сеанс?

– И не сеанс, – её голос убаюкивает.

– Занятие?

Она смеётся, и я невольно смеюсь в ответ. Так мы и сидим, смеясь, целую минуту, а может и все пять, – два крошечных человечка, разделённые километрами научного прогресса.

– Ладно, назовите Ваше имя и удобное время – запишу Вас на приём… – она снова затягивается.

– Никита, – почему-то мне хочется, чтобы меня звали как угодно, но только не Никитой.

– Никита? – возможно, её голову посещает та же мысль. Общаешься вот так с человеком, ничего не предвещает беды, а потом выясняется, что его зовут Никита. – А время?

– Могу хоть сейчас, – смотрю в окно и вижу сидящего на подоконнике голубя: одним глазом он изучает содержимое моей комнаты. Круглый зрачок крутится в глазном яблоке и не останавливается ни на секунду. – Ну, вернее, через двадцать минут.

– Хорошо, тогда жду Вас через двадцать минут, Никита, – знахарка бросает трубку.

«Никита…» – почему-то сижу со счастливой улыбкой на лице. Некоторые люди могут просто говорить – этого будет достаточно. Её голос звучит у меня в голове. Мягкий, в меру низкий, тягучий, живой. Меня накрывает приятной тяжестью: я бы остался в этом положении навсегда.

«…жду Вас через двадцать минут, Никита», – хорошо.

В голове молнией проносится осознание: она ждёт меня через двадцать минут. Она ждёт меня! Резко вскакиваю со стула, на секунду перед глазами – мозаика. Чуть кружится голова, но это мелочи жизни. Главное – не опоздать. Ни в коем случае нельзя опоздать.