– Хватит.

– Я не желаю тебе зла, Мэл.

– Вы просто не понимаете, когда нужно остановиться, я знаю.

Неспособная слушать всё это и дальше, я прохожу мимо него, оставляю его позади и прежде, чем осознаю, куда именно иду, уже оказываюсь в спальне, в которой почти не нахожусь. За исключением тех моментов, когда мне нужна собственная одежда, вся хранящаяся в стоящем здесь шкафу. Но это единственная комната, где можно запереться. Я здесь только ради этого, и всё. Мне просто нужно время наедине с собой. Голос внутри меня говорит, что Олдридж может уйти и уехать, но я фактически его не слышу. Ведь я всё для себя определила и решила. Тогда, две недели назад. В ту единственную ночь. Что в Теллурайде для этого мужчины нет и не может быть никого подходящего. Его слова… Его почти что прямота кажется мне невероятной чушью. Такому, как он, судьба быть с какой-нибудь моделью, а я совсем на неё не похожа. Я, конечно, не коротышка и не дурнушка, но со мной вряд ли захочется сходить в ресторан, в кино или в театр, или ещё куда-нибудь, где есть другие люди. Я ничего не ношу столь же часто, как джинсы, и вряд ли мне повезёт отыскать на одной из вешалок хотя бы давным-давно вышедшую из моды юбку, не говоря уже о красивом платье. Не то чтобы это имеет сильно большое значение, учитывая отсутствие особых развлечений в этом городке. Да и в Теллурайде ситуация немногим лучше. Но суть остаётся прежней. Рано или поздно весь этот регион приестся Олдриджу из-за своей скуки и статуса чуть ли не вымирающей местности. Но со мной не всё так прозрачно и очевидно, поэтому ни гипотетически, ни практически я не хочу быть сдерживающим фактором, когда он созреет вернуться туда, откуда изначально появился. Женщиной, от которой он бы и рад уже наконец отвязаться, но воспитание не позволяет.

Так скажи ему, что хотела и думала лишь о сексе, и что запретишь себе вспоминать и не будешь тосковать, и дело с концом, шепчет всё тот же голос. Но в этот раз он кажется мне жестоким и бессердечным. Произносящим страшные и злые вещи. Направленные в том числе и против меня самой. Я словно беглец, вырвавшийся из клетки и из-за решётки, но осознавший, что тюрьма осталась внутри него, и всё совершённое было по сути бессмысленным. Весь проделанный по направлению к свободе путь. Ты пытаешься вдохнуть её, но ничего не выходит. Потому что ты уже привязалась. К человеку, к вызываемым им эмоциям. К тому, как чувствуешь себя, находясь рядом с ним или просто не переставая думать о нём, какое бы расстояние вас не разделяло. Это не просто жажда тела. Пусть и привлекательного. В глубине души тебе вряд ли нужно только оно. И в реальности ты действительно знаешь, что он никогда тебя не трахал. И не использовал. Это ты хотела видеть всё лишь в таком свете. Так было бы гораздо проще. Но всё иначе. Всё точно так, как сказал он. Он знает тебя. Не всю, но значительную твою часть из того, что обычно содержится внутри и не видно постороннему взгляду. А снаружи… Снаружи и тем более. Последнее ты и вовсе допустила сама. Единолично и сознательно. Твоя уверенность в собственной незначительности тут ни при чём. И его внимательность в сочетании с зорким взглядом тоже.

Я обнаруживаю Олдриджа сидящим на краю дивана сразу же, как только выхожу из комнаты. Но, не зная, как воспринимать то, что он по-прежнему тут, застываю посреди шага и цепляюсь за дверную ручку, будто только она может помочь мне разобраться.

– Вы ещё… здесь?

Тон моего голоса словно решает всё за меня, когда звучит удивлённо и вопросительно, с целым букетом сомнений, кажущимся слишком большим и внушительным, чтобы на них все нашлись чёткие и однозначные объяснения. Чтобы Олдридж вообще захотел их мне давать. Визуально он выглядит готовым к этому, но наряду с этим в его облике есть и что-то поникшее, выдающее страдание. Эта душевная обнажённость доставляет мне лишь немыслимую боль. Его бронзово-коричневые волосы растрёпаны гораздо больше обычного. Я представляю, что Олдридж, возможно, терзал их и тянул отдельные пряди, таким образом пытаясь унять стресс и напряжённость. Борясь с эмоциями, которые вполне могут быть ему неподвластны. При мне он впервые так морально открыт. Относительно него у меня есть лишь подавляющая неизвестность. Застилающая рассудок неясная мука. Которую мне хочется унять. В нас обоих. Но почему он позволяет мне всё это созерцать? Почему производит впечатление больного? Почему вообще я?

– Да, Мэл, и более того, я буду здесь до тех пор, пока не получу ответ на свой вопрос.

– Но вы ничего не спрашивали.

Но этими словами я только лгу сама себе. Пытаюсь себя обмануть и убедить, чтобы стало хотя бы чуточку легче, или чтобы он и вовсе отступил. И фактически перестаю ощущать, как поднимается и опускается моя грудная клетка, а значит, и всё дыхание, вероятно, оказывается под угрозой, как только Олдридж всем своим видом ясно демонстрирует отказ удовлетворять мою невысказанную мольбу и, поднявшись, подходит ко мне. Слишком неуклонно и близко, с болезненной очевидностью вторгаясь в моё личное пространство, словно захватчик, плевавший на границы и чужой суверенитет.

– Я думаю, что мне и не нужно. Мои действия сказали всё за меня.

– Послушайте, я не знаю, что вы для себя поняли или увидели, но…

Я не договариваю из-за звуков и слогов, просто застревающих в горле в ответ на руки, оказывающиеся на моём теле, когда Олдридж прижимает его к дверной коробке в удерживающем плечи движении. Меня будто парализует. Глаза, кажущиеся тёмными и мрачными, словно гипнотизируют и подчиняют чужой воле, настолько пронзителен их взгляд, заглядывающий в самую душу и не покидающий моего лица. То, как твёрдо и с жёсткой уверенностью звучат будто десятки раз отрепетированные слова, лишь усиливает моё смятение.

– Я хочу шанс для нас, Мэл. Я так давно этого хочу…

Он почти прижимается ко мне, и я ощущаю странное, абсурдное отчаяние, которого не понимаю, не знаю, как к нему относиться. Но пальцы моей правой руки, словно повинуясь странному притяжению, не подлежащему контролю извне, вплетаются в бронзово-коричневые волосы на затылке, то ли желая оттолкнуть, то ли наоборот. Я ничего не могу определить даже лично для себя. Хотя многое, возможно, обретает прежде недоступный мне смысл. То, почему в ту ночь Олдридж согласился на все мои условия. Быть в темноте, не целовать меня, следовать словам, сказанным мною в процессе и обозначившим прочие границы. Это всё быстро забылось, но сам факт… Можно ли действительно хотеть кого-то так, чтобы этот человек даже не подозревал о вызванном интересе на протяжении множества месяцев, и, будучи уверенным в неспособности получить желаемое, дойти до ощущения внутреннего поражения? Похоже, что да, очень даже можно. Я чувствую это в Олдридже прямо здесь и сейчас. Но он никогда не относился ко мне как-то по-особенному. Его слова кажутся мне нереальными и абсурдными. Невозможными… Теми, в которые, будучи адекватным и рационально мыслящим человеком, никто не поверит. Мне ближе собственное отчаяние, вряд ли уже ушедшее полностью, и потребность избавиться от него хотя бы на время какими угодно способами, чем то, что, вероятно, испытывает Олдридж или, по крайней мере, думает соответствующим образом.

– Это неправильно. Я не уверена, что…

Я убираю руку от его головы, наполненная вынужденной необходимостью разорвать этот порочный круг. Та бессильно повисает вдоль моего тела, когда одновременно с этим моя голова склоняется вниз, больше неспособная сохранять зрительный контакт, ощущать которой становится слишком трудоёмко и тревожно. Но сильные ладони держат по-прежнему крепко и, кажется, не собираются отпускать.

– Мы могли бы попробовать, Мэл, – шепчет Олдридж проникновенно и неуступчиво, – иначе ты никогда не узнаешь, как всё могло бы быть. Лучше жалеть о том, что сделала, чем об упущенных возможностях.

– Я и так сделала достаточно, и мне не нужно ещё…

Я не имею в виду его, скорее лишь Гленна, и думаю, что это очевидно, но в глазах, взирающих в мои, есть ещё и ожидание отказа. Всё вне его точно будет ошибочным решением. Мы чувствуем по-разному. Я ощущаю лишь то, что сейчас могла бы быть беременной, дохаживающей последние недели срока, безвылазно сидящей дома и наверняка состоящей в браке, заключённом не по великой любви, а исходя из обстоятельств, и ничего из этого вообще бы не происходило. Ни нынешнего разговора, ни всего остального. Носящая под сердцем чужого ребёнка, я бы точно не была нужна.