Семь дней мать поэта называла меня девушкой и обращалась ко мне в третьем лице. На прощание она гладит меня по щеке и говорит:

— До свидания, Гекла, коронованная королева гор. Когда ты приедешь летом, угощу тебя помидорами из теплицы.

Мы едем за снегоочистителем в «виллисе» священника. Они с поэтом друзья детства, в столице ему нужно хоронить тетю. Он в зимних ботинках и вязаной шапке. Поэт сидит впереди, я на заднем сиденье, на коленях у меня коробка с любимым печеньем поэта. В сумке сложенный лоскутный ковер, рождественский подарок его матери.

В городе видим два сломанных ураганом столба и сорванную с крыши трубу, стекла белые от соленого ветра.

Ночью мне снится, что я вижу на улице спину Йона Джона. Я догоняю его, но это не он. Все в красноватом сиянии.

Торгерд прописали очки.

— Я заметила, — рассказывает подруга, — что она подходит к вещам вплотную, чтобы их рассмотреть. Еще она брала Лидура за уши и буквально прижималась лицом к его лицу, чтобы рассмотреть. Ему казалось это странным, но я объясняла тем, что она его редко видит и поэтому обращается как с незнакомым. Однако выяснилось, что у нее сильная близорукость и нужны очки.

Подруга стоит у плиты в белой водолазке и коричневом сарафане от Йона Джона, повернувшись ко мне спиной, пока варит кофе. Я сижу за кухонным столом с ребенком на коленях.

Она хочет еще поджарить тосты в тостере, который Лидур подарил ей на Рождество.

— Мы используем его только для гостей. А их немного. Собственно, только ты. Иногда я покупаю половинку белого хлеба и делаю тосты для себя. Намазываю маслом еще горячие, чтобы оно растаяло.

Как она и рассчитывала, на Рождество они с Лидуром получили в подарок от его родителей телефонный столик. Фотоаппарат она не упоминает, но сообщает, что они подарили свекрови стеганый нейлоновый пеньюар.

— Мне приснился Йон Джон, — говорю я.

— Скучаешь?

— Он хочет, чтобы я приехала. Говорит, что смогу жить у него и писать.

— Я никогда не поеду за границу, Гекла. Как мои мама и бабушка. Что мне там делать? Лидур тоже никогда не был за границей. Я уже встретила своего мужчину и знаю, как сложится моя жизнь вплоть до смерти.

— Меня, наверное, возьмут в стюардессы, — сообщаю я подруге.

Признаюсь, что уже была в офисе авиакомпании и вроде как подхожу.

— Мне сказали, что было бы неплохо сначала принять участие в конкурсе красоты, но это не обязательное условие.

Подруга внимательно разглядывает меня.

— Я знаю, что летать — древнейшая мечта человека и что тебе хочется увидеть облака сверху и звезды вблизи, но я также понимаю, что ты задумала, Гекла. Ты не можешь не явиться на обратный рейс и исчезнуть, как это сделал Йон Джон. Кто тогда будет обслуживать пассажиров?

Подруга явно обеспокоена.

— И вот еще что, Гекла. Не все самолеты возвращаются на землю. Ты же помнишь, что случилось с «Хримфакси» на прошлую Пасху. Теперь остался только «Гуллфакси».

Она наливает кофе.

— К тому же, Гекла, звезды давно мертвы. Свет от них доходит очень долго.

То же самое говорит поэт, когда я прихожу домой от подруги и объявляю, что присматриваю себе другую работу.

Он делает глубокий вдох, надувает щеки.

— Стюардесса? Чтобы уехать за границу? Уйти от меня? К этому гермафродиту?

— Люди на юге не такие замечательные, как они о себе думают, — первое, что произносит Эрн. — Они не умеют работать.

Брат находится в столице на съезде молодежного движения Прогрессивной партии и заодно решил посетить увеселительные заведения. Он позвонил, и мы договорились встретиться воскресным утром во Дворце фермеров, где он остановился по приглашению партии. Брат окончил сельскохозяйственное училище, собирается осушить землю и расширить овчарню нашего отца, сделав ее самой большой в округе. Он сидит за покрытым белой скатертью столом, в костюме и парадных ботинках, волосы уложены бриолином, галстук лакричного цвета. У него все еще проблемная кожа. Я сажусь напротив. Брат слишком молод, чтобы покупать алкоголь и ходить по злачным местам, родился в тот же день, когда сбросили бомбу на Хиросиму. Поэтому он принес свою бутылку водки в кармане пиджака и время от времени подливает из нее в стакан колы.

— Моя цель, чтобы все овцы приносили по три ягненка, — говорит он, осушая стакан.

Заказывает себе суп из цветной капусты и еще один стакан колы. С трубочкой.

Я заказываю кофе.

— Развлекался? — спрашиваю я.

Брат признается, что обошел несколько заведений и собирался найти себе девушку, но никуда не попал. И вообще он не в восторге от того, что увидел на юге.

— Женщины одеваются теперь как девчонки. И выглядят тоже. Грудь маленькая, бедра узкие, талии почти нет, икры плоские. Может, лучше дать объявление, что на ферму требуется экономка? — говорит он и делает глоток из стакана. — Но никакой фифы. Она должна быть энергичной и водить трактор.

Затем он переходит к оптовым торговцам.

— Они тратят валюту на иностранное печенье и товары для выпечки. Иными словами, выбрасывают на ветер вместо того, чтобы развивать наше сельское хозяйство.

Мне приходит в голову, что им с поэтом есть что обсудить.

И следующий вопрос брата как раз о поэте. Он хочет знать, верно ли, что я живу с коммунистом.

Не дожидаясь ответа, спрашивает, действительно ли я пишу роман.

Я киваю.

— Моя сестра — единственный поэт, вышедший из овчарни.

Я улыбаюсь.

Вечность для моего брата — прочный трактор, а время — ягненок, которого осенью приводят на бойню.

Он заметно опьянел.

Наконец брат встает, на нетвердых ногах, просит вызвать ему такси, собирается погулять. Вместо этого я отвожу его в номер и помогаю раздеться. Он не возражает и падает на кровать. На этот раз обладатель пояса Греттира уедет домой без невесты.

— Я слышала, как ты родился, — говорю я брату, снимая с него ботинки.

— Мне не хватает мамы, — бормочет он неясно.

— Мне тоже.

Тогда я вдруг вспоминаю, насколько мой брат был озабочен смертью после того, как умерла мама. Даже если я просто кашляла, ему казалось, что я уже при смерти.

— Я ходил на спиритический сеанс, — раздается голос из-под одеяла. — Вместе с папой. Мама пришла и сказала, чтобы я не беспокоился. Своим голосом. Все будет хорошо. Большинство овец принесут двух ягнят, некоторые даже трех.

Он лепечет.

— Тебя она тоже упоминала. Сказала, что некоторые рождаются сами по себе… Как ты. Просила передать тебе привет и сказала… что нужно… носить в душе хаос… чтобы родить танцующую звезду… Что бы это значило…

Выйдя из «Борга», я сразу вижу поэта, который ждет меня у памятника национальному герою, и понимаю: что-то случилось. Он торопится ко мне с серьезным видом.

— Гекла, — только и произносит он, обнимая меня.

Но сразу выпускает из своих объятий и отводит взгляд.

— Один.

Говорит медленно, тщательно взвешивая каждое слово.

— Что с ним?

— Его сбила машина.

— Он мертв?

— Да. Женщина, которая живет рядом, рассказала, что выходила из молочного магазина и наткнулась на раненого кота, лежавшего на краю дороги. Вроде как видела красный грузовик, уезжавший с места происшествия. Кто-то позвонил в полицию, они приехали и усыпили его. Ей показалось, что это может быть Один, она пришла ко мне в «Мокко» и все рассказала. Объяснила, что узнала его по белому пятну у глаза.

— Он умер не сразу?

— Не совсем сразу.

Поэт снова меня обнимает.

— И что они с ним сделали?

— Рикэй разрешила похоронить его в клумбе с фиалками. После недавних заморозков это было нелегко, но в конце концов у нас получилось. Мы положили его в коробку из-под зимних ботинок ее мужа. Обычная не подошла, — добавляет он тихо.

Ночью мне снится, что машина сбивает кота, я слышу, как хрустят кости и ломаются позвонки, вижу, как дрожащее животное выползает из-под машины с внутренностями наружу и окровавленным хвостом, ищет убежища в мерзлой земле клумбы, чтобы там умереть.