Именно это я имею в виду, говоря о том, что бессознательное - это "discours de l'Autre" (дискурс Другого), в котором de следует понимать в смысле латинского de (объективное определение): de Alio in oratione (дополненное: tua res agitur).

Но мы также должны добавить, что желание человека - это désir de l'Autre (желание Другого), в котором de обеспечивает то, что грамматисты называют "субъективным определением", а именно то, что он желает именно qua Other (именно это обеспечивает истинный компас человеческой страсти).

Вот почему вопрос Другого, который возвращается к субъекту оттуда, откуда он ожидает оракульного ответа в форме "Che vuoi?", "Чего ты хочешь?", является тем, который лучше всего выводит его на путь собственного желания - при условии, что он с помощью навыков партнера, известного как психоаналитик, переформулирует его, даже не осознавая этого, как "Чего он хочет от меня?".

Именно этот наложенный уровень структуры доводит мой график (ср. График III) до завершения, сначала вводя в него в качестве рисунка вопросительный знак, помещенный в круг заглавной буквы О Другого, символизирующий посредством запутанной гомографии вопрос, который он обозначает.

Для какой бутылки это открывалка? Для какого ответа это знак, универсальный ключ?

Следует отметить, что ключ к разгадке можно найти в явном отчуждении, которое оставляет за субъектом право натолкнуться на вопрос о его сущности, поскольку он не может не признать, что то, чего он желает, предстает перед ним как то, чего он не желает, форма, которую принимает отрицание, в которую очень странным образом вставляется méconnaissance, о котором он сам не знает, - méconnaissance, посредством которого он переносит постоянство своего желания на "я", которое, тем не менее, прерывисто, и, наоборот, защищает себя от своего желания, приписывая ему эти самые прерывистости.

Конечно, можно удивиться масштабам того, что доступно сознанию "я", если только человек научился этому в другом месте - что, безусловно, имеет место в данном случае.

Ибо для того, чтобы заново открыть значимость всего этого, необходимо достаточно подробное исследование - исследование, которое может иметь место только в аналитическом опыте, - которое позволило бы нам завершить структуру фантазии, связав ее по существу, какими бы ни были ее случайные ускользания, с состоянием объекта (привилегию которого я неболее чем затронул выше в терминах диахронии), моментом "угасания" или затмения субъекта, тесно связанным со Spaltung или расщеплением, которому он подвергается в силу своей подчиненности означаемому.

Именно это символизирует sigla (

, которую я представил в виде алгоритма; и не случайно она разбивает фонематический элемент, составляющий означающее единство, до его буквального атома. Ведь она создана для того, чтобы допускать сто одно прочтение, множественность, которая допустима до тех пор, пока произносимое остается зажатым в ее алгебре.

Этот алгоритм и его аналоги, используемые в графе, ни в коей мере не противоречат тому, что я говорил ранее о невозможности метаязыка. Они не являются трансцендентными сигнификаторами, они - индексы абсолютной сигнификации, понятие, которое без дальнейших комментариев покажется мне подходящим, я надеюсь, для состояния фантазии.

На представленной таким образом фантазии граф записывает, что желание управляет собой, что похоже на отношения между эго и образом тела, за исключением того, что это все еще знаменует инверсию меконнаиса, на котором каждый из них основан. Таким образом, воображаемый путь, через который я должен пройти в анализе и где находилось само бессознательное, закрыт.

Скажем, заимствуя метафору, использованную Дамуреттом и Пишоном в отношении грамматического "я", и применяя ее к предмету, к которому она лучше подходит, что фантазия - это действительно "материал" "я", который изначально подавлен, потому что он может быть указан только в "угасании" эманации.

Итак, наше внимание теперь обращено на субъективный статус означающей цепи в бессознательном, или, скорее, в первобытной репрессии (Urverdrängung).

В нашей дедукции легче понять, почему необходимо было задаться вопросом о функции, поддерживающей субъекта бессознательного, чтобы осознать, что трудно обозначить этого субъекта где-либо как субъекта высказывания, а значит, и как артикулятора, когда он даже не знает, что говорит. Отсюда концепция драйва, в которой он обозначается органическим, оральным, анальным и т. д. отображением, удовлетворяющим требованию быть тем более далеким от говорения, чем больше он говорит.

Но хотя наш завершенный граф позволяет нам поместить диск как сокровище сигнификатов, его обозначение как (

сохраняет его структуру, связывая его с диахронией. Это то, что вытекает из требования, когда в нем исчезает субъект. Достаточно очевидно, что требование также исчезает, за тем лишь исключением, что остается разрез, ибо этот разрез присутствует в том, что отличает драйв от органической функции, в которой он обитает: а именно, в его грамматическом артикуляционном искусстве, проявляющемся в обращении его артикуляции как к источнику, так и к объекту - Фрейд неизменно проницателен в этом вопросе.

Само разграничение "эрогенной зоны", которую драйв изолирует от метаболизма функции (акт пожирания касается и других органов, кроме рта - спросите одну из собак Павлова), является результатом разреза (coupure), выраженного в анатомической метке (trait) края или границы - губы, "оболочка зубов", ободок ануса, кончик пениса, влагалище, щель, образованная веками, даже роговое отверстие уха (я избегаю здесь эмбриологических подробностей). Дыхательная эрогенность мало изучена, но очевидно, что она проявляется именно через спазм.

Обратите внимание, что этот знак разреза не менее явно присутствует в объекте, описываемом аналитической теорией: мамилла, фекалии, фаллос (воображаемый объект), поток мочи. (Немыслимый список, если добавить, как я, фонему, взгляд, голос - ничто). Ибо разве не очевидно, что эта особенность, эта частичная особенность, справедливо подчеркиваемая в объектах, применима не потому, что эти объекты являются частью общего объекта, тела, а потому, что они лишь частично представляют функцию, которая их производит?

Эти объекты имеют одну общую черту в моей разработке - у них нет спекулярного изображения, или, другими словами, альтернированности. Именно это позволяет им быть "материалом", или скорее подкладкой, хотя ни в коем случае не наоборот, того самого субъекта, который принимается за субъект сознания. Ибо этот субъект, который думает, что может приобщиться к самому себе, обозначив себя в высказывании, есть не более чем такой объект. Спросите писателя о тревоге, которую он испытывает перед чистым листом бумаги, и он скажет вам, кто является дерьмом его фантазии.

Именно этому объекту, который невозможно ухватить в зеркале, зеркальное изображение придает свою одежду. Вещество, пойманное в сети тени и лишенное своего колышущегося в тени объема, снова протягивает усталую приманку тени, как если бы оно было веществом.

То, что предлагает нам график, находится в той точке, где каждая знаковая цепь гордится тем, что зацикливает свое означаемое. Если мы ожидаем такого эффекта от бессознательной эманации, то он должен быть найден здесь, в S(Ø), и прочитан как: сигнификатор недостатка в Другом, присущего самой его функции как сокровища сигнификатора. И это при том, что от Другого требуется (che vuoi) ответить на ценность этого сокровища, то есть ответить, с его места в нижней цепи, конечно, но также и в сигнификаторах, составляющих верхнюю цепь, в плане привода, другими словами.