Так, я бы согласился, вопреки принципам экономии означаемого, которые должны доминировать в переводе, немного форсировать во французском языке формы означающего, чтобы привести их в соответствие с весом все еще мятежного означаемого, которое немецкий язык несет здесь лучше, и поэтому использовать омофонию немецкого es с инициалом слова "sujet" (субъект). В то же время я мог бы, по крайней мере на время, отнестись более снисходительно к первому переводу слова es, а именно "le soi" ("я"). Слово "ça" (id), которому не без веских причин в конце концов отдали предпочтение, не кажется мне более адекватным, поскольку оно скорее соответствует немецкому das, как в вопросе "Was ist das?", и ответу "das ist" ("есть"). Таким образом, опущенное "c", которое появится, если мы будем придерживаться принятой эквивалентности, предлагает мне произвести глагол "s'étre", в котором был бы выражен режим абсолютной субъективности в том смысле, в каком Фрейд правильно открыл его в его радикальной эксцентричности: "Там, где это было" ("Là où c'était"), я хотел бы, чтобы это понималось, "это мой долг, что я должен прийти к бытию".
Видите ли, не в грамматической концепции функций, в которых они появляются, нужно анализировать, можно ли и как различать или перекрывать Я (le je) и Эго (le moi) в каждом конкретном предмете.
Лингвистическая концепция, которой должен руководствоваться работник во время своего базового посвящения, научит его ожидать, что симптом докажет свою функцию в качестве означающего, то есть того, по чему его следует отличать от естественного показателя, который тот же термин в настоящее время обозначает в медицине. И чтобы удовлетворить это методологическое требование, он заставит себя признать его конвенциональное использование в значениях, поднимаемых аналитическим диалогом. (Диалог, структуру которого я попытаюсь описать.) Но он будет настаивать на том, что эти самые означающие могут быть с уверенностью восприняты только в их контексте, то есть в последовательности, которая для каждого из них определяется означающим, которое отсылает к нему, и означающим, к которому оно отсылает в аналитическом дискурсе.
Эти базовые принципы достаточно легко применяются в аналитической технике, и, освещая ее, они рассеивают многие двусмысленности, которые, чтобы сохранить себя даже в основных понятиях переноса и сопротивления, делают использование их на практике довольно губительным.
Сопротивление сопротивляющимся
Если рассматривать только сопротивление, использование которого все чаще путают с защитой, и все, что это подразумевает в плане редуктивных маневров - а мы больше не можем оставаться слепыми к принуждению, которое оказывают такие маневры, - то следует помнить, что первое сопротивление, с которым приходится иметь дело анализу, - это сопротивление самого дискурса, поскольку он в первую очередь является дискурсом мнения, и что вся психологическая объективация окажется связанной с этим дискурсом. Именно этим, в сущности, и объясняется та поразительная одновременность, с которой психоаналитическая практика бургграфов анализа зашла в тупик в 1920-е годы: к тому времени они знали одновременно слишком много и недостаточно, чтобы заставить своих пациентов, которые знали об этом едва ли меньше, признать этот факт.
Но принятый в то время принцип приоритета анализа сопротивления вряд ли привел к благоприятному развитию событий. По той простой причине, что недостаточно провести операцию с чрезвычайной срочностью, чтобы она достигла своей цели, если неясно, в чем она заключается.
И именно на усиление объективирующей позиции в субъекте был ориентирован анализ сопротивления, причем настолько, что эта директива теперь пронизывает принципы, которыми следует руководствоваться при проведении стандартного анализа.
Поэтому далеко не обязательно поддерживать субъекта в состоянии наблюдения, нужно знать, что, вовлекая его в это состояние, мы попадаем в круг непонимания, который не сможет разорвать ни анализ, ни критика. Поэтому любое вмешательство в этом направлении может быть оправдано только диалектической целью, а именно: продемонстрировать его ценность как тупика.
Но я пойду дальше и скажу: вы не можете в одно и себя к этой объективации субъекта и говорить с ним так, как следовало бы. И по очень веской причине, которая заключается не только в том, что нельзя, как гласит английская пословица, иметь свой пирог и съесть его: то есть иметь по отношению к одним и тем же объектам два подхода, последствия которых взаимо исключают друг друга. Но и по более глубокой причине, которая выражена в поговорке "нельзя служить двум господам", то есть человек не может соответствовать двум действиям, которые ведут в противоположных направлениях.
Ведь в психологии объективация в самом своем принципе подчиняется закону méconnaissance, который управляет субъектом не только как наблюдаемым, но и как наблюдателем. Иными словами, вы должны говорить с ним не о нем, поскольку он может сделать это сам, и, следовательно, он говорит даже не с вами. Если вы и должны говорить с ним, то буквально о чем-то другом, то есть о чем-то ином, чем то, о чем идет речь, когда он говорит о себе, и что есть вещь, которая говорит с вами, вещь, которая, что бы он ни говорил, навсегда останется для него недоступной, если, будучи речью, обращенной к вам, она не сможет вызвать в вас отклик и если, услышав ее послание в этой перевернутой форме, вы не сможете, вернув ее ему, доставить ему двойное удовлетворение - признать ее и заставить его признать ее истину.
Можем ли мы, таким образом, познать эту истину, которую мы познаем таким образом? Adoequatio rei et intellectus, так определялось понятие истины с тех пор, как появились мыслители, и это определение ведет нас по пути их мысли. Интеллект, подобный нашему, несомненно, будет адекватен этой вещи, которая говорит с нами, которая говорит в нас, и даже скрываясь за дискурсом, который не говорит ничего, кроме того, чтобы заставить нас говорить, было бы странно, если бы он не нашел, кому он может говорить.
Это, конечно, та благодать, которую я желаю вам, и теперь мы должны говорить о ней, и говорить должны те, кто применяет ее на практике.
Интерлюдия
Однако не ждите слишком многого, поскольку психоанализ стал общепринятой вещью, а его служители - наманикюренными, то договоренность, к которой они пришли, позволяет принести жертвы хорошей форме, что, с точки зрения идей, которых у психоаналитиков никогда не было достаточно, безусловно, удобно: идеи по сниженным ценам для всех составят баланс того, что нужно каждому. Мы достаточно осведомлены о вещах, чтобы знать, что chosime вряд ли является новейшей вещью; и вот мы нашли наш пируэт.
"Что же вы собираетесь искать, если не это эго, которое вы выделяете, одновременно запрещая нам его видеть?" - могут возразить. 'Ну хорошо, мы его объективируем. И что в этом плохого?" И тут нежные туфельки незаметно продвигаются вперед, чтобы нанести следующий удар по голенищам: неужели вы думаете, что эго можно воспринимать как вещь - я лучше сначала умру с голоду!
Из тридцати пяти лет сожительства с эго под крышей второй фрейдистской топографии, включая десять лет бурной связи, которая наконец-то была урегулирована благодаря добрым услугам мисс Анны Фрейд в браке, чей социальный кредит с тех пор был на высоте, до такой степени, что, как я уверен, он скоро попросит благословения церкви, - словом, из самой продолжительной работы психоаналитиков, вы не извлечете ничего, кроме этого ящика.
Правда, он до отказа набит старыми новинками и новым хламом, огромная масса которого, безусловно, развлекает. Эго - это функция, эго - это синтез, синтез функций, функция синтеза. Оно автономно! Это хорошо! Это последний фетиш, введенный в святая святых практики, которая черпает свой авторитет из превосходства начальства. Стоит добавить еще один такой же, ведь всем известно, что для этой функции, вполне реальной, всегда лучше всего подходит самый устаревший, грязный, отталкивающий предмет. То, что он должен вызывать у своего изобретателя такое почтение, как там, где он действует, вполне понятно, но самое удивительное, что в просвещенных кругах он заслужил престиж введения психоанализа в законы общей психологии. Это как если бы Его Превосходительство Ага-хан, не удовлетворившись тем, что получил свой вес в золоте, что нисколько не повредило его уважению в космополитическом обществе, был затем награжден Нобелевской премией за то, что в обмен на это передал своим последователям точные правила ставок на лошадей.
