Гуляние и торговля шли бойко, но ближе к вечеру Дана стала уставать и невзгоды вновь напомнили о себе. Она то и дело замечала, как Мелания о чем-то перешептывается с Аленой, а та лишь тихо улыбается в ответ. Если бы Алена сейчас язвила и посмеивалась над Даной, той, возможно, было бы легче, чем от этого спокойствия, которого так недоставало ей самой. Постепенно прелесть праздника тускнела, девушка все меньше всматривалась в лица покупателей и все короче становились ее пожелания. Вдобавок как раз в это время у торговых рядов появился Руслан со своей матерью. Дана постаралась затеряться среди других художниц, но тот заметил ее и скривился в какой-то неопределенной гримасе.
— Опять хмуришься, Дана? — мягко спросила Надежда Тихоновна. Она не считалась искусной колдуньей, но всегда сопровождала Меланию на праздниках из-за давней дружбы и доверия. У нее уже были взрослые дети и внуки, и она выглядела вполне довольной жизнью.
— Да ничего, Надежда Тихоновна, все в порядке, — вздохнула девушка, предчувствуя, что словоохотливая женщина так просто не отстанет.
— Меня-то можешь не обманывать, — промолвила Надежда Тихоновна, потрепав ее по плечу. — Ты сейчас не горячись, а подумай: вдруг это только во благо, что Мелания Аленку выбрала? У тебя теперь есть выбор своего пути, а стала бы ты приближенной колдуньей — она бы тебя вовек не отпустила. По мне, так Аленке эта судьба куда ближе.
— Руслан мне почти то же самое сказал, — усмехнулась Дана.
— А что, он славный парень, хоть и недалекий слегка! Да и ладно, жить-то с человеком, а не с умом. Ты бы не разбрасывалась, Дана, годы-то свое берут!
— Вы и вправду хотите, чтобы я ушла из артели? — спросила девушка, пристально взглянув на Надежду Тихоновну.
— Да что я, Даночка! Мне и самой пора на отдых, вот до осени еще поработаю — и все, а то тоска по семье уже берет, порой сил нет! А Мелания будет свои порядки держать, и никак против этого не попрешь. Только надорвешься! Зачем тебе это? Живи лучше как все да держись подальше от всякой смуты.
— И вы всегда так жили? — произнесла Дана, тут же пожалев о несдержанности. Но пожилая женщина лишь философски улыбнулась.
— Да по-разному, Дана, разве я не была такой же молодой, как ты? Наверное, тогда и у меня в голове что-то бродило, но столько воды утекло, что уже и не помню… Есть грезы, мечты, страсти, а есть жизнь и семья. Страсти всегда уходят, зато я знаю, что мне есть куда вернуться и спокойно доживать.
— Зачем же вы вообще стали служить у Мелании?
— Она мне когда-то очень помогла, по сути спасла от смерти моего старшего сына. Я и не знала, чем ее отблагодарить, и тут она позвала меня к себе. Тогда еще и артели-то никакой не было: так, покосившаяся избушка на курьих ножках, которую несколько крепких баб привело в порядок, — сказала Надежда Тихоновна с грустной улыбкой. — Тебе это трудно вообразить, Даночка, потому что ты мало на свете прожила. Так прислушайся и подумай о Руслане! Потом, может, благодарить меня будешь.
— Ну, до этого мне еще предстоит выполнить поручение Мелании, — напомнила Дана. — Она же не сейчас оставит все дела на Алену, и по-видимому, я ей пока нужна.
— Это верно: Мелания лишнего не велит, а нужного добьется. Если выполнишь все добросовестно, она тебе благоприятствует в будущем, вот увидишь! И дети твои, и внуки не станут горя знать.
Надежда Тихоновна еще раз коснулась плеча девушки сухой мозолистой рукой, на которой резко голубели вены. Дана не бралась судить, верит ли пожилая женщина во все свои вдохновенные речи: она многое знала о ее семье, даже видела собственными глазами мужа — Борислава Андреевича, который и в старости сохранил веселый характер и маслянистый блеск в карих глазах. И Дана подозревала, что много лет назад этот блеск попортил Надежде Тихоновне немало крови, да и с детьми-внуками все было не так уж гладко. Но должно быть, чудесное свойство людской памяти — гасить и затуманивать дурное, зато подчеркивать яркое и светлое, — оказалось в ней чрезвычайно сильным. И оно же так долго держало ее в артели, хотя Надежда Тихоновна лучше всех знала истинные дела Мелании…
Благостное настроение с утра совсем улетучилось, а вокруг тем временем уже смеркалось — на площади оставалось все меньше народа, одни спешили домой, а другие к заливу или озерам по ту сторону железной дороги. Воспользовавшись затишьем, Дана задумчиво прошлась вокруг купальского дерева, коснулась обтрепавшихся за день лент и пожухлых цветочных лепестков. Мало-помалу она добралась до конца площади, за которой начинался небольшой перелесок, и тут ее вновь что-то кольнуло, а тяжелая муть разлилась по голове и шее, слиплась комком в груди.
Вдруг чья-то рука коснулась сзади ее плеча и приглушенный бархатный голос промолвил:
— Не отпускает?
— Что? — тихо воскликнула Дана, оборачиваясь. Перед ней стоял совсем незнакомый молодой мужчина в темно-серой куртке, под которой виднелась тонкая белая сорочка. Черные шерстяные штаны были заправлены в высокие сапоги, а на груди поблескивал странный металлический амулет в виде круга, из которого торчали пучки щетины. Да и во всем его облике чувствовалось нечто странное, чужеродное, несмотря на спокойную приветливую улыбку.
— Да не бойтесь, — дружелюбно ответил мужчина. — Просто мне показалось, будто вас что-то гнетет, вот и решил справиться, в чем дело.
— Ну да, если подкрадываться сзади, это, конечно, добавит мне спокойствия, — усмехнулась Дана. — Вы всегда так знакомитесь с барышнями?
— Нет, только в купальские ночи и только с художницами-колдуньями. А вы привыкли к другому?
— Вам это в самом деле интересно? — вздохнула Дана. — Мне и впрямь слегка нездоровится, и вряд ли вы мне поможете, потому вам лучше пообщаться с кем-то повеселее и посговорчивее.
— Так я из-за этого и подошел, — невозмутимо ответил незнакомец. — А вам лучше присесть, и я все же попробую помочь.
Дана удивленно пожала плечами, но не стала спорить и направилась вслед за ним к ближайшей скамейке. Они присели рядом и теперь, в свете праздничного керосинового фонаря, девушка рассмотрела его получше. На вид он был ненамного старше ее, гладко выбритое лицо отличалось скульптурной правильностью черт, свежестью и какой-то холодностью. Мягкие белокурые волосы открывали высокий лоб и спадали на плечи, большие глаза завораживали синевой с необычным оттенком сирени. Ямочки на щеках и подбородке придавали бесстрастному лицу неуловимую мягкость и умиротворенность.
Заметив ее испытующий взгляд, парень снова улыбнулся:
— Вижу, вам уже чуть полегчало, раз вы так на меня смотрите. Осталось совсем немного, и будете здоровы и веселы.
Дана невольно ответила ему улыбкой, и он провел по ее лбу и щекам, осторожно коснулся ложбинки на шее, затем взял тонкие ладони девушки в свои крепкие широкие руки. Почему-то это не вызвало у нее негодования: его касания были столь деликатны, что Дана не могла и помыслить о посягательстве на ее стыдливость. Головокружение вскоре прошло, она задышала глубоко и ровно, а по телу разлилась приятная истома.
— Спасибо, — наконец сказала Дана. — Простите, что так неловко получилось…
— Да бросьте, я на всякое насмотрелся, — добродушно усмехнулся парень, — хотя бы на таких праздниках. Мне еще довелось застать время, когда люди сами плели жертвенные венки и искали заветный цветок, а теперь все это можно купить на ярмарке.
— Но вас же не смущает, что в церкви прихожане тоже покупают свечи, а не отливают их собственноручно? — заметила Дана. — Главное все-таки вера, хоть в Богородицу, хоть в Мать-Сыру Землю.
— Про церковь не берусь судить: мне там не место. А вот ваши гуляния меня забавляют, не стану лукавить.
— Почему «ваши»? Вы что, здесь чужой? — спросила Дана, подметив, что речь парня была гладкой и чистой, без намека на иноземный говор.
— Ну да, я из Маа-Лумен. Меня Рикхард зовут, но можно просто Рикко.
Дана отшатнулась, затем и вовсе соскочила со скамейки, заново всматриваясь в синеглазого пришельца. И как только она сразу не распознала эту северную печать, красивую, но такую тревожную, преисполненную осеннего упадка и зимнего безмолвия! А парень-то хитер, легко обвел ее вокруг пальца своей участливостью. В то же время вряд ли на него стоило сердиться, рассудила Дана и вновь осторожно села рядом. Рикхард тем временем и бровью не повел.
