– А ты не слыхала о каком-нибудь другом Черном Монахе?

– Слыхала. Был такой в прошлом веке здесь, в Сент-Жильда. Говорят, на солнце он отбрасывал белую тень. И еще – он писал на бретонском. Вроде бы оставил хроники, но я их не видела. Его звали Жак Сорг – так же, как одного старого хрониста и еще одного священника. Некоторые говорят, он был прямым потомком того предателя. Конечно, от первого Черного Монаха можно было всего ожидать. Но даже если у него и был ребенок – это еще не значит, что последний Жак Сорг произошел от него. Говорят, этот человек был святым. Настолько добрым, что ему не дали умереть, а забрали живым на небо, – добавила Лис, глядя на меня глазами, сияющими детской верой.

Я лишь улыбнулся.

– Но он и правда исчез, – настаивала Лис.

– Боюсь, его путь лежал в другом направлении, – шутливо сказал я и, не подумав, поделился с ней утренней историей.

Я совершенно забыл о человеке в маске, заглядывавшем ей в окно, и вспомнил только тогда, когда увидел, что с лица ее схлынула краска. Я принялся ласково увещевать ее:

– Лис, милая, это была всего лишь выходка какого-то нелепого шутника. Ты и сама так сказала. Ты же не суеверна, любовь моя?

Она посмотрела мне в глаза, медленно вытащила из-за пазухи маленький золотой крестик и поцеловала его. Но ее губы дрожали, когда она прикоснулась ими к символу веры.

На следующее утро, часов около девяти, я вошел в таверну «Груа», сел за длинный выцветший дубовый стол и кивнул Марианне Брюйер, а та, в свою очередь, приветственно качнула своим белым чепцом.

– Ну, моя банналекская умница, скажи мне: чем побалует таверна «Груа» путника перед долгой дорогой?

– Сидр? – спросила она по-бретонски.

– С капелькой красного вина, – добавил я.

Она принесла восхитительный сидр Кимперле, и я плеснул в него немного бордо.

Марианна смотрела на меня, и в ее черных глазах плясали смешинки.

– Что это ты так раскраснелась, Марианна? – спросил я. – Жан-Мари заходил?

– Мы с ним поженимся, месье Даррел, – ответила она со смехом.

– С каких это пор Жан-Мари Трегунк потерял голову?

– Голову? О месье Даррел, вы, должно быть, хотели сказать «сердце»!

– Точно, – кивнул я. – Жан-Мари – практичный парень.

– Это все благодаря вашей доброте… – начала девушка, но я поднял руку со стаканом.

– Это все благодаря ему самому. За твое счастье, Марианна! – и я хлебнул сидра от души. – А теперь, – продолжал я, – скажи-ка, где я могу найти Ле Бьяна и Макса Фортена?

– Месье Ле Бьян и месье Фортен наверху, в большом зале. По-моему, они изучают пожитки Красного Адмирала.

– Чтобы отослать их в Париж? Ага, я так и знал. Можно мне к ним подняться, Марианна?

– С Богом, – улыбнулась девушка.

Я постучал в дверь большого зала на втором этаже, и мне открыл коротышка Макс Фортен. Его очки и нос покрывала пыль; шляпа, украшенная бархатными ленточками, сбилась набекрень.

– Входите, месье Даррел, – сказал он. – Мы с мэром пакуем вещи Пурпурного Императора и бедняги Красного Адмирала.

– Коллекции? – спросил я, проходя в комнату. – Будьте очень осторожны с этими коробками для бабочек! Крылья или усики могут сломаться от малейшего удара.

Ле Бьян пожал мне руку и указал на огромную кучу коробок.

– Они все с пробковым дном, – сказал он, – но мы с Фортеном все равно обкладываем их войлоком. Перевозку оплачивает Энтомологическое общество Парижа.

Объединенные коллекции Красного Адмирала и Пурпурного Императора поражали воображение. Я поднимал и осматривал коробку за коробкой с великолепными бабочками и мотыльками; каждый экземпляр был тщательно подписан на латыни. Пылали багрянцем бабочки-медведицы; желтушки являли взору целые симфонии оранжевых и бледно-желтых тонов; коробки с нежно-серыми и пыльно-бурыми бражниками перемежались подборками ярких, пестрых Ванесс.

В отдельной просторной коробке в гордом одиночестве красовался пурпурный император, он же большая радужница, Apatura Iris, – тот роковой образец, который дал Пурпурному Императору его прозвание и оборвал его жизнь.

Я вспомнил эту бабочку и загляделся на нее, вздернув бровь.

Ле Бьян поднял голову – он сидел на полу, заколачивая деревянный ящик, уже заполненный коробками.

– Итак, – сказал он, – решено, что мадам, ваша супруга, отдает всю коллекцию Пурпурного Императора городу Парижу?

Я кивнул.

– Безвозмездно?

– Да, в подарок, – подтвердил я.

– В том числе и коробку с Пурпурным Императором? Эта бабочка стоит больших денег, – заметил Ле Бьян.

– Вы же не думаете, что мы захотим продать этот образец? – резко ответил я.

– На вашем месте я бы его уничтожил, – произнес мэр своим тонким голосом.

– Это было бы глупо, – возразил я, – как тогда, когда вы вчера закопали обратно тот латунный цилиндр со свитком.

– Это не глупо, – упрямо сказал Ле Бьян, – и я предпочел бы не обсуждать тему свитка.

Я посмотрел на Макса Фортена, но тот сразу же опустил глаза.

– Вы – пара суеверных старух, – проговорил я, засунув руки в карманы. – Готовы проглотить любую сказку.

– Ну и что с того? – нахмурился Ле Бьян. – Правды в них обычно больше, чем лжи.

– О! – я усмехнулся. – Значит, мэр Сен-Жильда и Сен-Жюльена верит в Человека-Волка?

– Ну, в Человека-Волка, пожалуй, нет.

– Тогда в кого же? В Пламенную Жанну?

– Это черт знает что такое! – вспылил я. – Только не говорите, монсеньор мэр, что вы сохранили чистую детскую веру в великанов!

– Великаны и вправду существовали, – проворчал Макс Фортен. – Это всем известно.

– Надо же, а еще химик! – презрительно бросил я.

– Послушайте, месье Даррел, – пискнул Ле Бьян, – вы сами знаете, что Пурпурный Император был ученым. А если я скажу вам, что он всегда отказывался включить в свою коллекцию Вестника Смерти?

– Что-что?

– Вы меня прекрасно поняли. Я имею в виду того мотылька, который летает по ночам. Некоторые зовут его мертвой головой, но мы в Сен-Жильда называем его Вестником Смерти.

– А-а, – сказал я, – вы об этом! Но это же обычный бражник, просто крупный. С чего это его прозвали вестником смерти?

– Именно так его зовут в Сен-Жильда уже не одну сотню лет, – вмешался Макс Фортен. – Об этом упоминает даже Фруассар в комментариях к «Хроникам» Жака Сорга. Книга есть в вашей библиотеке.

– Сорг? А кто такой этот Жак Сорг? Я его не читал.

– Жак Сорг был сыном какого-то монаха-расстриги… забыл, как его звали. Это было во времена Крестовых походов.

– Боже правый! – не выдержал я. – С той самой минуты, как я столкнул этот череп в яму, я только и слышу, что о Крестовых походах, монахах, колдовстве и смертях, и мне, честно сказать, уже надоело. Как будто мы вернулись в Темные века! Известно ли вам, Ле Бьян, какой нынче год от Рождества Господа нашего?

– Тысяча восемьсот девяносто шестой, – ответил мэр.

– Вот именно! А вы, точно два деревенских олуха, боитесь какой-то бабочки!

– Не просто какой-то бабочки, – заметил Фортен. – Это же Вестник Смерти! Если он влетит в окно, жди беды.

– Одному Богу известно, почему Он пометил одно из Своих созданий желтой мертвой головой на спине, – произнес Ле Бьян, возведя очи горе, – но полагаю, это было предупреждение, и считаю неправильным от него отмахиваться.

– Послушайте, Ле Бьян, – сказал я, – допустим, если дать волю воображению, то на грудной клетке некоторых крупных бражников можно разглядеть череп. Но и что с того?

– А то, что его лучше не трогать, – сказал мэр, покачивая головой.

– Если взять его в руки, он пищит, – добавил Макс Фортен.

– Некоторые животные все время пищат, – заметил я, пристально глядя на Ле Бьяна. – А кое-кто и визжит.

– Свиньи, – подхватил мэр.

– Ага, и ослы, – добавил я. – Послушайте, Ле Бьян, вы хотите сказать, что и правда видели вчера, будто этот череп выкатился наверх из ямы?

Мэр поджал губы и молча взялся за молоток.