Я собрал группу и потребовал тишины. Задыхаясь от высоты и возбуждения, объяснил свой план. Огонь. Элемент, который изменил историю человека, наверняка способен изменить ход и нашей, такой маленькой истории. Отталкиваясь от начат-ка дыры, которую мы вырубили, мы растопим лед, сжигая масло. Барабанная дробь, аплодисменты, — ведь правда, мой сын гений, как говорила моя мать любому, кто готов был слушать. Мадам Мицлер тоже была близка к этой мысли, потому что никак не могла выговорить слово «палеонтолог».

Зато лица моих спутников являли скепсис и озадаченность.

— Ну, можно попробовать. Хм-м... А не лучше подождать до следующего сезона, Стане?

— Я пятьдесят два года жду.

— Мы могли бы тогда захватить больше рук. И подходящие инструменты.

— Какой инструмент лучше огня?

— Огонь — возможно. Только вот масло... оно не очищенное. Это грязный раствор.

— Чистый, грязный, какая разница. Игра стоит свеч. К тому же вам за это деньги платят, между прочим.

Я тут же пожалел о своих словах. Джио покачал головой в ответ на неведомый внутренний диалог. Петер молча следил за нашим разговором. Я понимал, что происходит по сути. Все были вымотаны, может быть даже Джио, чьи движения в последние дни стали тяжелее. Я в своей эйфории не щадил здоровья группы.

Умберто заговорил снова, исподлобья глядя на меня:

— Даже если мы сожжем это масло, не факт, что нам его хватит. Или что мы закончим до снега.

Умберто хотел вернуться, он уже месяц был вдали от мира, я прекрасно это чувствовал. Экспедиция была моей мечтой, моим проектом — его самого слава не интересовала. И потом, какая слава? Фамилия, указанная в скобках, или примечание внизу страницы в статье, где говорится лишь обо мне. Деньги значили для него не больше. Он наверняка приехал бы и задаром, просто ради удовольствия повидать меня.

— Ты прав, Берти. Я прошу вас просто дать моей идее шанс. Один.

Петер смотрел на реакцию Умберто, подняв подбородок, как пес, ждущий сигнала от хозяина. У меня на секунду сжалось сердце, я вдруг осознал, что Петер — это то, чем когда-то был мой Умберто. Я думал, ни о чем не пожалею из той убогой поры, — и ошибался.

— Если завтра эксперимент не даст результата — сдаемся?

— И возвращаемся. Даю слово.

Слава богу, Умберто кивнул. Приключение продолжается, еще несколько часов.

Вернувшись в палатку после пересчета канистр, я обнаружил, что меня ждет мой друг. Меня поразил его взгляд — долгий и грустный.

— Ты сам оплачиваешь все из собственного кармана. Поэтому ты и хочешь остаться еще, ведь так?

— Да. Я продал квартиру, чтобы покрыть расходы.

— Университет не утверждал нашу экспедицию. Он наверняка вообще не в курсе. Ты обманул нас.

Ты прав, Умберто, я соврал. Я научился врать в раннем детстве, — это долгая история со вкусом клубники, тебе ее знать не обязательно.

— Извини.

— И ты меня, Стан.

И он ушел на вздохе, унося с собой тот полуслог, который добавлял к моему имени. Я так и не догадался, что это был слог дружбы, что-то вроде нашей с ним игры.

По пятьдесят кило каждая, — канистры слишком тяжелые, чтобы быстро перенести их к леднику, и слишком рискованно жертвовать флягами, переливая туда масло. За неимением резервной емкости пришлось для облегчения веса вылить половину канистры на землю и потерять таким образом литров двадцать горючего. Надеюсь, потом не окажется, что их-то нам и не хватило. Земля у ног Джио с изумлением впитывает черную лужу. Нарыв на горе, почти личное оскорбление.

Так-то двадцать пять литров — не бог весть что. А на высокогорье это вес Вселенной.

Мы тащимся до ледника, сменяя друг друга каждые десять минут. Наш проводник сам берет масло, чтобы перенести его через стенку перед котловиной.

Неприятный сюрприз: наша яма со вчерашнего дня стала на несколько сантиметров меньше. Невероятно. Ледник впитывает влагу из воздуха и таким образом заживляет свои раны. Пока мы спим, он восстанавливается и стирает наши усилия. Он не одержит верх, клянусь. Ведь до цели так близко.

Легкие горят, и я вспоминаю первые дни — вечность тому назад. Но нет уже былого энтузиазма, и близость пещеры под ледяным саркофагом ничего не меняет. Пещера должна окрылять нас, а она ввергает в уныние. Я тоже чувствую эту тоску, которая сочится из камня и заражает душу. Может быть, для горы это способ самообороны. Флер меланхолии, чтобы человек здесь не задерживался, как у тех цветов или насекомых, чей тошнотворный запах отпугивает хищников. А вдруг это для нашей же пользы. Мол, пора возвращаться, ребята. А вдруг?

Джио, Умберто и Петер безучастно сидят у дыры. Я распухшими пальцами отвинчиваю пробку. В яме наши двадцать пять литров растекаются черной жижей и такой тонкой пленкой, что кажутся пятью. Взгляд Умберто — со вчерашнего дня мы не сказали друг другу ни слова. Он не улыбается.

Я чиркаю спичкой. Роняю ее на лужу.

Победа! Мой метод позволил нам за один день растопить пятьдесят сантиметров. Результат кажется смехотворным, однако это в пять раз быстрее, чем кайлами. Если мы выдержим ритм, то через двадцать дней достигнем грота. Может быть, даже раньше, если усовершенствуем технику. Проблема в том, что масло, сгорая, тут же создает между собой и дном ямы слой воды. Эта тонкая пленка каким-то удивительным феноменом изолирует лед от огня. Наш горящий бензин плавает на водяной подушке, не касаясь ледника, и меня снова охватывает странное ощущение, будто ледник — зверь, он оберегает себя и приноравливается к нашим атакам. Если мы пытаемся вычерпать воду, слой масла распадается на островки, они гаснут, и горючее пропадает зря. На исходе дня Петер придумал хитроумную систему желобков, позволяющую отводить воду снизу. Но эту систему нужно постоянно обслуживать, затыкать старые протоки и создавать новые по мере того, как уровень опускается, иначе вытечет в конце концов горящее масло. Настоящая головоломка.

На подступах к яме теперь черная грязь: смесь земли, которую мы приносим из лагеря на подошвах, масла и талого льда, и все это затоптано, разрыто, перемешано. Сгорание нефти высвобождает жирную, тяжелую, ядовитую копоть. Мне кажется, я мучаю гору, добиваясь своих целей, как те хозяева, что не умеют научить собаку слушаться и хлещут ее изо всех сил вместо того, чтобы терпеливо объяснять. Как Командор. Как-то раз после очередного удара кулаком по морде Корка чуть не откусил ему руку.

Вот и я нанес леднику удар в лицо. В принципе, у него есть право огрызнуться. У меня нет выбора. Все пройдет, все забудется, когда мы достигнем пещеры и найдем нашего дракона. Даже Умберто, кажется, теперь согласен со мной. Сегодня вечером, сидя у костра, он смотрит на меня и поднимает кружку в безмолвном тосте.

Даже не нужно спрашивать: мы продолжаем.

Ледник горит. Он корчится, рычит, скрежещет от ярости под наносимой нами раной. Сентябрь. Наш огонь пулей вонзается в его тело, и в небо течет долгая полоса черной крови. Теперь дыра составляет пять метров в глубину. Ее края — воспаленная рана, гноящийся круг радиусом десять метров. Мы проделали половину пути. Мы медленно погружаемся в сны дракона. В последние дни наша задача усложнилась. По мере углубления все труднее откачивать талую воду. Невозможно черпать из слоя горящего керосина, что обязывает нас соблюдать строжайшую дисциплину: наливать как можно меньше масла, поджигать его и убирать все спустя едва лишь полчаса, даже если масло еще горит. Начинать сначала.

Все это — используя вместо лестницы воткнутые в стенку толстые крюки. Чтобы компенсировать такую потерю времени, мы устроили промежуточный лагерь в непосредственной близости от ледника. Самодельные сани позволили перетащить в него канистры.