Каждый думал, что тоже хочет однажды превратиться в это странное существо — младенца. Или встретить девушку вроде Камий. Или заполучить силу Рашида. Пастбище было единственным местом, где мы думали о завтрашнем дне. В приют «На Границе» будущее не просачивалось — его оттесняли толстые стены.
Безродный, чьи дурачества мы обычно очень ценили, дулся в стороне, обидевшись, что этот летний Христос и порочная Дева обошли его. Впервые за долгое время мне было хорошо в этих импровизированных яслях.
Когда аббату надоело вытягивать шею к небу, он сухим движением сложил трубу. Схватив Безродного за воротник, Лягух поднял мальчика и показал пальцем на запачканные землей шорты. Малыш повис, словно ворох одежды, и не сопротивлялся — я быстро научился этому приему.
И все кончилось.
Прогулка на пастбище утомила самых маленьких. Некоторые уже посапывали, когда Лягух, едва погасив свет, прокрался в спальню. Выпучив глаза и оттопырив нижнюю губу, как у жабы, он вглядывался в темноту и искал изъяны между кроватями: неровно поставленные ботинки, о которые можно споткнуться, плохо закрытый ящик, мальчика, плачущего от страха, от усталости — от чего угодно. Такого мальчика Лягух вытаскивал из постели, чтобы задать трепку — еще один повод для слез.
Чего только не говорили о прошлом Лягуха. Версия о вампире, выдвинутая Безродным, была сразу отметена, так как кто-то видел, что Лягух отражается в зеркале, носит на шее золотое распятие и выглядит довольно толстым для того, кто должен питаться кровью вообще — или кровью сирот в частности. Также поговаривали, будто аббат еще на должности капеллана познакомился с Лягухом в тюрьме и нанял его, когда тот вышел. Болтали, что он расчленяет детей. Насколько я знаю, Лягух никогда никого не расчленял, по крайней мере в приюте. Маловато страданий для того, кому нравится наблюдать долгие мучения и иметь возможность прочувствовать каждый оттенок боли. В подобные страдания ценитель может время от времени обмакивать губы, довольно прищелкивать языком и радоваться, что еще изрядно осталось на потом. Некоторые думали, что Лягух — бывший сирота из приюта «На Границе». Эта теория как минимум неверна. Позже я ознакомился с журналом, куда записывали имена всех детей с тех пор, как монастырь превратился в приют в тысяча девятьсот тридцать шестом году, — Лягуха там не было. Последний и наиболее вероятный слух гласил, что он служил в Легионе. Легкая хромота подтверждала версию о ранении, а однажды он заставил меня петь вместе с ним военную песню. Лягух точно знал, как ударить побольнее, не оставляя следов. Малыш, случайно забредший в его каморку под крышей, сказал, что не нашел там ничего странного, но что ребенок, верящий в Деда Мороза, может назвать странным? Вокруг личности Лягуха вился рой легенд: что он нечувствителен к боли, покрыт чешуей, говорит на неизвестных языках. Что однажды Лягух получил письмо с черной каймой, отправился читать в свою комнату, а вышел с красными глазами. Но никто не воспринимал всерьез эти бредни.
Сверхзвуковой «бум».
Я уже привык к этому звуку. Может, что-то на карьере или какая-то мина вдалеке, но даже это не объясняло давление в ушах и груди, ощущение, будто на мгновение открывается портал в другой мир. Я даже не подозревал, насколько был прав.
Несмотря на все усилия, Лягух ничего не нашел. Покачиваясь по привычке, он вышел из спальни, а между кроватями полились потоки пота и разочарования. Мой сосед Проныра сполз под кровать, посмотрел на меня, прижал палец к губам: «тс-с-с», как в первую ночь неделей ранее. В подобном месте повторение одного и того же жеста было либо ритуалом, либо угрозой. Я закрыл глаза.
Когда я их открыл, луна сдвинулась с места и разогнала густую тьму. Моего соседа не было ни на кровати, ни под ней. Под страхом я не знаю чего, но чего-то страшного нам было запрещено вставать. Четыре тени — одна маленькая и три больших — скользили среди кроватей по направлению к двери. Я сопротивлялся как мог, представляя тысячи истязаний, наказаний и пыток от рук Лягуха, который только и ждал, что я оступлюсь, возможно, высматривал меня в темноте, чтобы я послужил примером. Но любопытство победило, и я пошел за ними.
— Эй, ты, пятьдесят четвертый!
Ровно в тот момент, когда я собирался покинуть спальню, из-под одеяла показалась голова. Глазами дрейфующего в океане на меня смотрел блондин лет двенадцати.
— Тебе лучше лечь обратно, — прошептал он.
— Куда они идут?
— Я не знаю. Но от этих ребят одни неприятности.
Голова исчезла под одеялом, а я сделал то, что делают с любым советом, полученным в пятнадцать лет, особенно когда совет хорош, — проигнорировал.
В коридоре никого не было. Следуя за сквозняком, я на ощупь пробрался к приоткрытой двери. В тот же момент Сенак завернул за угол, прошел в метре от меня, не заметив — до сих пор не знаю как, — и исчез за второй дверью, открыв ее ключом. Та дверь отличалась от других: металлическая с синей облупившейся краской. Я чуть не последовал за ним, но цепь, на которую я опирался, зазвенела, так что я продолжил слежку, даже не подозревая, что обе двери ведут к одной и той же истории.
Вверх уводила винтовая лестница, прикрученная к забытым стенам. Сквозняк усилился. Лестница упиралась в чугунный люк. Как только я толкнул его, на меня уставились четыре удивленных лица: Безродный и трое ребят постарше, имена которых я тогда и узнал. Проныра, Эдисон и Синатра — все сидели посреди квадратной террасы, и эта плоская поверхность воспринималась какой-то аномалией в мире склонов и вершин. Вокруг возвышались каминные трубы, как у теплохода. Вокруг возвышались каминные трубы, а черная шиферная крыша блестела, кренилась, словно палуба теплохода, окруженная оцинкованными ограждениями.
— Ты чего тут забыл, пятьдесят четвертый? — спросил Проныра, выключив переносное радио фирмы «Телефункен», над которым все четверо склонились.
— Меня зовут Джо. А что вы тут делаете?
— Не твоего ума дело. Иди спать.
Я влез на террасу. От всепоглощающего гигантского неба кружилась голова. В приюте «На Границе» мы никогда не видели настолько далеко — отсюда можно было разглядеть другие миры.
— Где это мы?
— Это Дозор. Тайное общество, но ты в него не входишь. Так что вали.
— Тайное общество. Вам девять лет, что ли?
— Ну да, — серьезно подтвердил Безродный.
— И чем вы занимаетесь в этом тайном обществе?
— Следим за миром, защищаем приют.
— От кого?
— От русских, — заявил Синатра.
— От мафии, — добавил Эдисон.
— От великанов, — заключил Безродный.
— А разве русские, мафия или великаны уже нападали на приют? — хихикнул я.
Проныра поднялся и встал прямо передо мной:
— Вот именно. Благодаря нам. Я слежу за севером, Эдисон — за югом, а Синатра — за востоком.
— А я слишком маленький, чтобы нести дозор, — добавил Безродный. — Не достаю до перил.
— Тогда кто следит за западом?
Все четверо потупили взгляды.
— Раньше следил Данни.
— И где этот ваш Данни?
— Умер.
— От чего?
— А разве это важно? Результат ведь все равно тот же! А теперь иди спать.
— А Лягух разрешает вам выходить из спальни?
В ту ночь я узнал больше, чем за все время в приюте. Жизнь больше ничему меня не научила, кроме того, что безграничное зло существует, но с ним рука об руку идет нежность, и благодаря ей одной можно выдержать все.
Наблюдающему за севером Проныре было пятнадцать. За десять лет до того его откопали в Марселе под завалами здания, которое рухнуло средь бела дня — просто сложилось, как карточный домик, выдохнуло известняком после долгих лет борьбы с гравитацией, логикой и заброшенностью. О трагедии писали в газетах. Все сорок пять жителей погибли — все, кроме Проныры, которого отец забросил под кровать, когда конструкция не выдержала. Каждый месяц Проныра получал посылку: неизвестно от кого, неизвестно откуда — мы этого так и не узнали. Заполненная доверху сладостями и разными безделушками коробка приходила, наверное, от какой-нибудь тетушки или далекого кузена по ту сторону горизонта, смягчая его чувство вины. Эта манна небесная позволяла Проныре быть в центре всей торговли в приюте. Он прикидывал, обменивался, предлагал с рвением ростовщика. Если должник не платил за услугу или тянул с платежом, Синатра его избивал. Завхоз Этьен закрывал глаза на дела Проныры, поскольку тот платил ему процент с товарооборота. Взамен Этьен каждое воскресенье приглашал к себе вечером Лягуха смотреть телевизор, благодаря чему путь для Дозора был свободен. В опасный момент Этьен мигал светом из пристройки-туалета за хижиной. За несколько лет было лишь одно предупреждение — ложная тревога, — когда однажды вечером у Лягуха крепко скрутило живот на кухне Этьена и бедняга пошел облегчиться, в спазмах хватаясь за выключатель.
