Эта измена самому себе характерна для Гауфа. Он – во всём и всегда воплощённый поиск.
Человек не знает, как сложится его жизнь, на каком повороте она оборвётся, но Вильгельм Гауф жил так, как будто он знал, что умрёт двадцати пяти лет. Он написал не только сказки, лучшие из которых заняли видное место в мировой литературе. Его перу принадлежат также любовные стихотворения, баллады, популярные солдатские песни. В 1825 году одно за другим выходят три его крупных произведения: «Извлечения из мемуаров Сатаны», роман «Человек с луны» и альманах, представляющий собою собрание сказок. Он соединяет с работой увлекательное путешествие: через немецкие города Франкфурт-на-Майне, Майнц и др. он направляется в Париж, затем Брюссель, Антверпен и через север Германии – в Кассель, Бремен, Гамбург, Берлин, Лейпциг и Дрезден – всюду отдают должное его литературному таланту. Чем бы он ни занимался, где бы он ни побывал, куда бы ни поехал, при всех обстоятельствах жизни его литературная биография развивается с возрастающим успехом. Он женится, по это не помеха для начала редактирования журнала. Он пишет, пишет и пишет… В 1826 году он печатает вторую часть «Мемуаров Сатаны», исторический роман «Лихтенштейн», новый «Альманах сказок на 1827 год», новеллы «Отелло» и «Нищенка с Моста Искусств». Последний год в его жизни отмечен новыми доказательствами его вдохновенного труда: он печатает ещё один «Альманах сказок» и знаменитое эссе «Фантасмагории в бременском винном погребке», своеобразное философское и мемуарно-лирическое произведение. В двадцать пять лет он уже пишет мемуары! Наконец появляются его последние новеллы «Певица», «Еврей Зюсс», «Последние рыцари Мариенбурга» и «Портрет императора». Работоспособность его удивительна. Он не считает серьёзной работой множество статей и рецензий в газетах и еженедельниках. Он планирует произведения, к сожалению, оставшиеся только в черновиках. Среди его планов роман из эпохи освободительных войн против Наполеона и оперное либретто. Современный исследователь творчества Гауфа[1] справедливо подводит итоги этой молниеносной работы: «Сейчас даже трудно представить себе, что все произведения Гауфа были созданы меньше чем за три года. И созданы очень молодым человеком, не успевшим приобрести ни жизненного опыта, ни мастерства. Но при всех легко различимых недостатках они – создания по-своему новаторские, в них угадываются идеи и формы новой эпохи».
Историко-литературная мысль остаётся холодной, когда её бесстрастный голос рассказывает о жизни художника. Б. М. Эйхенбаум, кончая книгу о Лермонтове, был прав, заметив, что ранняя гибель Лермонтова не имеет научного значения. Но не надо забывать о чувстве. Самый бесстрастный учёный не может остаться равнодушным, размышляя о ранней смерти гениального человека. Он невольно представляет себе, каких вершин могло бы достигнуть его творчество.
Томас Чаттертон, с необыкновенным талантом подделавший оды и баллады XV века и сумевший включить в круг английской литературы старинную поэзию, покончил с собой, когда ему было семнадцать лет. Невольно подумаешь, что внеисторическое понятие «судьба» каким-то образом присутствует в трагической участи гениального человека. Прав ли был Некрасов в знаменитом стихотворении, навеянном известием о смерти Писарева: «Хорошо умереть молодым!»? По отношению к людям, деятельность которых могла бы обогатить человечество, это ложная мысль.
Гауф писал свои сказки для детей – сперва рассказывал, а потом писал. Как все знаменитые произведения, написанные для детей, его сказки входят в круг взрослого чтения. Он никогда не опускается до упрощений, последовательно ведёт читателя вперёд и выше, как бы заставляя его стремиться туда, где он, читатель, ещё не был.
Вениамин Каверин
Присказка
В некотором прекрасном, далёком царстве, где (гласит предание) сады вечно зелены и солнце никогда не заходит, с начала веков и доныне царствует лучезарная царица Фантазия. Много веков она была счастьем всех её окружавших, была любима всеми, кто её знал. Но сердце у царицы было такое пламенное, что она не могла не бросать лучей своих благодеяний далеко за пределы собственного царства. В царственном блеске своей вечной юности и красоты, она сошла на землю: она слыхала, что там живут люди, которые невесело проводят время, в труде и работе, часто в горе и нужде. Им-то она и принесла лучшие дары из своего царства, и с тех пор, как прекрасная царица прошла по земле, люди стали веселее, имели более светлых часов.
Детей своих, не менее прекрасных и приветливых чем она сама, царица тоже посылала на землю радовать людей. Однажды с земли вернулась Сказка, её старшая дочь. Мать заметила, что она скучна, и даже глаза у неё как будто заплаканы.
– Что с тобою, дитя моё? – спросила её царица, – ты вернулась такая печальная, унылая… Расскажи, доверься матери.
– Ах, я бы сейчас сказала, – ответила Сказка, – если бы не знала, что моё горе и тебя огорчит.
– Всё равно, скажи, дитя моё, – упрашивала царица, – горе – это тяжёлый камень: одного задавит, но двоим легко его снести.
– Ты приказываешь, – сказала Сказка, – так слушай же. Ты знаешь, как я люблю бывать у людей, как я охотно сижу у самых бедных тружеников перед хижиной, и болтаю с ними часок после работы. Бывало, они мне сейчас дружески подают руку, когда я приду, и с улыбкой, довольные, провожают меня ласковым взглядом, когда я ухожу; но в последнее время стало совсем не то.
– Бедная моя Сказка! – пожалела царица дочь и погладила её рукою по щеке, на которой блестела слезинка. – Но тебе, может быть, всё это только так кажется?
– Поверь мне, это так, – ответила Сказка, – сердце не обманет: они меня более не любят. Куда я ни приду, меня встречают холодные взгляды, мне нигде не радуются; даже дети и юноши, которые всегда так меня любили, и те надо мною смеются и поворачиваются ко мне спиною.
Царица подпёрла голову рукою и задумалась.
– Какая может быть причина, – проговорила она, – что люди так изменились?
– Они везде наставили учёных сторожей, которые зорко осматривают и разбирают всё, что приходит из твоего царства. Если явится пришлец им не по душе, они поднимают крик и шум, убивают его или так очернят у людей, – а люди верят им на слово, – что мы уже не встречаем ни крошки любви, ни капли доверия. Как на этот счёт хорошо братьям моим, Снам! Они весело слетают, им нет дела ни до каких сторожей; они навещают спящих людей и вволю рисуют им картины, радующие глаз и сердце.
– Братья твои ветреники, – возразила царица, – и тебе, моя любимица, нечего им завидовать. Я, впрочем, знаю хорошо этих таможенных сторожей; люди не совсем неправы, что их поставили: являлся не один пустой ветрогон и прикидывался, будто он прямо из моего царства, а сам разве только с какой-нибудь горы заглядывал к нам.
– Но за что же вымещают они это на мне, твоей родной дочери? – огорчалась Сказка. – Ах, если бы ты только знала, как они меня обижают! Обозвали меня старой девой и грозились в другой раз вовсе не пускать…
– Не пускать! Мою дочь! – с негодованием воскликнула царица. Но я догадываюсь от кого эта напасть: это всё наделала твоя злая тётка, – это она наклеветала на вас.
– Мода? Не может ли быть! – наивно изумилась Сказка. – Да ведь она всегда так нас ласкает, кажется любит нас!
– Ох, уж она мне, притворщица! – сетовала царица. – Но ты, на зло ей, попытайся ещё раз, дитя моё. Кто хочет делать добро, тот не должен так легко уступать первой неудаче.
– А если они в самом деле меня не пропустят? Или так очернят, что люди на меня и не взглянут, а с пренебрежением отвернутся?
– Если большие, ослеплённые Модою, от тебя отвернутся, – попытай счастье у детей и у юношей. Молодёжь всегда я любила всем сердцем. Молодёжи я посылаю самые чарующие образы и картины чрез твоих братьев, Снов; я и сама не один раз слетала к ним, ласкала их, целовала, учила их хорошим играм и сама с ними играла. Молодёжь меня знает хорошо, хотя может быть и не слыхала моего имени, и сколько раз я замечала, как дети ночью улыбались, заглядываясь на мои золотые звёзды, а утром, когда по небу несутся мои белые овечки, хлопали от радости в ладоши. Когда они подрастут, и тогда они меня любят; я помогаю девочкам плести венки из пёстрых цветов, а резвые шалуны-мальчики притихают, когда я к ним подсяду на вершине высокой скалы, вызываю из тумана далёких голубых гор высокие замки и дворцы и обращаю розовые облака заката в отряды отважных всадников и шествия набожных пилигримов.
