новые: мы выстрелили в прошлое
трус: что же осталось что-нибудь?
- ни следа
- глубока ли пустота?
- проветривается весь город. Всем стало легко дышать и многие не знают что с собой делать от чрезвычайной лёгкости. Некоторые пытались утопиться, слабые сходили с ума, говоря: ведь мы можем стать страшными и сильными. Это их тяготило.
Трусл. Не надо было показывать им проложенных путей
удерживайте толпу
<...>
(Чтец):
как необычайна жизнь без прошлого
С опасностью но без раскаяния и воспоминаний...
Забыты ошибки и неудачи надоедливо пищавшие в ухо
Заявленная позиция, по существу, является сутью футуризма как идейно-художественной системы. Полный отказ от прошлого, его уничтожение, вместе с накопившимся грузом ошибок, являлось для футуристов условием творчества sine qua non. В дальнейшем "выстрел в прошлое" и в самом деле был произведён - это был пресловутый выстрел "Авроры" (кстати сказать, "стреляющая заря" - абсолютно адекватный для футуризма образ). Понятно, что подобная позиция не могла не представляться Шварцу глубоко отвратительной, варварской, опасной - короче говоря, неприемлемой во всех отношениях. И именно поэтому он делает своих положительных героев сознательными и убеждёнными служителями прошлого.
Рассмотрим их последовательно. Шарлемань, как мы помним, является архивариусом. Именно его профессиональная память даёт Ланцелоту возможность вызвать Дракона на бой. Характерно, что он тщательно воспроизводит все даты, то есть меры времени (содержащие скрытый код, см. Эпизод первый). Он олицетворяет собой тот максимум легальной исторической памяти, который дозволяется горожанам (и которая в конечном итоге оказывается для однажды слиберальничавшего Дракона роковой).
Магические помощники Ланцелота тоже имеют прямое отношение к прошлому - как хранители подпольной драконоборческой традиции. В тексте несколько раз настойчиво повторяется:
ТКАЧИ: <...>Не говори нам спасибо. Наши прадеды все поглядывали на дорогу, ждали тебя. Наши деды ждали. А мы вот -- дождались.
<...>
МУЗЫКАЛЬНЫХ ДЕЛ МАСТЕР: <...>Мы ждали, сотни лет ждали, дракон сделал нас тихими, и мы ждали тихо-тихо. И вот дождались. Убейте его и отпустите нас на свободу.
И, наконец, сам Ланселот является служителем так называемой жалобной книги. Она представляет собой ни что иное, как гигантский архив всех преступлений, страданий, обид - пополняющийся, впрочем, без участия людей (22).
Здесь, однако, нужно сделать оговорку. Все эти персонажи - не столько служители прошлого как такового, сколько агенты и хранители истории, как особого модуса присутствия прошлого в настоящем. "Время Дракона" понимается Шварцем как время внеисторическое, "пустое":
ШАРЛЕМАНЬ: У нас вы можете хорошо отдохнуть. У нас очень тихий город. Здесь никогда и ничего не случается.
ЛАНЦЕЛОТ: Никогда?
ШАРЛЕМАНЬ: Никогда. На прошлой неделе, правда, был очень сильный ветер. У одного дома едва не снесло крышу. Но это не такое уж большое событие.
У Дракона же воспоминания об исторических реалиях вызывают только досаду ("Я был тогда наивным, сентиментальным, неопытным мальчишкой").
* * *
Можно было бы ожидать, что гибель дракона станет тем самым Cобытием, которое, наконец, "что-то изменит" (то есть запустит историю снова). Но - и в этом проявляется культурно-исторический пессимизм Евгения Шварца - сама по себе гибель Дракона не меняет ничего. Вместо освобождения, на которое так рассчитывали мастера ("убейте его и отпустите нас на свободу") в перспективе у горожан - всё те же пляски мёртвых душ, только под другим руководством: сначала - Бургомистра, потом - вернувшегося (и сильно изменившегося) Ланцелота. Финальное "в каждом из вас надо убить дракона" слишком смахивает на парафраз известного "надо по капле выдавливать из себя раба". Увы, Шварц, как и все люди его круга, были решительно не способны ответить на вопрос, чем именно можно "выдавить из себя раба", и что именно займёт место выдавливаемого. В этом смысле финал пьесы остаётся поневоле открытым: вряд ли Ланселот способен что-нибудь сделать с искалеченными душами. Впрочем, определённое указание (для тех, кто понимает) на политические реалии ланцелотовского режима можно усмотреть в загадочных словах Садовника: "Разводите костры - тепло помогает росту".
Конечно, Евгений Шварц абсолютно не представлял себе, что это будут за костры: словосочетание "горячая точка" показалось бы ему пустым звуком. Он просто чувствовал: после полной и окончательной победы над Солнцем станет холодно.
*
ПРИМЕЧАНИЯ:
(1) "Мастер и Маргарита" играла в интеллигентском сознании роль, сравнимую с ролью Нового Завета для верующего христианина - а именно, источника морально-этических норм, духовного руководства в жизни, а зачастую и "духовного утешения" в скорбях. Несмотря на всю двусмысленность этой книги, она, скорее всего, останется столь же значимой и для будущих поколений интеллигентов - если уж не в качестве НЗ, то, по крайней мере, как значимый ориентир.
[Интересно отметить, что аббревиатуру НЗ сейчас присвоил себе элитный интеллигентский журнал "Неприкосновенный Запас". Не надо думать, что это случайно: журнал вполне осознанно претендует на роль "священной книги", своего рода "третьего завета" бывшей советской интеллигенции - той самой, воспитанной на Булгакове.]
(2) Помимо "говорящего" прозвища, "кошачья" природа Воробьянинова ненавязчиво подчёркивается на протяжении всего романа.
(3) Отдельный интерес представляет инверсия отношений "бесов" (настоящих устроителей действа) и "хозяйки бала" у Достоевского и Булгакова.
(4) По сути дела, "Мастера и Маргариту" можно понять как описание победы (пусть частной и временной) магического мира над советской доморощенной чертовщиной, дилогию о Бендере - как победу советского мира над традиционной магией авантюризма в стиле Калиостро (которая локально эффективна, но стратегически оказывается в проигрыше), а "Понедельник" как изображение магии (вместе со своим шарлатанским двойником), добровольно пошедшей на службу соввласти в типичное советское учреждение (с абсолютно булгаковской аббревиатурой НИИЧАВО).
