– Ведьмин камень, – пояснил пастух, протягивая их Эффи. – У Короля фейри много личин. Смотри сквозь камни, и ты увидишь его в истинном обличье.

Схватив Эффи за запястье, он разжал ей пальцы и, прежде чем она успела возразить, вложил камни ей в ладонь. Они оказались тяжелее, чем выглядели в руке старика. Эффи сунула их в карман брюк.

Когда она подняла голову, пастух уже шел прочь по дороге в сторону зеленых холмов. Овцы брели за ним, покачиваясь, как буйки на воде. Вдруг одна замерла и развернулась к Эффи.

Все еще ощущая внутреннюю дрожь, она достала камень из кармана и поднесла к глазам, заглядывая в отверстие посередине… и увидела лишь овцу, которая уставилась на нее немигающим взглядом.

Чувствуя себя глупо, Эффи опустила камень. Сказки или нет, но в Каэр-Иселе она не стояла бы посреди улицы, слушая бредни странного старика. Убрав камень обратно в карман, Эффи стерла со щеки брызги морской воды. Ей вдруг пришло в голову, что с ней произошла полная противоположность карманной кражи.

У паба имелось какое-то название, но на сырой, прогнившей вывеске было невозможно что-либо разобрать. Все еще не придя в себя после слов пастуха, Эффи с напускной уверенностью толкнула дверь и окунулась в теплый золотистый свет.

В камине в углу зала потрескивали поленья, словно сучья под тяжелым сапогом. На каминной полке виднелись старые черно-белые фотографии. В зале теснились круглые столики, в дальнем углу примостились две закрытые кабинки. Они были новее всего остального, судя по блеску дерева – в пабе пытались идти в ногу со временем.

За барной стойкой тянулись ряды бутылок с алкоголем, прозрачные, зеленые, янтарные, блестящие как карамель. Из проигрывателя, отзвук которого она слышала раньше, пели что-то незнакомое грудным женским голосом.

В пабе было почти пусто, лишь у окна сидели двое немолодых мужчин. Судя по толстым свитерам и резиновым сапогам, это были рыбаки. За стойкой стояла барменша примерно того же возраста, что и мать Эффи. Глядя на ее руки, можно было предположить, что она приступила к труду еще до рождения Эффи. И еще здесь был Престон: за стенкой одной из кабинок мелькнули его растрепанные волосы. Эффи поспешно присела за ближайший столик, чтобы он ее не заметил.

В пабах она бывала пару раз в жизни в компании Рии и ничего не знала о негласных правилах этикета. И еще не пила. По словам доктора, алкоголь плохо сочетался с ее лекарствами – а ей и так не всегда удавалось отличить реальность от вымысла.

Барменша одарила ее сердитым взглядом.

– Заказывать что будешь? – бросила она с тем же жутким акцентом, что и пастух.

– Да, простите. – Эффи подошла к бару. – Джин с тоником, пожалуйста.

Это был любимый напиток матери и первое, что пришло в голову. Вскинув бровь, барменша потянулась за стаканом. Эффи залилась краской. Всего десятый час утра, но она не знала, что можно еще заказать.

Она мимоходом взглянула на рыбаков, которые прервали разговор и пристально рассматривали ее из-под кустистых бровей.

В голове вновь зазвучали слова пастуха: «Смотри сквозь камни, и ты увидишь его в истинном обличье».

Религиозные северяне считали фейри демонами, существами из потустороннего мира, заклятыми врагами своих святых. Ученые и натуралисты, агностики и подлизы, принимали их за выдумки, как и любые другие истории, которые рассказывают в церкви. Но для южан фейри являлись неотъемлемой частью жизни, как ураганы или живущие в саду ужи. От них принято было беречься. Закрывать окна и запирать двери. Не переворачивать большие камни.

Эффи хотела было вновь поднести к глазам ведьмин камень, но под взглядами барменши и местных подавила это глупое желание. К тому же Король фейри обладал неуемным тщеславием и явно предпочел бы более достойную маскировку.

Звякнувший о барную стойку стакан вырвал Эффи из размышлений. Она поймала выжидающий взгляд барменши.

– Сколько? – спросила Эффи и послушно отсчитала названую сумму. Рыбаки по-прежнему глазели на нее. Подхватив свой стакан, Эффи поинтересовалась: – Какой здесь самый популярный напиток?

– Обычно скотч. Но учитывая, что сейчас зима, большинство заказывает горячий сидр.

Эффи покраснела и вцепилась в холодный стакан. Как только барменша отвернулась, чтобы протереть стойку, Эффи поспешила прочь.

Едва убравшись с глаз барменши, она мысленно перебрала в уме дальнейшие варианты. Можно сесть за первый попавшийся столик и ловить на себе косые взгляды рыбаков, или занять свободную кабинку по соседству с Престоном и – что? Потягивать напиток в тишине, пока Престон работает за стенкой? Остро ощущать его присутствие, несмотря на разделяющую их тонкую деревянную перегородку, как в церковной исповедальне?

Едва ли можно представить себе что-то более неловкое. К тому же после случая в машине Эффи чувствовала настойчивое желание вернуть часть утраченного достоинства. Не давая себе шанса струсить, она направилась к кабинке Престона и села напротив него.

Вздрогнув, он тут же захлопнул книгу. С румянцем на щеках и бегающими глазами Престон походил на провинившегося школьника. Эффи подумалось, что он и есть провинившийся школьник, только непонятно, в чем его вина.

– Полагаю, ты поговорила по телефону, – заметил он.

– Да, – согласилась Эффи.

Заметив рядом с локтем Престона полупустой стакан скотча, она немного успокоилась – не только у нее хватило глупости заказать алкоголь в девять утра. Эффи пока не решила, будет ли вообще пить, но стакан в руке придавал уверенности, она ощущала себя почти равной Престону.

Он сунул книгу обратно в сумку, но Эффи успела заметить выбитое на корешке название: «Поэтические произведения Эмриса Мирддина, 196–208 годы п. Н.»

Заметив любопытство Эффи, Престон взглянул на нее с вызовом.

– Одна из твоих библиотечных книг, – пояснил он. – Я не хотел бередить рану.

Она решила, что не позволит себя смутить.

– Выходит, ты недавно прочел то стихотворение? «Гибель моряка»?

– Это не самое известное стихотворение Мирддина. Я удивлен, что ты его узнала.

– Я же сказала: он мой любимый автор.

– Ученые единодушно считают поэзию Мирддина по большей части посредственной.

Эффи тут же покраснела, внутри вспыхнул гнев.

– Зачем же ты изучаешь то, что явно считаешь недостойным себя?

– Я говорил про ученых, а не выражал свое личное мнение. – Которым он вовсе не собирался делиться. Он умел держать козыри при себе. Престон поправил очки, немного съехавшие на переносицу. – Как бы то ни было, необязательно любить дело, которым занимаешься.

Это позвучало так небрежно, что Эффи поняла – он не пытался ее разозлить. Впрочем, от этого стало только хуже. Оказывается, даже не прикладывая усилий, он мог уязвить до глубины души.

– Но тогда какой в этом смысл? – выдавила она. – Ты набрал на экзаменах достаточно баллов, чтобы изучать все что угодно. Зачем же ты выбрал литературу? Из прихоти?

– Вовсе нет. Возможно, для тебя архитектура – страсть всей твоей жизни, а может, и нет. Однако у всех есть свои причины.

Эффи снова ощутила нарастающий гнев.

– Не вижу причин изучать литературу, если тебя не волнуют истории, которые ты пишешь и читаешь.

– Ну, я в основном изучаю теорию. Я не писатель.

Эффи будто окатило приливной волной. Как можно лишь изучать литературу, не написав ни слова, и считать, что этого достаточно? Не изложив на бумаге то, что видел в своем воображении? Постылая реальность ее собственной жизни угнетала ее: чертить планы зданий, не имея понятия, как их строить, проектировать дома для совершенно чужих людей. Эффи чуть не расплакалась, но вонзила ногти в ладони, силясь сдержать подступающие слезы.

– Ну, – протянула она в конце концов, подражая его холодному тону, – трудно представить, чему может научиться аргантиец, читая ллирийские сказки. Мирддин – наш национальный автор. Чтобы понять его истории, нужно впитать их с молоком матери.

– Я ведь говорил, – медленно произнес он, – что моя мать – ллирийка.