Для всех эта прекрасная белая ночь была трудной и бессонной, и Завалишин отпустил своего заместителя и гостя домой, наказав им пораньше лечь спать, чтобы со свежими головами выехать поутру на заставу № 1.

Артем жил на Приморской набережной, там, где кончался старый город, и за парком, который украшал живописный пруд, начинались двенадцатиэтажные башни новых жилых кварталов.

Настя, жена Артема, ждала мужа и гостя – стол в гостиной был почти накрыт. Она сразу же забросала Колмакова вопросами о Тамаре и Галине, и Николай, отвечая ей, ходил следом из кухни в комнату и обратно, пока Артем шутливо не прикрикнул на них: мол, успеете наговориться за столом – и потащил Колмакова на балкон – покурить.

– И что ты обо всем этом думаешь? – сразу же спросил он у Николая.

– Пока ничего определенного. Но шеф мой прав: один почерк. Более того, надо ждать новых происшествий.

– Не каркай, – Артем толкнул Николая в бок, – с меня и случившегося довольно.

– Что тебе известно о новой конторе в Скандинавии?

– Не больше, чем вам, Коля. Мы то и дело натыкаемся на следы ее деятельности, знаем, что где-то в окрестностях портового города Ухгуилласун действует организованная ею шпионско-диверсионная школа, которую они условно называют Ликеем, но вот под какой крышей упряталась сама фирма – увы… Это больше по вашей части, дружок.

– Нам только известно, что заправляет всем этим делом человек, хорошо знающий местные условия и свободно владеющий финским и шведским, – сказал Николай. – Видимо, собственный, скандинавский кадр. Доморощенный, так сказать.

– Этого явно недостаточно, – с сомнением покачал головой Артем. – Ну да ладно – о делах после. На заставе вдоволь наговоримся. Выезжаем туда в семь утра.

– Мужчины! – позвала Настя. – Руки мыли? Быстренько в ванную!

Едва уселись за стол, пришла Алена, дочь Логиновых, ровесница Галинки. Она тоже недавно окончила восьмой класс.

– Надумала, Аленка, куда пойдешь учиться? – спросил ее Николай.

– В девятый класс. А закончу школу, приеду к вам в Ленинград. Хочу в университет, на биологический, как мама.

– А как дела у Пети?

– Получили письмо – уезжает на сборы в Закавказский округ, – ответил Артем. Петр учился в Высшем пограничном училище в Подмосковье.

Из кухни появилась Настя с блюдом, на котором исходили ароматом цыплята табака.

«Не берут ее годы, – подумал, искренне любуясь женой друга, Николай. – Ведь уже под сорок ей, а выглядит как старшая сестра Аленки…»

Логинов налил в бокалы легкого вина, Аленка – «фанты» из запотевшей бутылки. Все повернулись к портрету Петра Игнатенко.

– За тебя, Петро, – сказал Артем.

В этом доме так пили всегда. Первую рюмку – за Петра Игнатенко. И ничего странного в этом не было. Ведь Настя была прежде женою Петра, а курсант Петр Игнатенко, будущий офицер-пограничник, его сыном.

Это кафе на улице Башмачников открылось недавно. Владельцы назвали его «Подворотней» и сделали не только питейным заведением, но и выставочным залом для вернисажей, на которых демонстрировались «шедевры» сверхмодного направления поп-арта, которое бойкие искусствоведы определили как гиперреалистическое.

На стенах кафе и в особой выставочной веранде, которая служила еще и залом для танцев, висели картины в тяжелых золоченых рамах барочного стиля. С обрамлением картин вопиюще контрастировало их содержание. Художники изобразили на холстах, так сказать, ультра-прозу жизни. Натурой для них послужили старые рваные башмаки, расползшиеся женские чулки, кривые вилки, ржавые кастрюли, уличные бачки для мусора, корыта с грязным бельем, куски мяса с копошащимися в них червями, навозные кучи на крестьянских хуторах, общественные уборные снаружи и изнутри, дохлые кошки и никак не ожидавшие стать предметом искусства собаки, задирающие задние ноги у фонарных столбов.

В теплый и безветренный летний день за столиком на открытой веранде кафе сидели трое мужчин: один – лет пятидесяти, двое других – лет под сорок. Те, что моложе, были атлетически сложены, оба голубоглазы и белокуры, как и большинство жителей скандинавского портового города Ухгуилласуна, расположенного на северном побережье Балтийского моря, но жителями Ухгуилласуна эти люди не были.

Один из них, Майкл Джимлин, был кадровым американским разведчиком, сыном весьма состоятельных родителей, который поначалу счел разведывательную работу весьма забавной и щекочущей нервы, а затем так и остался в ней, превратившись из дилетанта в довольно опытного профессионала.

Сейчас Майкл числился помощником военного атташе в соседнем государстве, граничащим с Советским Союзом.

Второго звали Стивом Фергюссоном. Дипломатического паспорта у него, сотрудника ЦРУ, не было, но подданство он имел американское. Впрочем, по характеру нынешней работы Стив Фергюссон должен был быть свободно практикующим бизнесменом, это предоставляло известную свободу действий, хотя и не было так безопасно, как заниматься шпионажем, имея в качестве щита дипломатический иммунитет.

Настоящее имя Стива – Рутти Лаймесон. Отец у него наполовину швед, наполовину финн, а мать – русская графиня. Родился Рутти 19 сентября 1944 года и всегда считал этот день «черным днем» своей родины, ибо именно тогда Финляндия заключила перемирие с Россией и вышла из войны. С детских лет он впитал яд шовинистических проповедей, которыми его потчевал отец, Ивар Лаймесон, бывший командир разведывательно-диверсионного батальона финской армии, перебравшийся в сорок четвертом году в Швецию, чтобы избежать наказания за содеянные военные преступления. Рутти Лаймесон стал достойным восприемником отца. И неудивительно, что в Центральном разведывательном управлении Рутти давно пользовался доверием и был на хорошем счету.

– Какое счастье, что здесь нашлась открытая веранда, – сказал третий в их компании, лысый, с подержанным лицом человек, невысокого роста, с наметившимся брюшком. – Сидеть среди этих, с позволения сказать, картин, значит, надолго отбить себе аппетит. Зачем вы затащили нас сюда, Майкл?

– Мои вашингтонские друзья, мистер Сандерс, прочли в «Нью-Йорк таймсе» об открытии этого кафе и попросили побывать здесь, – ответил, широко ухмыляясь, Майкл Джимлин. – Ведь я на той неделе лечу в Штаты. Вытащу оттуда приятелей на вечерок в «Подворотню».

– Для этого вовсе не обязательно было приглашать сюда нас, – проворчал Вильям Сандерс. – Я, конечно, понимаю, как работают для нашего дела все эти изыски в искусстве, музыке, в социальных движениях молодежи… Но, право же, если хочешь облить недруга грязью, вовсе ни к чему окунаться в нее самому.

– Но кухня здесь неплохая, мистер Сандерс, – примирительно сказал Стив Фергюссон. Он многого ждал от предстоящего разговора – необходимо было убедить шефа принять его план прикрытия нового разведывательного учреждения.

Пока выбирали еду и напитки для обеда, Майкл Джимлин затеял разговор о философских и социологических актах насилия. Он закончил Гарвардский университет, написал и опубликовал несколько работ, в которых развивал идею природной агрессивности человека, и считался в своих кругах неплохим теоретиком. Когда необходимо было дать «интеллектуальное» обоснование какой-нибудь серьезной операции, его даже приглашали иногда на заседания Координационного совета ЦРУ.

– Вот вы сетуете на расширяющееся в Европе да и повсюду движение за мир, – сказал Майкл, обращаясь к Вильяму Сандерсу, поскольку Стив не любил разговоров на общие темы. – Но, мистер Сандерс, это вполне естественно. Борьбу за мир ведут люди, которые не уверены в том, что выстоят в схватке. Они пацифисты не от миролюбия, а от боязни насилия, на которое сами неспособны по разным причинам. А поскольку насилие разлито в нынешнем воздухе, он просто пропах насилием, от этого и всякие социальные выверты. Слишком долго мир живет без войны, человечество устало в ожидании хорошего кровопускания.

– Сегодня это палка о двух концах, – сказал Вильям Сандерс.