— Ты совсем не похож на нормального папу, — заявила однажды Люси, когда они возвращались из школы домой.

— Что ты имеешь в виду, солнышко?

— Ну, ты не работаешь, не носишь костюмы с галстуками, не водишь никакой шикарной машины.

— Нет, не работаю, не ношу и не вожу. — Он посмотрел ей прямо в лицо: — А тебя это так беспокоит?

— Нет, — улыбнулась Люси. — Ты мне нравишься таким, какой ты есть.

Тед тоже улыбнулся ей и пожал ее ручку:

— И ты мне нравишься, Люси, именно такой, какая ты есть.

Это же так просто — такое безусловное принятие друг друга. Но Тед солгал бы, если б сказал, что внутри себя он не ощущал негодования. Кит так быстро и легко переложила на него все эти обязанности. Когда звонили из школы, чтобы сообщить, что одна из девочек заболела, разумеется, Тед мчался туда, вез дочь домой, укладывал в постель и ухаживал за ней. Именно он планировал девочкам каникулы и следил, чтобы они вовремя шли на занятия и возвращались домой. Все больше и все чаще он оказывался в мире своих дочерей. Он никогда ни на секунду не пожалел о той близости, которая установилась у него с ними, но была и оборотная сторона: казалось, эта близость только увеличивает пропасть, которая разверзалась между ним и Кит. И за это он был обижен на нее. Они не говорили об этом, но роль каждого из них была установлена и определена.

Даже Макс, который когда-то был его агентом, уже считал Теда сбитым летчиком.

— Тед, старик, — сказал он, когда позвонил в последний раз, — рад тебя слышать!

Где-то в трубке вдалеке проехала скорая, слышался шум лондонских улиц. И Теду остро захотелось прямо сейчас оказаться там, в окружении пестрой толпы, вернуться к тому себе, которым он был когда-то.

— Если ты хочешь поговорить по поводу пьесы… — начал было он, но Макс прервал его на полуслове.

— Про пьесу понятно, буду иметь в виду. Но мне нужна Кит. Я хочу обсудить с ней японские контракты на четвертую книгу. Там кое-какие проблемы. Ничего серьезного.

— А, да, конечно, — ответил Тед, стиснув зубы. — Я сейчас позову ее, — и побежал, точно послушный лакей, за Кит.

И дело не в том, что он не ценит ее труды. С замиранием сердца он прочел первые две книги. Они захватили его целиком. Кит писала потрясающе, и он одновременно и удивлялся этому, и гордился ею, и боялся за нее. Видит бог, он лучше других знал, что это такое: каждый день садиться за стол и смотреть на пустую страницу. Дело не в том, что он не ценил Кит. Дело в том, что он больше не ценил себя.

«Утраченные слова», свою первую пьесу, он писал, находясь в самой воронке горя. Ему просто необходимо было написать ее — чтобы выжить и чтобы разобраться в собственном прошлом. Отец много лет страдал от деменции, и Тед, тогда еще подросток, был вынужден заботиться о нем, наблюдая, как, по сути, добрый, но эмоционально далекий человек, его отец, медленно исчезает, ускользая в слабоумие. Им обоим было совсем не на кого опереться в этом море страдания, матери давно не было рядом. Поэтому «Утраченные слова» не просто были преисполнены горя, они исходили из него. И эта работа тогда значила для него все.

Наверняка разница между Тедом и Кит заключалась именно в этом. Если ее книги так или иначе связаны с мечтами и фантазиями, то есть с миром целиком выдуманным, то Теду просто необходимо чувствовать тесную связь с реальностью, она должна лежать в основе всего, что он пишет. Ему необходимы слова, чтобы разъяснять и интерпретировать собственную жизнь. Он хотел написать нечто настоящее… нечто значимое. Но проблема, с которой он сталкивался всякий раз, когда садился за письменный стол, заключалась в том, что сказать-то, по сути, оказывалось совершенно нечего.

Много лет он провел, занимаясь дочерями, ощущая, что застоялся, не состоялся и вообще больше не способен написать ни одной чертовой пьесы. Неуверенность в себе и страх неудачи — вот и все его спутники. Он как будто был парализован. И чем больший успех сопровождал Кит, тем выше росла его неуверенность. Он был человеком слова, но слов у него больше не было. Успех партнерши заставил его замолчать и терзать себя ревностью. Это и стало тем внутренним уродством, в котором он никогда не смог бы признаться ей. Он чувствовал себя Самсоном, который продолжает жить со своей Далилой, хотя она одним взмахом ножниц уже лишила его силы. «Утраченные слова». Парадокс в том, что название его первой пьесы стало как будто пророческим.

Он шагал, опустив голову и не отрывая взгляда от дороги, вначале по гравийной дорожке, мимо церкви, потом по мосту через реку. На середине он остановился взглянуть на водоворот, закрутившийся прямо под ним. Всю ночь лил дождь, поэтому уровень воды в реке поднялся выше обычного. Камыши колыхались, почти целиком затопленные. Тед видел, как по дну реки движутся камеш ки и галька, увлекаемые силой течения. Он подумал о том, как они, ударяясь друг о друга, постепенно стираются, истончаются и со временем превращаются в песок. Точно так же, как его отец так же, как его писательская карьера. Истончаются и истощаются. Как он сам здесь, в Уиндфолзе Как там сказала Кит? «Неужели ты никогда не задумывался о том, что будешь гораздо счастливее, если попробуешь заняться чем-то еще?» А что, если это правда?

Оказавшись на дальнем краю долины, он поднял голову и огляделся. Река журчала где-то за спиной, вокруг расстилались поля. Там впереди, на холме, за небольшой рощицей, на краю кукурузного поля, стоял каменный коттедж. Тед втянул побольше воздуха, поднял голову, повернулся к солнцу и пошел дальше.

Только оказавшись рядом с этим коттеджем, он задумался, что делает. Пока он размышлял, держа руку у защелки ворот, молодая женщина вышла из пристройки, вытирая руки тряпкой, и прищурилась от солнца.

— Здравствуйте, — сказала она. На ней было темно-зеленое платье, рыжие волосы стянуты в узел, лишь несколько прядей, выбившихся из-под резинки, падали ей на лицо. — Вы хотите купить что-то из моих изделий?

— Э… Я не… — Он похлопал себя по карманам, понимая, что не додумался захватить с собой бумажник, но, увидев ее улыбку, понял, что она просто дразнит его.

— Как ваша дочка?

— Уже в порядке, спасибо. Вы были правы, ей наложили несколько швов и ввели сыворотку. Ей повезло на самом деле. Мы вернулись домой уже через час. Еще чуть-чуть — и она бы повредила сухожилие.

Женщина вздрогнула.

— Что ж, ей действительно повезло. — Она бросила тряпку в открытую позади нее дверь. — Я собиралась выпить чаю. Присоединитесь? У меня есть печенье. Шоколадное, — добавила она с чуть дразнящей интонацией.

Тед подумал о том, что ему все равно придется возвращаться в Уиндфолз, о том, что его там ждет ледяная, отстраненная Кит, и о том, что ужасно хочется пить.

— С удовольствием, — сказал он. — Благодарю.

На кухне она помыла руки, принесла чашки и банку с чаем.

— Садитесь, — предложила она, увидев, как Тед неловко топчется возле стола.

Он придвинул стул и некоторое время молча наблюдал за ней. Она грациозно и легко двигалась, ничуть не стесняясь незнакомца, который сидел за столом. В ее волосах были следы высохшей глины, на руке — пятно красной краски. Он тут же вспомнил рану Марго, вспомнил, как эта женщина легко сняла с шеи шарф и перевязала им руку его дочери.

Он вспомнил ее тонкие пальцы и гладкие запястья, и сияющую под яркими солнечными лучами белую кожу.

Когда заварился чай, она устроилась напротив Теда, глубоко вздохнула и подняла глаза. Встретившись с ней взглядом, он вдруг ощутил покой, исходящий от нее. Она просто и открыто смотрела него, не осуждая и не подозревая. Она улыбнулась и подвинула ему чашку с чаем. Тед заметил морщинки в уголках ее глаз и маленькую родинку, напоминающую сердечко, на левой щеке.

— Я думаю, что мы встретились не просто так. Как вы считаете?

Тед, обжигаясь, сделал глоток чая.

— Наверное, — задохнувшись от кипятка, ответил он.

— Не обожгитесь, — проговорила она все с той же дразнящей интонацией.