– Теперь твоя очередь.

Я замешкался.

– Я не хочу стыда, не хочу секретов. Сегодня все нараспашку. Душ не принимаем, зубы не чистим и не ополаскиваем, дезодорантом не пользуемся, ничего. Я рассказала тебе свою главную тайну, а ты рассказал мне свою. Когда мы закончим, между нами ничего не должно вклиниваться, и между нами и миром тоже, потому что я хочу, чтобы мир знал нас такими, какие мы вместе. Иначе в происходящем нет никакого смысла и мне следует прямо сейчас вернуться к папочке.

– Не возвращайся к папочке.

– Не вернусь, – сказала она, и мы оба сначала улыбнулись, а потом расхохотались. Я протянул ей левую руку, и она стала помогать мне снимать запонки. Я не просил ее этого делать, но она догадалась. У меня возникло чувство, что так же она помогала другим мужчинам. Ну и ладно.

Я разделся догола, подошел к ней и впервые ощутил ее кожу и все ее тело своим.

Вот чего я всегда хотел. Этого и тебя.

Потом, увидев, что я замялся, она взяла мою правую руку и положила себе между ног со словами:

– Она твоя, я же сказала: я не хочу, чтобы между нами были тайны, мне не нужны полумеры. Я не даю никаких обещаний, но с тобой пойду до конца. Скажи мне, что сделаешь то же, скажи сейчас и не убирай руки. Если ты не готов идти до конца…

– …ты вернешься к папочке. Знаю, знаю.

Разговор меня возбудил.

– Ты только посмотри на маяк! – сказала она.

Мне понравилось, как она его назвала.

Я убрал сумку и сам сел на полку для багажа, а Миранда тут же подошла, опустилась мне на колени и медленно позволила войти в нее, словно переспелый инжир, который полностью раскрывается, но не рвется.

– Так лучше? – спросила она, пока мы крепко-крепко сжимали друг друга в объятиях. – Я расскажу тебе все, что ты хочешь знать, все что угодно. Только не двигайся. – С этими словами она сжала меня, и в ответ я еще ближе притянул ее к себе. Она поддразнивала меня и, держа мою голову и глядя пристально, как в кофейне, наконец произнесла: – К твоему сведению, я никогда в своей жизни не была ни к кому так близка. А ты?

– Никогда.

– Врешь, – сказала она и снова меня сжала.

– Еще раз так сделаешь, – сказал я, – и я больше не смогу сосредоточиться на твоих словах.

– Как – так?

– Я тебя предупредил.

– Она просто здоровается.

Но мы были не в состоянии сдерживаться и принялись заниматься любовью всерьез, а потом переместились на кровать, где было удобнее.

– Это все, что у меня есть, это все, что я есть, – прошептала Миранда. Потом, пока мы продолжали заниматься любовью, я гладил ее лицо и улыбался ей.

– Я еле сдерживаюсь, – сказал я.

– Я тоже. – Она улыбнулась и, потрогав себя, поднесла свою влажную руку к моему лицу, моей щеке и лбу. – Я хочу, чтобы от тебя пахло мною. – И она коснулась моих губ, моего языка, моих век, и я поцеловал ее взасос – мы оба поняли этот сигнал, потому что с незапамятных времен такой поцелуй был подарком одного человека другому.

– Где тебя изобрели? – спросил я, когда мы отдыхали. Я имел в виду, что до сих пор не знал, что такое жизнь. Поэтому снова процитировал Гете.

– Надеюсь, вам понравилось представление! – крикнула она в окно, чуть позже обнаружив, что мы не закрыли ставень. Я пожал плечами. Нам обоим было наплевать.

Я попытался встать.

– Постой. Я хочу, чтобы мы еще так полежали.

Она поглядела налево. Никто из нас до этого не замечал, что светофор подсвечивает наш номер красным и зеленым.

– Как в фильме-нуар, – сказал я.

– Да, только я не хочу, чтобы это оказался один из тех голливудских фильмов, где протрезвевший профессор, присмирев и устыдившись, возвращается к своей прежней жизни, и оказывается, что трепетания сердца, которые он чувствовал во время разговора с неизвестной женщиной в поезде, даже нельзя назвать влюбленностью.

– Ни за что!

Но она выглядела расстроенной, и мне показалось, что на глазах у нее выступили слезы.

– Все, что у меня есть, – твое. Я знаю, это немного, – произнесла она. Я ладонью стер слезы с ее щеки.

– Всего, что у тебя есть, у меня никогда не было. Чего еще мне желать? Вот какой вопрос следует задать: почему ты хочешь именно меня, когда можешь добиться куда большего? Например, детей ты хочешь?

– Ну, это простой вопрос. Да, я хочу ребенка. Но я хочу его от тебя и ни от кого другого – даже если мы никогда больше не увидимся после этих выходных или поездки в домик у моря, – все равно. Думаю, я это точно поняла у ворот Виллы Альбани – может быть, и раньше.

– Когда?

– Как только ты меня почти поцеловал, но сдержался.

– Сдержался?

– Как будто ты никогда не сдерживаешься!

Мысль о ребенке захватила меня.

– Я тоже хочу от тебя ребенка. И хочу его прямо сейчас. – Я осекся. – Но я не должен делать далеко идущих выводов.

– Да уж делай, ради Бога!

– Я достаточно эгоистичен, чтобы принять все, что ты предлагаешь.

– Ну а сойти с ума ты можешь? – спросила она. – Потому что я могу.

– Что для тебя значит «сойти с ума»?

– Сделать в этой жизни все, чего ты не мог сделать в своей будничной, повседневной, стерильной другой жизни. Хочешь сделать это со мной – сейчас?

– Да. Но можешь ли ты на самом деле бросить все: отца, работу? – спросил я, почти понимая, что говорю, как человек, который ищет повод повременить с решением.

– У меня при себе два фотоаппарата. Все остальное можно купить где угодно.

Она поинтересовалась, хочу ли я спать. Я не хотел. Может, я хочу немного прогуляться? Я сказал, что с удовольствием. Виа Джулия, когда на ней никого нет, – просто сказка.

– Справа в самом конце улицы есть винный бар.

– Душ? – спросил я.

– Не смей! – воскликнула она.

Мы быстро оделись. На ней была та же одежда, что и в поезде. Я привез с собой пару чиносов и с удовольствием их надел.

На улице было почти пустынно.

– Я люблю призрачный пустой Рим, когда он выглядит вот так.

– Он тебе о чем-то напоминает?

– Да не особо. А тебе?

– Нет. И я не хочу, чтобы напоминал.

Мы держались за руки.

– О какой жизни ты мечтаешь?

Я не знал, что сказать.

– Я хочу провести ее с тобой. Если наши знакомые не примут нас такими, какие мы есть, давай избавимся от них. Я хочу прочитать все книги, которые ты читала, слушать музыку, которую ты любишь, поехать в знакомые тебе места и увидеть мир твоими глазами, выучить все, чем ты дорожишь, начать жизнь с тобой. Когда ты поедешь в Таиланд, я поеду с тобой, а когда я буду читать лекцию или проводить презентацию книги, ты будешь сидеть на последнем ряду, как сегодня, – только больше не исчезай.

– Мир твоими и моими глазами. Мы что, проведем остаток жизни в коконе? Разве мы такие дураки?

– Хочешь спросить, что произойдет, когда мы очнемся от этого сна? Понятия не имею. Но я хочу многое в себе изменить.

– Например? – спросила она.

Я всегда хотел кожаную куртку, именно такую, как у нее. И всегда хотел одеваться так, чтобы не выглядеть как человек, который по воскресеньям ходит в церковь и снимает шейный платок по дороге на поле для гольфа. И еще хотел поменять свое имя на прозвище, а что она скажет, если я побрею голову или начну носить сережку? Прежде всего я хотел прекратить писать книги по истории и, может быть, приняться за роман.

– Да все что угодно!

– Давай никогда не просыпаться.

Мы шли по виа Джулия. Миранда оказалась права. Улица была пустынной, и мне понравилась полная тишина, и sampietrini, брусчатка, которая ночью блестела, словно глазированная, и пара фонарей, отбрасывающих на Рим свой тусклый оранжевый свет. Мой сын как-то рассказывал мне о ночном Риме. Я никогда раньше не видел его таким.

– А когда ты понял – насчет меня? – спросила Миранда.

– Я тебе уже сказал.

– Тогда скажи снова.

– В поезде. Я сразу же тебя заметил, но не хотел пялиться. Я только притворялся брюзгой. А ты?