В начале XX века (’«елейгииск посетил новый Крестьянский начальник С. Г. Рыбаков. Встретившись с современниками декабристов и посетив Посадский погост, он написал большую проникновенную статью, закончив ее такими словами: «Полный дум о необыкновенной судьбе, секретных», их добродетели в Сибири, о великой истории, с которой связали они себя, я шел к могильным памятникам декабристов <…> И я увидел в ограде несколько могильных надписей <…> Всего пять могил. Они всегда будут достопримечательностью Селенгинска и предметом посещения туристов, а вместе — источником дум и размышлений о судьбе декабристов и нашей родины». Спустя полвека местный краевед С. Таежный в своем очерке добавит: «Среди долины, на изумрудном ковре трав, выделяется бело как снег пятно. Это священные для нас могилы Красного Солнца и его друзей, памятник, к которому не зарастет народная тропа».
Бестужевское древо
В 1867 году, спустя 12 лет после объявления «всемилостившей» царской амнистии, Михаил Александрович Бестужев, последний из членов Селенгинской колонии декабристов, получил разрешение возвратиться на родину и поселиться в Москве. В краю, которому были отданы самые лучшие, самые молодые годы его жизни, остались лежать брат Николай, друг и учитель К. П. Торсон, его мать Шарлотта Карловна и, наконец, сын, первенец Николай, и жена Мария Николаевна Селиванова. Каждый день видеть кресты на могилах близких, тенью бродить по опустевшей усадьбе и окрестностям, ставших декабристу чужими, было невыносимо.
Оставалось единственное средство: воспользоваться амнистией и навсегда покинуть Селенгинск, уехать к своим сестрам и дочери в Москву. Тем более, что там же с нетерпением ждал и издатель журнала «Русская старина» М. И. Семевский, начавший публикацию материалов о семье Бестужевых. Он убедил Михаила Александровича, что лучшей памятью о пережитом, об утратах друзей по борьбе и каторге будет рукопись его книги «Мои тюрьмы».
Трогательным и волнующим было прощание последнего узника распавшейся колонии декабристов с жителями Селенгинска и Нижней деревни. Жители окрестных селений пришли проводить экипаж Михаила Бестужева. «Уезжая, — вспоминала Жигмыт Анаева, — Михаил Александрович сильно плакал. Живите, не забывайте», — говорил он на прощание».
Продолжение эта история получила через некоторое время уже за Уралом. В журнале «Былое» мы нашли воспоминания двадцатилетнего штабс-капитана М. Ю. Ащенберга, который на одной из почтовых станций по пути из Казани в Нижний Новгород был свидетелем встречи возвращавшегося из ссылки М. А. Бестужева. Вот что писал современник: «Толпа, поглощенная какою-то мыслью, затаив дыхание, смотрела на них. Не было слышно ни шороха, ни вздоха. Строгое выражение лиц, на которых не было заметно ни малейшего следа праздного любопытства, необычайная тишина, расстояние, на которое толпа почтительно отступила от сидящих в красном углу, взоры, прикованные к ним, все это меня сильно захватило, и я стал смотреть туда, куда смотрели все… Я шопотом спросил соседа: «Кто он?». Он тихо ответил: «Из Сибири, Бестужев». Так мы стояли и смотрели на Бестужева, пока смотритель не доложил ему, что лошади готовы. Бестужев и его спутницы (дети. — А. Т.) стали одеваться, и толпа заволновалась <…> Когда путники двинулись, толпа почтительно расступилась и молча кланялась им в пояс. И они кланялись <…>».
Михаилу Александровичу Бестужеву оставалось жить 4 года, младшей дочери Марии — 6, последнему члену семьи, сыну Александру, — 9 лет. Вскоре умерли и престарелые сестры. Так угасла талантливая семья Бестужевых, члены которой оказали огромное влияние на развитие производительных сил и культуру Забайкалья, посеяли в крае благодатные зерна зарождавшейся революционной борьбы угнетенного народа против царского самодержавия.
Однако не так давно стало известно, что семья Бестужевых не исчезла совсем: оказывается, живы потомки Николая Александровича.
В заметках Н. А. Бестужева есть несколько теплых слов о пастухе Ирдынее и его «прелестной дочери». Возможно, что эти строки являются подтверждением малоизвестной страницы в биографии декабриста, истории поистине таинственной.
Дело в том, что официально Николай Александрович умер холостым, неженатым человеком. Но немногие знают о том, что у него была «гражданская» жена — селенгинская бурятка, имя которой до сих пор точно не установлено. Некоторые старожилы утверждают, что ее звали Евдокия Эрдынеева (или Ирдынеева).. Если учесть, что в старину фамилии детям у бурят давали по имени отца, то «прелестная дочь» пастуха Ирдынея вполне могла считаться «гражданской» женой Николая Александровича.
Другие считают, что таинственную селенгинскую бурятку вроде бы звали Сабила Сайлот, третьи — Сабинаева или Сабитова. Селенгинский старожил В. В. Мельников, лично знавший служанку Торсонов и Бестужевых Жигмыт Аиаеву, утверждал, что ее девичья фамилия была Сабитова. В его время это была крепкая, живая старушка, «не терявшая с лица былой молодой красоты». По одним данным, Жигмыт Анаева вышла замуж сразу же после смерти К. П. Торсона, по другим — Н. А. Бестужева. В. В. Мельников признает, что от Жигмыт Анаевой он ни разу не слышал, чтобы у Бестужевых были еще какие-то работницы, кроме нее самой. Свое воспоминание В. В. Мельников строит так, что Жигмыт Анаева логично выходит «гражданской» женой Николая Александровича Бестужева, и утверждает: потомков Ж. Анаевой в народе называли «Бестужевскими», как потомков П. Кондратьевой — «Торсоновскими». Сама Жигмыт Анаева (Сабитова) вспоминала, что пришла она в дом Торсонов еще девочкой, у Бестужевых жила в расцвете своей юности — где-то в семнадцать лет.
В записках декабриста И. И. Пущина, одного из близких друзей братьев Бестужевых, неоднократно посещавшего Селенгиискую колонию соузников по каторге, есть упоминание о желании Николая Александровича жениться на местной бурятке, от связи с которой у них родился сын. «Я спросил, отчего же не обвенчаться? Николай Александрович признался, что сделал бы это непременно, если бы не сестры, которые умоляли, в ногах валялись…: все, что угодно, но только не брак с простолюдинкой, да еще и нерусского племени!» Бестужев не считал доводы сестер сколь-нибудь резонными, но вынужден был отказаться от своего решения только из-за уважения к родным, бросившим в Петербурге все, оставшимся незамужними и приехавшим к братьям скрасить их одиночество в сибирской ссылке» (по повести Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно»).
В литературе часто пишут, что сын и дочь Н. А. Бестужева сразу же после рождения были усыновлены Старцевыми и воспитывались в семье селенгинского купца под его фамилией. Но в этой версии есть несколько неточностей. Действительно, дети Бестужева получили фамилию Старцева по желанию декабриста, после того как супруги Старцевы стали крестными родителями «незаконнорожденных» детей Николая Александровича и, видимо, служанки Сабитовой (Сабилаевой). Но приемными детьми Старцевых они стали не сразу. Как и сама Жигмыт Анаева, Алеша и Катя жили в доме Бестужевых до кончины декабриста в мае 1855 года. Может быть, дети Бестужевых были отделены от матери только потому, что она вышла замуж?
Впервые упоминание о сыне Николая Александровича Алексее Дмитриевиче Старцеве появилось в печати в 1906–1908 годах в воспоминаниях А. А. Лушникова и П. И. Першина, более подробные сведения позже выявили Р. Ф. Тугутов и М. Ю. Барановская, Точная дата рождения Алексея неизвестна, но по ряду свидетельств, чуть ли не в 1839 году, когда Бестужевы прибыли на поселение в Селенгинск. По другим данным, которые более правдивы, сын Алеша появился на свет около 1844 года.
Лишившись отца в 10—11-летнем возрасте, Алеша с малолетней сестрой Катей попали в семью Д. Д. Старцева и обучались Михаилом Александровичем Бестужевым наравне с детьми селенгинского купца. Позже, когда отпрыски «для окончательного образования» бы-лhJ.отправлены в Петербург, Алексей Старцев остался в Селенгинске и в юношеском возрасте был определен помощником в коммерческих делах своего приемного отца Д. Д. Старцева и купца А. М. Лушникова. Известно также, что одним из первых кяхтинцев Алексей Дмитриевич поселился 12 июня 1861 года в Тяньцзине, занимаясь закупкой и транспортировкой чая через Калган и Монголию в Кяхту, Через несколько лет А. Д. Старцев стал одним из самых богатых купцов, имея к 1900 году 40 каменных домов.
