Столь частые посещения усадьбы Бестужевых всевозможными гостями настораживало внимание селенгинского городничего Кузнецова. Особенно боялся он появления в Нижней деревне высших чиновников, которым поднадзорные декабристы могли пожаловаться на притеснения, чинимые местной властью. После курьезной истории о нелепом запрещении выезжать далее 15 верст от Селенгинска Бестужевы создали такое общественное мнение о городничем, что хоть на глаза не показывайся людям. Лишь один почтмейстер Каковин, такой же пьяница и ограниченная личность, остался в друзьях у Кузнецова.
Пытаясь отомстить декабристам, Кузнецов и Каковин во время очередной попойки решили осуществить план изолирования Бестужевых от внешнего мира. Во все ближайшие к Селенгинску почтовые станции был разослан строгий циркуляр следующего содержания: «Как известно сделалось местному начальству о подозрительных посещениях господ государственных преступников Бестужевых разными лицами всех сословий, что совершенно противно видам правительства, то строжайше предписывается станционным смотрителям и ямщикам не возить к упомянутым г. г. преступникам кого бы ни было».
К счастью, этот очередной нелепый приказ просуществовал недолго. Знакомый декабристам жандармский генерал Вагапуло, заехавший по возвращении из Кяхты к Бестужевым, со смехом рассказывал, как ямщик не хотел слушать его приказаний повернуть лошадей в Нижнюю деревню. Но в этот момент на почтовую станцию прибыл ревизор почтовой части Восточной Сибири Неелов и объяснил этот казус, показав генералу только что снятое со стены постоялого двора письменное предписание его подчиненного.
Генерал и ревизор приехали к братьям Бестужевым и тут же потребовали Кузнецова и Каковина. Местное начальство явилось вдрызг пьяное, едва ворочая языком и с трудом держась на ногах. В доме декабристов произошла неприятная сцена головомойки городничего и почтмейстера приехавшими чиновниками. «Гнев и буря — с одной, подлость и унижение — с другой стороны, доходившие до такой отвратительной сцены, что они оба чуть не на коленях вымаливали у нас прощение, и брат сжалился над ними и упросил начальников помиловать их», — вспоминал М. А. Бестужев.
Генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев, не сочувствовавший верноподданническому усердию Кузнецова, неоднократно пытался убрать этого тупого служаку, но Н. А. Бестужев, вероятно не без мольбы последнего, три раза ходатайствовал за Кузнецова. Однако в благодарность за прощение братья получали от селенгинского городничего новые, хотя и более осторожные пакости. Но Михаил Александрович все же сумел разделаться с ненавистным ему Кузнецовым, несмотря на заступничество брата Николая. Внимая жалобам Бестужева, Н. Н. Муравьев с треском прогнал тупого жандарма с должности селенгинского городничего, назначив на его место давнего, хотя и заочного, друга декабристов — бедного чиновника Н. В. Киренского, у отца которого жил их брат Александр, сосланный в Якутск.
Архив селенгииских узников
Испытав гнев губернского начальства, Кузнецов и Каковин вернулись от Бестужевых притихшие. Видать, «господа государственные преступники» и впрямь люди не простые, если за них заступается сам жандармский генерал Восточной Сибири. Хотя с этого времени селенгинский городничий старался не обращать внимания на поселенцев Посадской долины, но в очередной раз уязвленное самолюбие не давало покоя царскому служаке. При очередной попойке с Каковиным Кузнецов предложил устраивать по отношению к декабристам более утонченные пакости. Например, похищать поступающую корреспонденцию.
А писали Бестужевым многие. Сюда, к селенгинским поселенцам, стекались вести со всех уголков Восточной Сибири и России. Особенно часто писали декабристы Трубецкой, Волконский, Поджио, Пущин, Горбачевский, Батепьков, Вечастпов, Штейнгель и другие. У Каковина буквально поднимались глаза на лоб, когда среди вороха пришедшей почты оказывались объемистые конверты с адресами вице-адмирала М. В. Рейнеке, архитектора И. И. Свиязова, астронома В. В. Струве, редакций различных журналов, научных обществ, губернаторов, известных купцов и так далее. Вся корреспонденция приходила, как и в случае с Торсоном, через руки иркутского военного губернатора и управляющего I отделенном канцелярии Восточной Сибири. Так, только в период с 24 декабря 1854 по 4 января 1855 года Бестужевы получили пять писем и посылку. С образованием Забайкальской области основной поток корреспонденции стал идти через руки читинских властей, что удлиняло сроки вручения ее адресату.
Не менее активно шел поток писем и посылок и из Селенгинска. «Государственные преступники» были аккуратными людьми, особенно Николай Александрович Бестужев. Что касается его писем, то они отличались невероятными размерами. Затрачивая по многу дней на ответы, декабрист исписывал целые тетради, читать которые адресатам приходилось «целыми месяцами». По сути дела это были самостоятельные литературные произведения о географии и экономике Селенгинского края, о нравах и обычаях местных жителей.
За долгие годы сибирской каторги и селенгинского поселения у братьев Бестужевых образовался огромный архив, состоявший из писем их многочисленных корреспондентов, рукописей Николая Александровича, его рисунков и эскизов, книг и газет, разнообразных минералогических, археологических, этнографических и других коллекций, путевых дневников, журналов метеорологических наблюдений и так далее. Естественно, что будь все это сохранено, архив декабристов мог бы представлять огромную научную ценность.
Однако судьбе угодно было распорядиться иначе. Кузнецов давно искал повода запустить руку в архив Бестужевых и найти там компрометирующие бумаги. Судя по иногда похищаемым письмам, селенгинские поселенцы посылают в Петербург не только сочинения научного характера или собранные коллекции. Готовили они и нечто важное, рассчитанное на подъем общественного мнения. Но что?!
Вскоре тайное стало явным. По воспоминаниям М. А. Бестужева, это произошло в связи с публикацией в одном из заграничных изданий информации о том, что в ближайшее время будут напечатаны «Записки» Бестужевых. Кузнецов воспрянул духом: ну наконец-то он «поймал» «господ государственных преступников» с поличным. Усыпляя бдительность губернских властей, они тем не менее находились в тайном сговоре с заграничными врагами империи. Вот до чего довела беспечность тех, кто по долгу службы должен был осуществлять неусыпный надзор за декабристами: Бестужевы написали какие-то «Записки» явно антиправительственного содержания, которые либо уже лежат в портфеле редакции, либо вот-вот будут посланы из Селенгинска по тайным каналам связи. А вдруг эти «Записки» еще не отправлены — то-то удивится губернское начальство, когда он, Кузнецов, выложит изъятую рукопись им на стол!
Предвкушая победу, городничий начал готовиться к внезапному визиту к Бестужевым. Побаивающийся братьев-декабристов, Кузнецов устроил слежку за усадьбой «государственных преступников», намереваясь произвести обыск на квартире лишь в отсутствие хозяев.
Но его планам вновь не суждено было сбыться. Один из подчиненных Кузнецова тайно дал знать Михаилу Александровичу о планируемой акции. Чтобы «не скомпрометировать в глазах правительства» своих корреспондентов, Бестужевы тут же принялись за уничтожение писем и других рукописей. Именно тогда в топке печи сгорели наполовину написанные «Воспоминания» Михаила Александровича, а также все записки, служившие черновыми материалами.
С этого дня, живя под угрозой внезапного обыска, братья-декабристы держали свой архив под постоянным контролем, периодически уничтожая то, что не предназначалось для полицейских глаз, и прежде всего письма товарищей по борьбе и каторге» По той же причине оказались незавершенными начатые работы по написанию истории событий 14 декабря 1825 года, полной биографии Кондратия Рылеева, созданию портретной галереи и биографий соузников по Петровскому каземату. Объявленные в печати «Записки» Бестужевых (Михаила Александровича) все же были изданы, но это произошло спустя полвека при помощи историка М. И. Семевского и в другом печатном издании.
