Они добегают до вольера для собак.

— Добежим дотуда — передохнём! — предлагает муж.

— Хай… — из последних сил выдыхает Томоко, и так уже перешедшая с бега трусцой на быструю ходьбу.

— Схожу куплю воды. А ты пока разомнись вон там, на лужайке, — говорит муж и убредает в поисках автоматов с напитками. Она провожает его взглядом и шагает к лужайке по останкам палой листвы. Сама же лужайка оказывается почти голой, с залысинами черной земли. Вот здесь и растянемся, решает Томоко. Сев на землю, она выгибает спину до упора, откидывает голову назад, и ее взгляд устремляется в глубокое, без единого облачка небо. Зажмуривается от яркого солнца и чувствует, как по всем уголкам ее тела, пульсируя, разбегается кровь. Благодаря этой пробежке все напряжение от работы сутками напролет наконец-то уходит, и ей удается отлично расслабиться.

Только восстановив дыхание, в просветах между деревьями она заметила, что муж возвращается к ней. Автоматы с напитками, похоже, оказались неблизко. Не зная, что за ним наблюдают, он медленно брел по листьям к траве на лужайке, сжимая в пальцах большую пластиковую бутылку.

Со стороны его дерганые движения казались странными, но Томоко это не раздражало. Ее муж сотворен из соломы. Да, под его одеждой самая обычная солома — стебли риса или пшеницы, которые высушивают для скармливания скоту и набивания матрасов. Только собранная в пучки и скрученная в жгуты, из которых и состоит его тело.

Вот за какого мужа Томоко вышла по собственной воле. Несколько друзей пытались отговорить ее, но подавляющее большинство остальных, похоже, даже не замечало, что он соломенный. Самой же Томоко сразу приглянулись его мягкость и его светлость, каких она не встречала больше ни у кого.

Поначалу, бывало, они отличались друг от друга настолько, что у нее даже голова кружилась. Но теперь Томоко абсолютно убеждена: интуиция не подвела ее.

Во всем этом парковом пейзаже мужнина униформа кажется ей самой живописной деталью. Благородный желтый в солнечных тонах. Сам же он в таком облачении смотрится сухой веточкой дерева — легким росчерком туши на шелке, невольно улыбается она.

Поставив бутылку на землю, он подпрыгивает, цепляется за сосновую ветку и начинает подтягиваться. Наскоро, без малейших усилий он поднимает свое тело несколько раз, спрыгивает обратно на землю и шагает себе дальше как ни в чем не бывало. Но вдруг замечает что-то в траве, подбирает и быстро, одним движением заталкивает в карман. Желудь, думает Томоко. Или какой-то жук.

Поймав на себе ее взгляд, он взмахивает рукой, и Томоко тут же машет в ответ: я здесь! Можно даже не сомневаться, сейчас он улыбается до ушей.

Да, у него нет ни глаз, ни носа, ни рта, но под разными углами солнечных лучей на лицо его наплывают мягкие, размытые тени, из которых и складываются самые разные выражения. Похлопав мальчишкам, что жонглировали кеглями в трех шагах от него, он срывается с места и бежит, только что не порхая по воздуху, к лужайке, где его ждет Томоко.

В машине на полпути домой муж говорит, что хочет кофе латте.

— Выпьешь горячего? Прямо сейчас?

И хотя ей страшно хочется поскорее приехать домой и залезть под душ, она тут же берет себя в руки и щебечет в ответ:

— Ну, давай купим…

Пальцы мужа, изящные, как произведения искусства, касаются переключателя поворота. На перекрестке, где они всегда поворачивали налево, он сворачивает направо, и Томоко обреченно откидывается взмокшей спиной на кожаное сиденье.

— Ты не голодна? — спрашивает муж своим странным голосом.

— Пока нет, — отвечает она.

Его голос так необычен, что можно и не расслышать, если не вслушиваться специально. Поначалу это приводило Томоко в ступор, но сейчас она понимает его без особых усилий.

Радуясь свободной парковке, муж останавливает машину и глушит мотор. В этот момент Томоко соображает, что проблема, терзавшая ее по работе, может быть решена совсем другим способом, и выхватывает из кармана телефон, чтобы записать эту мысль, пока не забыла. А услышав, что дверь со стороны водителя открылась, расстегивает ремень безопасности, чтобы вылезти, как и он, из машины.

И тут в салоне раздается оглушительный лязг, словно чем-то твердым изо всех сил шарахнули по металлу. Все еще ковыряясь в телефоне, Томоко не обращает на это внимания и, только услыхав голос мужа: Что это было? — приходит в себя.

— Н-не знаю, — отвечает она. — В нас что-то врезалось?

— Да нет же! Это загремел твой ремень, — говорит муж, застывая перед открытой дверью с занесенной ногой. И, глядя на телефон в пальцах Томоко, добавляет: — Почему ты швыряешь его с такой яростью?

— Извини! — спохватывается Томоко. Она вовсе не хотела сдергивать ремень так резко. Но она понимает мужа. Буквально на прошлой неделе она выбралась из машины так неуклюже, что помяла дверь о перила парковки. Притом что его новенькому БМВ не исполнилось еще и месяца…

— Что загремело? — уточняет она, открывая дверь. — Ремень?

— Ну конечно. Когда ты им шваркнула… — Заглянув за ее сиденье, он исследует среднюю стойку. — Глянь-ка сюда! Видишь царапину?

— Прости, — говорит она, не замечая там никакой царапины. И прекрасно понимая, что уж дотуда ремень не достанет, как ни швыряй. Он тычет пальцем в панель под стеклом, вроде бы заметив какую-то выбоину, но и та выглядит как элемент дизайна. И Томоко решает больше не извиняться, а подождать, когда он все поймет сам. А уже потом предложить ему: милый, а теперь посмотри на водительскую сторону и сравни.

Открыв дверь, она продирается через кусты на обочине и выбирается на тротуар. Но муж продолжает исследовать проклятую панель.

— Ну вот! — торжествует он наконец. — Загляни сюда, полюбуйся!

Томоко лезет через кусты назад, открывает дверь, заглядывает в машину и смотрит, куда он показывает.

— Видишь? Это же вмятина!

Да, видит Томоко. Это вмятина. Длиной сантиметров в пять.

— Да уж… — признает она, проведя по вмятине пальцем. — И правда, помялось немного.

Она убирает телефон в карман куртки, плюхается обратно на сиденье. И, захлопнув за собой дверь, низко склоняет голову.

— Прости меня, — говорит она снова. — Я совсем не смотрела по сторонам.

Муж за рулем застывает. Его руки стискивают руль незаведенного автомобиля. А все лицо испещрено морщинками меж тонких соломинок. На этом лице из прессованной соломы не считывается ни единой эмоции, но Томоко понимает, что муж просто кипит от еле сдерживаемой ярости.

— Так ты еще хочешь кофе латте? — осторожно спрашивает она. Но он будто не слышит.

— Ты меня подвела, — вздыхает он и роняет голову на грудь. Что на это ответить, Томоко не представляет. Муж поднимает голову, еще немного молчит, а затем добавляет: — Очень сильно подвела.

И вновь опускает голову, теперь уже — на баранку.

— Очень…

— Прости! Мне так жаль! — повторяет Томоко, начиная опасаться, что эти поклоны не кончатся уже никогда. — Даже не думала, что эти ремни могут так разлетаться!

Но он даже не удостаивает ее ответом. В неловкой паузе, затянувшейся на несколько минут, слышно лишь, как его соломенные пальцы, чуть шелестя — чух-х, чух-х! — постукивают по баранке автомобиля.

— Ладно! — объявляет он наконец и открывает дверь. — Схожу за латте.

Томоко тоже собирается выйти, но понимает: если пойдет сейчас с ним, он решит, что она ни капельки не раскаивается. И решает остаться в машине. Муж, впрочем, даже не думает ее дожидаться и, не обернувшись, перебегает на ту сторону дороги.

Оставшись одна, Томоко глубоко вздыхает. Поелозив рассеянным взглядом по номерам машин за окном, она достает телефон и быстро дописывает начатую мысль. Потом замечает на сиденье водителя одинокий сухой стебелек и подбирает его. Муж возвращается с бумажным стаканчиком латте в руке, садится и без единого слова трогает машину с места. Они разворачиваются на сто восемьдесят и едут обратно туда, откуда приехали.