Видимо, из-за метели связь восстановилась только к полуночи.

— Зверь в колодец? — переспрашивает он сонным голосом.

— Ну да.

Я кутаюсь в одеяла, что нашла у него в гараже. Мохнатые белые стражники разлеглись вокруг меня кольцом на полу.

— Ну, когда я был маленький, у нас там утонула какая-то ласка… — говорит он, покопавшись у себя в памяти.

— Зимой?

— Летом.

— И что вы сделали?

— Вызвали полицию из городка. Те приехали да вытащили трупик… А у тебя кто провалился? Тануки[15]?

— Сама не пойму. В колодце темно, не разобрать.

— В тех горах и волки шастают[16], — продолжает он. — Так что пока держись от колодца подальше. А я к Рождеству появлюсь в городке — разберусь…

Отключившись, я вспоминаю, что сегодня еще ничего не ела. Заставляю себя что-то сготовить, но к еде почти не притрагиваюсь и даже не нахожу сил, чтобы это запить.

Перед тем как заснуть, решаю проверить, плотно ли закрыто окно в гостиной. И вдруг — непонятно откуда — слышу тоскливый собачий вой. Вздрогнув, поднимаю голову. Протираю слипающиеся глаза. Может, я уже сплю? Или то был просто ветер? Взяв лопату и лампу, окликаю собак и бреду по сугробам к колодцу.

Сильный ветер колотит ведро о деревянный ворот. Подойдя к колодцу с лампой в руке, я перевешиваюсь через край.

— Пастрами! — шепчу я неслышно, словно самой себе. — Пастрами?

Прислушиваюсь. И мне снова чудится, будто кто-то скулит в ответ.

— Пастрами, ты жив?! — кричу я уже во весь голос. И на этот раз отчетливо слышу собачий вой. В отчаянном рывке я опускаю руку с лампой ниже, как можно ниже в черную бездну… Как вдруг — о чудо! — наконец-то различаю Пастрами, подпрыгивающего на льду.

Оставив собак у колодца, я бегу обратно в хижину, завожу мотор у бензопилы. Утопая под градом опилок, спиливаю деревянную лесенку, ведущую на чердак. Выношу ее наружу, загружаю на красные санки для дров. Пара-тройка собак помогает мне дотащить лесенку до колодца и осторожно спустить ее в темное жерло до самого дна.

— Пастрами, сюда! — кричу я.

Но глупый пес таращится на меня, высунув язык, и даже не думает двинуться с места.

Лед внизу, похоже, достаточно крепкий — под тяжестью лесенки не трещит. Проверив лесенку ногой на устойчивость, я обвязываюсь веревкой, закрепив один конец у ворота на оси. Превозмогая панику перед бездной, переношу вес тела на первую ступеньку, потом на вторую и медленно спускаюсь все ниже.

В тот самый миг, когда мои ноги встают на лед и Пастрами кидается ко мне в объятия, я слышу какой-то треск, совсем призрачный, едва различимый, но от которого будто вся кровь уходит из тела. Ни жива ни мертва, я расстегиваю лыжную крутку и быстро, себя не помня, заталкиваю за пазуху окоченевший клубок белой шерсти. Лед в колодце остается таким же холодным и беспросветным, как и мои мысли о том, что же я, черт возьми, вытворяю.

Возвратившись из бездны на землю, я встречаюсь взглядом с собаками, неотрывно глядящими на меня. Не успеваю я перевести дух, как они подбегают ко мне, и одна из них раскрывает пасть.

— Ну как? Годится? — будто бы доносится до меня.

И тут Пастрами, совсем притихший у меня за пазухой, вдруг дергается в ответ.

— Еще как годится, — произносит он совершенно отчетливо. — На все сто.

Работы оставалось еще выше крыши. Чтобы сдать ее в срок, мне пришлось выворачиваться наизнанку. Я отменила прогулки с собаками и все время, когда не спала, просиживала с пинцетом и лупой за столом. Следуя предварительным чертежам, я собирала в сложнейший узор несколько сот разноцветных бумажек, одну за другой, постепенно, но верно приближаясь к тому, чтобы все это буйство цветов наконец ожило и, подобно весеннему паводку, хлынуло с холста наружу. Как потом ни размножай это в копиях по белу свету, создание оригинала требует столько ручной работы, что без заказов я в ближайшее время, надо полагать, не останусь. Хотя мне самой на самом-то деле если что и нравится разглядывать бесконечно, так это девственную белизну холста.

От такой ежедневной нагрузки мое бедное тело совсем скукожилось, и я решила в кои-то веки отмокнуть в ванне. Расслабляя затекшие мышцы в горячей воде, я вдруг с удивлением сообразила, что телефон не звонил уже несколько дней. А сверившись с календарем на кухне, впала в реальный шок: декабрь почти закончился, и с Рождества, когда мы с ним должны были встретиться, прошло уже несколько суток…

Значит, он давно уже внизу, в городке? Гостит у родни??

Стянув с вешалки лыжную куртку, я напялила ее уже на полпути к гаражу. Собакам, попытавшимся запрыгнуть со мной в машину, объявила:

— Загляну в городок и сразу вернусь!

Но собаки на это не согласились.

— Что? Хотите со мной?

Гав-гав-гав!!

— Но вы все сюда просто не влезете!

Гав-гав-гав!!

Они лаяли как заведенные, сверкая своими желтыми глазищами и скаля клыки.

В итоге Пастрами поехал со мной на пассажирском сиденье, а все остальные собаки так и бежали за нами до городка у подножия.

Вот только в самом городке больше не было ни души.

Ни на площади, ни в супермаркете, ни на заправке — где бы я ни искала, не обнаружилось ни единого человека. Ни в одном из десятка автомобилей, замерших на дороге, не оказалось ни водителей, ни пассажиров. На жилых домах красовались рождественские гирлянды, но из-за распахнутых дверей не доносилось ни звука.

Отчаявшись, я вылезла из машины и побрела по заснеженной улочке с целой армией собак за спиной. Листовки Соседского дозора, размокшие и грязные, валялись там и сям на снегу. Поковырявшись в памяти, я вспомнила номер дома его родни, который он сообщал мне по телефону. И отыскала тот дом — с рождественской елкой у входа. Дверь оказалась не заперта, я осторожно пробралась внутрь и попала в гостиную с накрытым столом. Все было готово к подаче еды, но каждый прибор уже подернулся тоненьким слоем пыли.

На всякий случай я обошла весь дом, но так никого и не встретила. В гостевой комнате на втором этаже я увидела вешалку, с которой свисало очень знакомое мне пальто. Там же, прямо на постели, валялось заряженное охотничье ружье.

Подобрав пакет с подарками, явно предназначенными для его сына, я повернулась к Пастрами, который не отставал от меня ни на шаг.

— Когда-то очень давно я попросила Санта-Клауса, — сказала я. — «Сделай так, чтобы, когда я проснусь, на свете не осталось ни одного человека, кроме меня!»

Перейдя через дорогу с красным иероглифом «собака», намалеванным из баллончика прямо на асфальте, мы с Пастрами и подарками загрузились в машину.

Я завела мотор, и всю дорогу назад стая белых собак не отставала от меня ни на шаг.

Тридцать первого декабря, как и в любой другой день, я до обеда гляжу в свою лупу на чердаке, а затем ухожу гулять с собаками в горы.

В конечном итоге он так и не появился в этой хижине. И больше никогда не звонил.

Я же провожу этот день как всегда. За тем, как изящно белые собаки плавают подо льдом, я могу наблюдать часами. Если кончаются запасы еды, я спускаюсь в городок без людей и набираю там все, что захочется. И все мои псы по-прежнему белые, как только что выпавший снег.

В какой-то из дней, насмотревшись с чердака на собак, что резвятся в снегу, я откладываю пинцет и берусь за ружье, которое когда-то нашла в его доме. Высунувшись в окно по пояс, я прижимаю ружье к плечу и прицеливаюсь. Завидев это, собаки на пару секунд застывают как каменные, почти сливаясь со сверкающим снегом, а затем бросаются врассыпную и исчезают в горах.

— Простите! — кричу я им из окна, откладывая ружье. — Мне просто хотелось взглянуть на другие цвета!

Ночью, когда наметает еще больше снега, я сплю, зарывшись в своих собак.

А на всем моем теле появляются и отрастают тонкие белые волоски.