— То есть вы женились еще совсем молодыми?
— Точно! Мне двадцать пять, ей — двадцать два, где-то так. Сам я считал, что можно повременить, но Китаэ… Уж если что задумала, горы свернуть готова!
— Вы с нею так непохожи! — удивляюсь я, и Араи смеется. Без голоса, одними глазами. Да от такого никаких секретов не спрячешь! — проносится вдруг в голове.
— А вас с мужем я когда-то уже встречал, — вспоминает он.
— Что, серьезно?
— Ну да… Правда, вы тогда выглядели чуть по-другому.
— Я растолстела на семь кило! — смущенно признаюсь я. Но Араи глядит на меня очень пристально, а затем произносит:
— Да, но дело не в этом. Может, просто в тебе было чуть больше… человекоподобия?
— Человеко… подобия?! — Чтобы скрыть замешательство, я нервно хихикаю над этим небывалым словцом. — А сейчас, стало быть, во мне его нет?
— Ох! Прости, что болтаю такое при первой встрече… Пожалуйста, не бери в голову! Просто я вспомнил кое-что личное, вот и все.
— Нет-нет! На самом деле… я сама частенько об этом думаю.
— Ах вот как?
Он снова пристально глядит на меня. Я же изо всех сил стараюсь не заглядывать зверю в глаза и таращусь на воду, мирно бьющую из скалы.
— Значит, Китаэ уже рассказала тебе про жену и мужа, которые стали на одно лицо? Та жена приходила за советом ко мне. Я-то и посоветовал ей положить первый камень… Так, может, и тебе с твоим мужем лучше заполнять зазоры между вами какими-нибудь камешками? Кто знает…
Закончив на этом, Араи поднялся на ноги. Взглянув на его белую сорочку — без единого пятнышка даже после такой прогулки, — я тут же вскочила за ним.
Увидев, что мы вернулись, Китаэ-сан пулей вылетела из машины.
— Араи? Ну что, далеко забрели? Хорошее место нашли? Медведей там точно нет?
Глаза ее припухли и покраснели.
— Не волнуйся. Выпустили там, где лучше всего, — медленно произнес Араи, похлопав жену по плечу — так легонько, словно смахивал пылинку с ее пальто.
— Это правда? Сан-тян, скажи, это так??
— О да! — ответила я, стягивая с плеч рюкзак. — Там можно отлично прятаться. И вообще все очень уютно.
Я сказала так, хотя самой сцены, в которой Араи выпускает на волю ее кота, не увидела. Все отведенные для этого минуты я прождала в сторонке от родника, блуждая меж корневищ огромных деревьев и прикидывая, как выйти сухой из воды.
Даже после того, как мы сели в машину, Китаэ-сан молчала как убитая и всю обратную дорогу не отнимала головы от мужнего плеча. Сжимая баранку, я только и слышала что ее судорожные всхлипы да редкое бормотание Араи, хотя что именно он бормотал, было не разобрать.
Не представляя, чем ее утешить, я выруливала вниз по серпантину, то и дело сверяясь с навигатором, пока впереди не замаячил деревенский мини-маркет. Доехав до первого перекрестка, я встала на светофоре, когда Араи вдруг поднял взгляд в небеса и шумно вздохнул.
— Ох! Что-то живот опустел… — пробубнил он. — Китаэ? Ты еще не голодна?
— Го-лод-на… — просипела в знак согласия Китаэ-сан, не отнимая головы от его плеча.
А вскоре мы нашли ресторанчик, все стены внутри которого почему-то были украшены куколками кокэси[14]. Из тамошнего меню мы дружно, не сговариваясь, выбрали тушеные потрошки. За столом Китаэ-сан не упомянула о Сансё ни разу. С мученическим выражением, словно ей очень хочется в туалет, она сидела за столом и уплетала куриную требуху.
— Сегодня я не хочу фритюра, — объявляю я, вернувшись домой. Еще поднимаясь в лифте, я размышляла: чем же можно заполнить пустоту между мужем и мной? Но так ничего и не придумала.
— Да ну? И почему же? — меланхолично уточняет муж, который уже поставил кастрюлю с маслом на газ и приготовился к жарке.
— От него у меня кружится голова.
— Точней, закружилась разок?
— Когда у меня кружится голова, я не могу говорить с тобой ни о чем важном.
Он обмакивает кончики палочек в болтанку из яиц и муки, потом заносит их над кипящим маслом.
— А зачем говорить дома о чем-либо важном? — повторяет он свою любимую присказку.
— А где еще, по-твоему, об этом следует говорить? — тут же переспрашиваю я. Я должна успеть — и расспросить его обо всем, пока не утратила свое «человекоподобие».
Но чем больше я распаляюсь, тем небрежней становится он.
— В том-то и беда, Сан-тян, — продолжает он, регулируя силу пламени у конфорки. — Ты все время повторяешь: нам нужно поговорить о чем-то важном. Но действительно ли это так важно и настолько ли нужно? Может, тебе просто хочется поговорить, но ты не знаешь о чем?
Я уже не так уверена в себе. Слушая его болтовню, я начинаю чувствовать себя беспомощной. Уже почти загипнотизированная им, я взываю откуда-то из своего нутра:
— А как насчет детей? О том, что надо подождать, ты говорил уже давно — и больше не заикался. Так чего ты хочешь, дорогой?
— А чего хочешь ты, дорогая? — передразнивает он, и я опять не нахожу что ответить.
— Видишь, Сан-тян? Тебе просто не о чем со мной говорить!
— Даже насчет твоей бывшей? — швыряю я уже в отчаянии. Да тут же и осекаюсь, ведь как раз на эту тему рассуждать с ним не больно-то и хотелось…
— Ты — моя копия, Сан-тян! — говорит он невозмутимо, сметая с доски в кастрюлю ломтики имбиря. — На самом деле ты ведь тоже не хочешь ни о чем рассуждать. Так зачем притворяться? Что ты, что я — мы оба всю жизнь стараемся не встречаться со зверем глаза в глаза. Вот почему с тобой я всегда расслабляюсь…
Ошибаешься! — хочу крикнуть я, но голос вдруг пропадает.
— Иначе как бы ты протянула в этих стенах аж четыре года? — будто вдогонку добавляет он.
Дикая стужа пробегает по моим позвонкам. В этих стенах? Что он хочет сказать?
— Разве за все эти четыре года ты хоть раз сказала, что хотела бы поработать? — вопрошает он вкрадчиво, не сводя глаз с кипящего в кастрюле масла.
Пых!! — ныряет в масло разбитое перепелиное яйцо.
— О чем ты подумала, когда узнала, что эта квартира — моя?
Жах-х!! — шипит следом еще одно.
— Я-то с самого начала знал: ты, Сан-тян, уже не уйдешь отсюда, что бы с тобой ни случилось…
Этот голос — больше не голос моего мужа. Но и как звучал голос мужа, я толком не помню.
— На самом-то деле ты все понимаешь, правда? И зачем за меня выходила. И зачем нужна была мне…
О ч-черт! — хочу крикнуть я, и волоски на коже встают дыбом по всему телу. Я распахиваю рот, чтобы закричать, но он тут же забивается чем-то горячим.
— С пылу с жару — как раз самый смак…
Горячо. Обжечься вполне реально. Но чем больше я мечусь на месте, пытаясь все это выплюнуть, тем аппетитнее кажется то, чем забит мой рот. Пряный дух имбиря освежает.
— Вот так, вот так… Сейчас все будет вкуснее! — приговаривает мой муж. И поворачивается ко мне лицом.
Его лицо, которого я не видела уже давненько, теперь совмещает в себе два — его и мое. Вперемежку, пятьдесят на пятьдесят. Да так удачно, что при взгляде на него я не знаю, смеяться мне или плакать.
А муж все подкидывает мне в рот то имбиря, то перепелиные яйца. Это очень страшно. Но прекрасно на вкус. Если катать на языке, быстро дыша через рот, вкус понемногу меняется и становится чем-то знакомым и близким.
— Думала, ты одна готова скормить мне себя?! — шипит он с тонкой усмешкой, обвивая меня кольцом.
— О-ох!..
Я пытаюсь отцепить его от себя, но поздно.
Я не могу дышать. Но отвращение быстро проходит, и вот я уже сама, заливаясь слезами, жадно заглатываю то, что знаю и чего уже не боюсь.
— Объедение… Сейчас язык проглочу… — шиплю я, свиваясь ответным кольцом в покорном обожании и готовая на все, лишь бы вкусить хотя бы еще немного того, что мне так хорошо знакомо.
С Араи после этого я свиделась лишь однажды — мы с мужем наткнулись на него в вестибюле нашей многоэтажки.
Кажется, он спустился за почтой, и уже возвращался, когда вдруг заметил на нас.
