Необязательные отношения… Они обманывали друг друга: в этой жизни их отношения стали самыми обязательными и необходимыми, из всех, которые были завязаны. Они сами скоро со страхом начинали понимать это, и сами, того не замечая, начинали требовать друг от друга верности. Руслан замечал, что Рите становилось тяжело слушать о Насте, видеть её на его волосах, на его губах, а он, в свою очередь, больше ничего не мог слушать о её прежних отношениях с мужчинами, и лицо его, как раньше, не приобретало озорной улыбки, а наоборот – мрачнело, напрягалось и готово было разразиться проклятиями.

Им становилось страшно потерять друг друга, но, в то же время, никто не готов был признать это вслух, как будто они могли разрушить сам остов, на котором держались, перескочить в другое измерение, где все так понятно и предугадано: раз, и их сказка рассыпалась, раз, и сброшены все маски, а под ними… Как боялся Руслан, что под маской окажется банальная, бесцветная любовная история, очередная история, от которых он устал… Один только звук, как констатация очевидного, один звук – и вот он, уже окаменевший в воздухе, подает им на головы, кроит им черепа, делает калек, которые женятся, ненавидят друг друга, вместе растят детей…

Но и жить в страхе они больше не могли, и однажды, когда тишина как нельзя долго проникла в их беседу, та самая тишина, которая ото дня в день все дольше наполняла их часы, проведенные вместе, которая кричала об одном и том же и оба понимали её, тишина как пауза, как дыра во времени, которая должна была быть заполнена вполне определенными звуками, эта мучительная тишина вдруг была прервана, разверзнута громовым разрядом, столь долгожданным, что тут же была орошена дождем Ритиных слез:

– Я не могу больше жить без тебя! Давай пообещаем друг другу еще кое что: мы никогда не расстанемся, что бы не произошло!

Это была уступка страху, маленький тайм-аут перед окончательным признанием поражения в игре “не любить друг друга”, это был выход, тонкий софизм, оба понимали, что вместе с громом в этих словах прозвучало благословение, и оба радовались как дети этому теплому дождю, утопающему в недрах губ, поцелуев, прикосновений…

Тишина изменилась. Она теперь не кричала от боли и страха, она захлебывалась в слезах, это была счастливая тишина…

Хотели ли они этого? Еще полминуты назад их наполняла совершенно необыкновенная, искрящаяся жизнь, а теперь?.. все точки расставлены, все ясно и оттого тускло, радостно и оттого скучно. Конечно, они этого не хотели, но приходилось выбирать – слишком сильно было бы разочарование, слишком нелепо было бы продолжать строить общий дом, ставший неожиданно красивым и закладывать вместо кирпичей в его стены карточные прямоугольнички. Смысл игры отступил перед страхом и смыслом жизни. И не суть даже в том, что они не доверяли друг другу: просто, как оказалось, в эту игру нельзя было играть долго, в ней изначально был заложен ресурс старения. Руслан улыбнулся, вспомнив одно из правил любви, преподнесенное Андреем Капелланом: “Любовь, как то всем ведомо, всегда либо прибывает, либо убывает”.

– Чего это ты улыбаешься? – спросила Настя, которую в последнее время, задумчивые улыбки Руслана совсем не радовали.

– Да, – словно отмахнулся он, – вспомнил Царя Любви и его правила.

– Что за правила?

– Например: “Не пристало любить тех, с кем зазорно домогаться брака”.

– Не поняла.

– Или: “Истинный любовник ничьих не возжелает объятий, кроме солюбовных ему”.

– Ты что-то хочешь сказать?

– “Легким достигновением обесценена бывает любовь, трудным входит в цену”.

– Ну хватит!

– “При внезапном явлении солюбовника сердце любовниково трепещет”.

– Довести меня хочешь?

– “Новая любовь старую гонит”.

Тут звонкая пощечина прервала цитирование Капеллана и заставила Руслана прислушаться к Насте.

– Я же говорил, что у нас с тобой нет будущего, а есть только время. Прости.

– Ты с ней спал?

– Что за чушь! Господи боже, почему постель до сих пор является критерием измены, да и измены у нас с тобой быть никакой не может – мы же не любим друг друга! Не спал я с ней, и не знаю: буду ли.

– Любим, не любим: когда любишь – не изменишь, а когда не любишь – это слово теряет смысл! Может я беспокоюсь о венерических заболеваниях.

– Фу! Как не идет тебе этот цинизм! И не вздумай жалеть себя, думать о себе плохо, преданной, обманутой – ты замечательная, просто у нас с самого начала не могло быть ничего.

– Иди к черту! – ответила Настя, наспех собравшись и направляясь к двери.

– Ты справишься, я знаю, ты сильная – это меня в каком-то смысле и привлекло, – кричал он в дверь. – Я тебе позвоню!

– Кретин! – ответила она и хлопнула дверью так, что осыпалась половина штукатурки в коридоре.

“Это хорошо, – подумал Руслан, – наконец-то я научил её выражать свои чувства, а то забьется в уголок и начинает по себе плакать… Блин! Еще пара таких хлопков дверью и придется делать ремонт…”

Время. Настя знала, что у них есть только время, но надеялась на вечность, тихо надеялась, даже неосознанно, сама не знала, что за червячок у неё сидит и шепчет: “Это он, он рядом, так будет всегда”. Время. Руслан чувствовал его телом, он чувствовал его… Сартр в “Тошноте” создал очень красивый образ: “Пока что играет джаз; мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха, неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью – более того, я должен ее ЖЕЛАТЬ: я почти не знаю других таких пронзительных и сильных ощущений”. Желать смерти, примериться с нею, Руслан еще не до конца осознавал, что за темнота овладела им, но он уже знал, что в ней можно жить.

Новелла 2

Виртуальный роман

Великому Инету и его обитателям посвящается.

Предпочтение на сколько времени? На месяц? На два дни, на полчаса?

Л. Н. Толстой “Крейцерова соната” II.

Часть 1

Юлия ждала необыкновенного. Причем понимала, что обречена всю жизнь провести в мечтах и своей маленькой счастливой реальности – обеспеченной, предсказуемой, донельзя предсказуемой! Иногда, сидя с подругами за пластиковым столиком кафе или прогуливаясь по магазинам, она давала себе волю отвлечься от насущного материального и погоревать о своей безобразно счастливой судьбе. Это выглядело смешным, когда не выглядело издевательством.

– Грешно тебе! – говорили подруги из числа наиболее завистливых. – Подумай о тех, у кого и тысячной доли этого нет!

И Юлия думала. Она прекрасно их понимала, знала, что “грешно”, но у неё-то было всё, и давалось совсем легко, хотя столь же легко и могло быть отобрано. Точнее сказать – принято обратно, – если Юлия вдруг пожелает отдать. Но она-то не пожелает! К чему ей это?

Милый, сказочный у неё был муж – настоящий принц на белом коне из детских сказок про Белоснежку-Спящую красавицу и более смелых девичьих грез времен “Красотки” (добрая половина её сверстниц в детском доме мечтала именно о роли проститутки). Причем большая часть её детдомовских подруг реализовала только первую часть фильма, а ей досталась вторая. Ну что тут сделаешь – любовь! Умный мальчик, технарь до корней волос, только окончивший институт перед эпохой великих перемен, отмечал это дело с друзьями на обыкновенной советской кухне, причем в настроении скорее поминальном, чем праздничном (ибо все предприятия, где требовалась их специальность, закрылись или подверглись тотальному сокращению), – ну и вот – там эти голодные бунтари и решили, что “все дозволено”, ибо своими руками несколько дней назад на Лубянской площади кромсали очередного бога. А затем пошли “следствия”. Начальный капитал наскребли, благо дедушка одного из них заблаговременно изменил Сберегательному банку с небольшим коттеджиком в Новопеределкино и новенькой 31-ой “Волгой”: жаль со всем этим расставаться, но дедушка не смог пережить развала великой империи, а планы у ребят фантастические. Когда еще такое потрясение подвернется: либо все, либо ничего, “либо меч, либо крест”!