– Кому нужны твои ботинки, – пробасил Волосатый, забирая одну из бутылок, – пить-то это можно? Оно здесь тридцать лет простояло…

– Ракия от выдержки только лучше становится, – авторитетно заявил Генка.

– Тогда нам стоит отметить наше прибытие, – разрешил Макс. – Только чур не напиваться, завтра нам еще работать.

– Да ну, – отмахнулся Генка, – тут всего-то пару бутылок, на такую толпень. А девочки грозились закуси настрогать…

– Уже настрогали, – сообщила Женя, – и, между прочим, очень недовольны, что вы еще не едите. Мы старались, готовили…

– Не так уж и старались, – хмуро возразила Таня. – мяса нарезали, хлеба, салатик сообразили…

– Не знаю, как кто, – сказал Игорь, – а я голоден так, будто это меня в подвале тридцать лет продержали.

Все уселись за стол, на котором, действительно, было прилично еды. «И когда это Женя с Таней все успели?» – думал Миша, – «Они, конечно, прибыли раньше остальных, но ведь наготовить такую кучу еды – это не на пять минут работы: порезать все, смешать, разложить… а девочки, в отличие от сильной половины экспедиции, даже принять душ и переодеться успели…»

Генка, как обладатель трофеев, вскрыл одну из бутылок, и понюхал содержимое:

– Не соврала этикетка, – сообщил он. – Первоклассная сливовица. Нюхать не советую, до первого глотка… так, а наливать-то куда?

Выяснилось, что собственная утварь экспедиции осталась наверху, хорошо, хоть терморюкзаки с продуктами захватили. Не беда – на кухне нашлись стаканы, вернее, кружки. Их принес Волосатый. Разливал Генка.

– Ну, за успех экспедиции, – предложил тост Макс, когда налито было у всех. Против такого тоста никто не возражал, лишь только Феликс заметил:

– Пал Петровича с Макарычем нет, и Иры с Дашей. Может, подождем?

– Штрафную выпьют, – решил Генка, опорожняя свою кружку. Все последовали его примеру. Реакция на напиток у всех была разная: у кого-то, вроде Игоря или Жени, буквально глаза на лоб полезли, а вот Волосатый и Таня даже не поморщились. Кто-то торопливо закусывал, кто-то спешил запить…

– Так это, – сказал неугомонный Генка, – Макарыч начал рассказывать историю этой шахты, да не закончил. Интересно, что дальше-то было?

Макс покраснел, и зло посмотрел на Генку, всем своим видом пытаясь показать, что за столом, да еще и в присутствии женщин, подобный рассказ неуместен…

– Так-так-так, – покосилась на него Таня. – Секретничаем, значит? И что же такое мы, по мнению махрового сексиста Макса, мы не должны знать?

Пришлось Максу пересказать все то, что было рассказано до этого Макарычем в теплой, мужской компании.

– Значит, там, куда мы идем, может быть опасно? – тихо, с серьезным тоном спросила Женя.

Макс тяжело вздохнул, жестом остановил Генку, неуклюже пытавшегося исправить положение фразой «между первой и второй таракан не пробежит» – и попытками налить по второй, и сказал:

– Опасно может быть и в центре Москвы, смотря, что считать опасностью. А уж в шахте глубиной тринадцать километров – тем паче. Но, кажется, я ни от кого из вас не скрывал этого. Все материалы по одиннадцатой лежали в моем облаке, вы их читали. Но если очень хочется услышать еще раз – пожалуйста.

Одиннадцатая была одним из самых первых инвестиционных проектов в Советском Союзе. Спонсировал его некий «фонд Мелкина», зарегистрированный в СФРЮ, видимо, это и объясняет погреб, полный ракии. Не знаю, где Сла… Верховцев познакомился с этими югославами – может, в дурке, хотя откуда мог появиться представитель инвестиционного фонда из не совсем социалистической страны в советской психбольнице? Как бы там ни было, об экспедиции знали немногие; конечно, КГБ был в курсе, да и Академия Наук тоже.

И тут дверь открылась, и на пороге появился насупленный Макарыч. От него пахло папиросным дымом.

– Вот стоит отойти отлить, а они уже квасят, – сказал он. – Налейте и мне, что ли, сволочи жадные.

– С удовольствием, – Генка наполнил мутноватой жидкостью одну из «ничейных» кружек, – тем более, что по правилам международной федерации литрбола Вам штрафная полагается.

– Хватит мне выкать, – буркнул Макарыч, садясь на свободное место рядом с Македонским. – Можно на ты. Кто-нибудь знает, который час? У меня часы остановились…

Макс бросил скептический взгляд на старинный хронометр Макарыча – очевидно, раннюю китайскую копию советских «командирских» часов, некогда хит продаж в привокзальных лавках, и посмотрел на свои, дорогие швейцарские. После чего нахмурился:

– У меня тоже встали. Странно. Александр Филиппович…?

– Без одиннадцати шесть, – ответил Македонский, посмотрев на свои электронные часы. – Похоже, непогода у нас не просто так: тут такое случается, когда идет магнитная буря. Над полярными областями озоновый слой, говорят, тоньше, космические частицы проникают…

– Вы не совсем правы, – возразил Миша. – Дело в том…

– Ты говоришь прямо как наш Пал Петрович, – улыбнулся Макс. – Кстати, где он? Макарыч, он, вроде, с тобой был?

– Я ему не сторож, – пожал плечами Макарыч, принимая кружку из рук Генки. – Видел, что он пошел к дырке, а зачем – кто ж его знает…

Он быстро опорожнил кружку, тоже не поморщившись, затем прокомментировал:

– Слабая водка какая-то.

– Это сливовица, – обиделся Генка. – Настоящая югославская ракия.

– Пил я ракию, – сказал Макарыч. – Она раньше крепче была. Такое впечатление, что эта лет двадцать пролежала.

– Тридцать, – поправил его Макс. – Бутылки из местных запасов.

– Кстати, главный смысл штрафной в том, чтобы сразу после нее разлить по новой, – сказал Генка. – Так что не задерживаем тару…

Когда Ира и Даша присоединились к компании, веселье было в самом разгаре. В сборе были все, кроме Пал Петровича, но, кажется, это никого больше не беспокоило. Видимо, сливовица оказалась крепче, чем казалось – настроение команды было, скажем так, весьма приподнятым.

Дашу, и даже Иру заставили выпить штрафную. Даше это не понравилось. Она пила редко и мало, и уж, конечно, не такие крепкие напитки. Потом их угостили вкусным салатом и большими бутербродами. Ира с удовольствием впилась маленькими зубками в «рязанский сэндвич», а Даше кусок в горло почему-то не лез. Хотя почему «почему-то»? разве мало ей было причин тревожиться? У нее до сих пор стояла перед глазами вырастающая в душевой стена пламени, тянущиеся к ней живые огненные щупальца и страшные волдыри, вздувающиеся на тонкой бледной коже…

Даша почему-то вспомнила, что Джон Монтегю, четвертый граф Сэндвич, в честь которого назвали закрытый бутерброд, был не только записным картёжником, но и настоящим сатанистом, практиковавшим ритуальные пытки и изнасилования, основавшим сатанинскую секту «Клуб адского пламени». Бр-р… в доме, где заседал этот «клуб», на потолке огромной залы, в которой, по слухам, члены тайного общества предавались разнузданным оргиям, на потолке остались выжженные следы человеческих ступней – мистификация, конечно, но у тех, кто ее видел, оторопь шла по телу…

– …говорю тебе: он разговаривал с мертвыми, – рассказывал Макарыч Феликсу, благоговейно слушающему геолога. – Если находили тело со следами насильственной смерти, и намечался «висяк» – приглашали Славку. Он ложился рядом с трупом, иногда даже его обнимал, что-то шептал на ухо, и, клянусь, я сам видел – у мертвецов шевелились губы. Чуть-чуть, конечно, но… и потом, он всегда давал точную версию произошедшего. Однажды машина сбила беременную женщину, насмерть, понятное дело. Голову раскроило так, что вместо нее было непонятно что. Тошнило даже бывалых оперов. Он прилег рядом, обнял, прижал к себе и словно баюкал. А потом выпустил ее из объятий, и назвал четыре фамилии. Детки работников ЦК, ничего им, конечно, не было, но в КГБ когда их прижали – те сразу раскололись, да, Александр Филиппович?

– Я по чем знаю? – хмуро ответил Македонский.

– А разве не Вы его крутили, – на голубом глазу спросил Макарыч. – Ну, курировали, да?