«Бернардо? – Он… Иди ложись, Франсиско… Горацио с тобой?.. Марцелл, привет… Совсем такой, как был король покойный… Смотри, шагает прочь!..» Вот они, значит, как: Василь Василич, гигантом озирающийся с волнующегося полотна-экрана!.. Если и приснопамятные речи Василь-Васильичского Призрака далее прозвучат – низкий им поклон… Настоящий памятник Актеру. Слава богу, не он один, Иван, понимал, с кем в лице Василь Василича имеет дело… Вслушиваясь в зазвучавший в ушах голос из прошлого, Иван Сергеевич упускает сцену из вида…

– Насмотрелся я, Ваня, на эти фокусы, – наполняет стопки Василь Василич, пока Иван разглядывает стены. – То Гамлет со своим монологом перед нужником расхаживает… Офелия, оправляясь, оттуда выскакивает: «Мой принц, как поживали вы все эти дни?..» А то – и того хлеще… Вообрази: Фортинбрас с войском голые банк берут. Можешь ты такое представить?

– Василь Василич, хватит!

– Ты что, мне не веришь?.. А-а, про то, что перелил… Ну! Жить в вакууме и быть свободным от вакуума нельзя! Это тост.

– Василь Василич, – выпив вслед за ветераном сцены, закусив плавленым сырком, подал голос Иван, – вы бы с такими тостами поаккуратнее: робость – лучший друг; враг есть и там, где никого вокруг… Что, я не прав?

– Из «глубоко прав»… – уже наливал по новой хозяин помещения… – и «глубоко неправ» последнее всегда глубже. Имеешь в виду: рот заткнут. Возможно… как сказала Лолита Гумберту. Мне не заткнули рот. Наоборот. Это тост…

Из последующих тостов Иван запомнил: «А кто тебе сказал, что взят уже вокзал?», «В общем, ропщем» и «Человек имеет право на вдох и выдох».

– Когда поросята проснулись, их серый уже доедал. Это тост… «Я вас любил…», ложь! – горячился после «поросят» Гамлет времен оккупации. – Или не любил, или: люблю! Так? «…угасла не совсем» – то же. «…не тревожит» – любовь НЕ тревожит. А «печалить» с чего? Кто-то говорил, что это взаимно?

– Никто.

– Вот. Классик. А эти, сегодняшние?

– Василь Василич… Вы вообще с кем обычно пьете?.. Василь Василич, а эта… ваша прима новая…

– Редкая женщина. А ты не так прост. Третий день в театре – в курсе уже: новая, старая. А тебя не смущает, что…

– …Мне все равно. Знать ничего не хочу.

– Ну, что-то ты все-таки хочешь знать. Исходя из вопроса. Прима – новая, да. А мы с тобой – за старую давай! Бурного ей там, в столице, карьерного роста. Бурных оваций. «Бурные аплодисменты, переходящие в овуляцию».

– Это тост?

– Доклад Брежнева на Двадцать шестом съезде.

– Двадцать пятом… – машинально поправил Иван.

Внимательно на него глядя, Василь Василич выпил. Помолчал…

– Отзывчивая была дама. Прежняя прима. Душевная. При муже-главреже могла себе позволить. Бывало: главреж в столицу по делам – мы к ней за стол. Поутру, у себя уже, из кармана записочку выуживаешь, округлым дамским почерком: «Красная моча – это винегрет». Прости за нескромность, твой интерес к Глафире Андреевне – какого свойства? Видишь ли, тут не «Театральный», тут театр, взрослые дела. Лосеву теперь, после отъезда нашей ведущей пары на столичные хлеба – прямая дорога в главрежи. Год назад он Офелию нашу – Мурочку Муромову – не просто так из вашего славного ВУЗа к нам привез. А теперь вот и тебе распределение сюда организовал.

– Да?.. Интересно…

– Пойми меня правильно, я сорок лет в театре. Не ты первый такой…

– Какой?

– Гамлет столичный, к периферийным примам расположенный.

– Вам дело?

– Не груби. Обратил внимание? – Мура с Глафирой – одной породы. Дочь и мать в «Ревизоре». Володинские сестры. Бери и ставь. Даже улыбки одинаковые. Две стороны одной улыбки…

– Так схожи две руки.

– Что?.. А-а… Вот-вот.

– И что в этом…

– В этом… – прислушиваясь к чему-то в себе, потерял Василь Василич нить разговора… – В этом… В этом, слава богу… опять помереть не успел… Я имею в виду: в этом году. Мне, Ваня, в холодное время года никак помирать нельзя, костюма нету. Ну, вот. Театр сам в руки плывет, жена-молодка под боком зреет. Не-молодку куда девать?

Иван покраснел.

– Ладно, – махнул рукой Василь Василич. – Сказки Венского леса о белом бычке… Послушай-ка, дружище, ты, сказывают, пить огромный мастерище!..

Фанфары! Иван Сергеевич вздрогнул! Торжественный выход. Король, королева, Гамлет, Полоний, Лаэрт…

Лосев – ничего, ничего… Все еще молодцом. Сколько же ему? Сколько было тогда?.. Иван Сергеевич принялся подсчитывать. Выходило – теперь под семьдесят. Не может быть… Но ведь и ему самому – «не может быть»… Иван Сергеевич перевел на королеву взгляд… не сумевший задержаться, вновь ускользнувший на тридцать лет назад:

– Кто здесь?..

– Нет, сам ответь мне; стой и объявись, – подхватывает, по тексту, Иван, слепо шаря руками в коридорном мраке, наталкиваясь – сразу – на реплику и на говорящую:

– Прошу тебя, освободи мне горло…

Со скрипом отойдя от стены, вероятно задетая Иваном дверь гримерки скупо обдает театральные катакомбы электричеством:

– Что за бес, – высвобождается из Ивановых объятий новая прима Глафира Андреевна, – запутал вас, играя с вами в жмурки?..

***

– Что с ним происходит! Он вообще сознаёт, что он на сцене? Не перед камерой, не на этюде! Перед битком набитым залом! Да еще с этими…

– Ну, что ты расшумелся…

– На премьере! В главной роли мирового репертуара!!! Что я расшумелся. Расшумелся? Это анемичное: «…мне даже слишком много солнца», – не желчь, не нервы, не агрессия – полуобморок! Новое слово в гамлетоведении: героизм – изнанка фрустрации! «Ни эти мрачные одежды, мать… ни стон стесненного дыханья… ни очей поток…» Что он играет? Мать! Расшумелся… «Я не-хо-чу…» «Того, что ка-жет-ся…» Чего «того»?!

– Лосев, ты…

– Я семьдесят лет Лосев! Сложись жизнь по-другому…

– …Сложись жизнь по-другому, мы б с тобой сейчас в крапиве бухие валялись… Это не я – Василь Василич покойный.

– Ты не согласна? Все нормально, да? Маша. Он вообще понимает, что «если б этот плотный сгусток мяса растаял, сгинул, изошел росой» – не сонет? Я пытался слушать теми ушами, из зала – нет… ну, если… конечно… если так, тогда-а… но… Так не делается!

– Как?

– Не берется и не возникает! На ровном месте!

– Что «не возникает»?

– Ничто! И это… это уже почти провал… Самое худшее – эксперименты с сознанием на премьере. Моли бога, чтобы роль победила.

– Что «победила»?

– Мозги. Что-то похожее, помнится, уже было. Тридцать лет назад. Силовые линии в кулисе… Только пусти на самотек… Тогда обошлось, а сейчас? Что делать? Маша.

Хорошо бы. Хорошо бы вот так же сказать: обошлось. И всё. И действительно: обошлось. И она, Мария Германовна Муромова, с Мур-Мурою незнакома… Она – здесь, а та – там, там. Здесь и сейчас всё – с нею, а с тою – то, то:

– Нет, ну совершенно же невыговариваемо: Германовна… Муромова…

– А «невыговариваемо» выговариваемо? Я Лосеву скажу.

– Мурочка: не скажу – смурлычу: Му-ур… му-ур…

– Мура, так на театре не делается. «Скажу»… «Лосеву»… Нельзя – одной ножкой на подмостки, и сразу – женатому человеку за спину…

– …Там же – Глафира Андреевна Куликова…

– …Графиня. Андреевна. Да…

– И ничего. Что «графиня».

– Все счастливы.

С опущенной головой пройдя сквозь Грегори с Самсоном (будущих Корнелия с Вольтимандом), свежеиспеченная «Мур-Мура» удаляется.

Ложное положение. Весь год после выпуска. Мучения с никак не дающейся, не идущей в руки Джульеттой. Нечитаемые взоры Лосева. Шу-шу за спиной. Восходящая прима-жена. Не желающая ничего замечать. Сразу приблизившая ее к себе: в наперсницы, по блату (и к себе в гримерку, заодно)! Такой расклад создала, что Лосева – просто нет, не существует. Сама же – … Но это – позже… Позже.

Девчонками на втором курсе бегали смотреть первокурсника Ваню Соболева в папахе с кинжалом.

Что все-таки с мальчиком?.. Воспоминания – это хорошо. То есть, не то хорошо… а то, что – в здравом уме и трезвой памяти (возможно – следствие профессии, слуховой и зрительной натренированности), то, что любой эпизод своей достаточно долгой и почти сплошь театральной жизни при желании она довольно легко может извлечь на свет, приблизить, вновь рассмотреть, расслушать в подробностях. Это так, да. Но невозможно приблизить то, чего не видала. Пятью минутами раньше к мальчику заходила – живое лицо, блеск в глазах. Еще бы! Еще бы! И тут вдруг – … Лосев не просто прав: случилось. Что?.. Не просто прав: не происходит – случилось. Что такое «происходит», что может такого «происходить»?! Если отбросить совершенно невероятное, на ровном месте, умственное расстройство – не «происходит». Произошло. В те самые пять минут. Между двумя ее визитами в гримерку. Что?.. Думай, думай! Кто-то зашел, что-то сказал… Среди театральных хватает доброжелателей. Очередная пассия заглянула, свиданку отменила? Хорошо бы… Хорошо бы, если бы так просто… Нет, тут другое, я чувствую, я все же мать…