Грубо высеченный из темного мрамора истуканженщина. На черной шее у ней ожерелье из белых человеческих черепов; пояс состоит из бахромы ног и рук – тут есть черные, желтые и белые, большие и маленькие, видимо, руки детей и женщин. И все это свежие, не успевшие еще разложиться!

Огромная ступня богини попирает человеческую голову, и в этой голове мы узнаем голову нашего солдатика, якобы унесенного тигром, из изранен– ного тела бегут струйки крови, омывая подножие кровожадного идола. Тело еще содрогается последними судорогами.

– Жертву, жертву, – кричат кругом, и через мгновение мы совершенно обнажены.

Смерть неизбежна.

Но какая смерть! Бесславная, постыдная, у ног омерзительного истука– на, от ножа фанатика!

Судьба.

Мы лежим рядом: я грызу потухшую сигару. Джемми молчит.

К нам подходит высокий худой брамин. На голове золотой обруч, белая одежда в виде хитона подпоясана шнурком, в руках широкий жертвенный нож.

Закрывай глаза.

Вдруг наступает мертвая тишина. Жрец, с высоко поднятой рукой, где зажат страшный нож, откинулся назад, на лице изумление и страх. Еще ми– нуту, и нож со звоном катится на полу.

Жрец, а за ним и все остальные падают на колена с криком: «Избранни– ки, избранники!»

Нас осторожно поднимают, развязывают, завертывают в мягкие шелковые одежды и несут прочь.

Вот мы на ложе из душистых лепестков роз, вокруг носятся волны куре– ний. Музыка сладостно звучит.

Перед нами прежняя красавица, но при блеске огней это не живая женщи– на, а статуя.

Кругом нее целый хоровод прекрасных молодых женщин: это баядерки хра– ма. Ноги и руки украшены браслетами, звон которых мелодично звучит в ушах. Одежда их только из одних тонких цветных покрывал еще больше уси– ливает впечатление наготы.

Они пляшут, они подходят к нам и подают янтарные кубки с питьем. Как вкусно, как освежительно оно! Это напиток богов.

Нас окружают, ласкают, увлекают в танцы. Нам вновь подают вино, дарят поцелуями…

– Господин капитан, господин капитан!

Открываю глаза. Передо мной вестовой.

– Господин капитан, приказ от командира, – и он подает мне пакет.

Не могу опомниться, сажусь.

День. Моя спальня. Вот и гамак Джемса: он спит спокойно. Открываю па– кет: приказ о выступлении через несколько часов.

Наконец соображаю. Сон.

– Джемс, Джемс, выступление, вставайте, пора, – бужу я товарища.

Джемс вскакивает и изумленно смотрит на меня.

– Фу, ты, черт, ведь это сон! – наконец произносит он. – Наверное, сигары вчера были с опиумом, ну и сыграли они со мной шутку!

Я начинаю расспрашивать.

Джемс рассказывает «мой» сон.

И когда в середине я его перебиваю и продолжаю рассказ, он стоит с открытым ртом от удивления и спрашивает, откуда я знаю «его» сон. Дело мало-помалу выясняется; мы видели один и тот же сон до мельчайших под– робностей.

Вопрос: возможно ли это?

Наскоро отдав приказание готовиться к походу, мы бросились осматри– вать стену храма, ища боковой ход. Но стена была совершенно гладкая, не только хода, даже трещины не было.

Осмотрели храм изнутри за колоннами.

– Ну, а ваш кошелек? – вспомнил Джемс.

Ищу в карманах, на столе, всюду: нет. Спросили денщика, и он подал пустой кошелек, поднятый в зале пиршества одним из слуг.

Вскоре забил барабан и пришлось оставить храм, сделавшийся для нас очень интересным.

Капитан Райт замолчал.

– И это все? – спросил кто-то из гостей разочарованно.

– Все или почти все, – ответил Райт.

Только через месяц, купаясь в море, мы увидели с Джемсом друг у друга вот это, – и он, сбросив тужурку, отворотил рукав рубашки.

Все присутствующие увидели на белом плече татуированный рисунок лото– са.

Рисунок безукоризненно изящен и прекрасного голубого цвета.

– Вы нас мистифицируете, капитан? – спросил старый гость.

– Помните условие: не просить объяснений, – отрезал сухо Райт и этим прекратил всякие расспросы.

Весть, сообщенная мне доктором, так страшна и так меня выбила из ко– леи, что я даже забыл, зачем сюда приехал.

Сейчас я опять был у него и вот теперь-то я знаю, что значит ужас, невыносимый ужас. Все прежнее пустяки в сравнении с этими! Но слушай.

Сегодня, придя к старику, я сказал ему первоначальную причину моего приезда сюда, т.е. что невеста моя, Рита, не то что хворает, а бледнеет и скучает.

Он вскочил, как укушенный.

– Твоя невеста хворает, она слабеет, бледнеет; есть у нее рана на шее? – воскричал он.

Ноги у меня подкосились… Я не мог выговорить ни слова…

– Отвечай, есть рана? Как же ты мне сказал что не нашел гробов отца и матери, ты солгал мне ты выпустил «его»! – кричал старик, бешено трясти меня за плечи. Откуда у него сила взялась.

Тут я очнулся.

– Доктор, погодите, с моего приезда никто не только не умер в замке, но и не хворал, – наконец, мог я выговорить.

– А в деревне?

– И там не было покойников. Повторяю, клянусь, я не видел нового склепа, – сказал я серьезно и веско.

Доктор несколько успокоился и пробормотал:

– Слава Богу, я ошибся. Быть может, правда, что здешний горный воздух не годится для здоровья такой южанки, как твоя Рита. Поезжай. Через день я приеду в замок, как друг твоего отца. И ты только устрой, чтобы я мог видеть шею твоей невесты.

– Это не трудно, доктор; Рита любит и всегда носит открытые платья. Она знает отлично, что шея ее прелестна.

И вот, только придя домой, я вспомнил эпизод с розовой, сердоликовой булавкой…

А что если?! Господи, спаси и помилуй! Альф, а если… боюсь выгово– рить… если все правда… если Рита… Альф, ради всего святого приез– жай.

Спешу домой, что-то там? Ах, я дурень, сидел здесь, а что там, что…

Жду тебя.

Д.

Наступил день маскарада.

С утра все, и гости и слуги, в хлопотах и волнении.

Хотя ночь предвидится светлая, так как наступило полнолуние, но все же в саду развешаны фонари и расставлены плошки.

Залы, и без того блестящие и нарядные, украшены зелеными гирляндами. Темная зелень дубов и елей еще ярче оттеняет белое электрическое освеще– ние.

Во многих комнатах под тенью тропических муз, пальм и магнолий устро– ены укромные поэтические уголки.